— Я оставлю отрицательный отзыв, — сказала она.
— А я отстраню вас от работы с этим объектом, — сказал куратор.
— Вы не можете! Он мой! — Воскликнула Марина Петровна.
— И что вы с ним будете делать? В лаборатории испытывать? Не получится. Вы сами знаете, объекту необходима динамика и постоянный тренинг рецепторов. Вы сами это говорили. У него программа, Марина Петровна. И её нельзя изменить. Сбой в программе может привести к непоправимому. К его разрушению. Мы и работу не сделаем, на которую потратили уже несколько лет подготовки, и загубим ценный экземпляр.
Полякова махнула рукой.
— Ах! Делайте что хотите…
— Всё по плану… Всё по плану, товарищ полковник, и ни полшага в сторону.
— Всё понятно…
— Он и сейчас под программой живёт? — Спросил куратор.
— В программе, товарищ генерал. В матрице.
— Интересно, как это? — Почти прошептал куратор. — В матрице…
— Не все в неё входят, — так же тихо проговорила Полякова, — и ещё никто не выходил.
И она была права. В той жизни меня вытащили из такой большой «Ж» только спасибо «куратору». Мне сломали программу и я, хоть и не без потерь для головы, смог приступить к «новой жизни». Сейчас, во-первых, я сам загнал себя в такие дебри, что вряд ли кто из специалистов вытянет меня оттуда, а во-вторых, я не видел конечные коды, и коды выхода. Возможно, его и вовсе не было.
Я рассчитывал выскочить из матрицы на грани. Плохо то, что те коды, которые я видел и знал, я не знал, когда и в какой последовательности они «стрельнут» и что мне придётся делать, когда они «стрельнут».
Плохо ещё то, что с каждым выполненным мной заданием, я привыкал подчиняться матрице. В Лондоне я своевольничал не потому, что мне хотелось покуролесить, а потому, что я вдруг понял, что могу раствориться во втором себе.
Через три месяца списался с судна механик технологического оборудования морозильно-фаршевого цеха и меня перевели на его должность. Работа на плавбазе была тяжёлой. Вахты по двенадцать часов, условия в цеху сложные: холод от морозильных шкафов и испарения от воды, которой обрабатывали алюминиевые формы с замороженной рыбой, чтобы можно было выбить такой блок из блокформы.
С вентиляцией было туго и это было первым, что я модернизировал в цеху. Потом закольцевали подачу рыбы. Потом наступило лето и был переход в район промысла сельди во время которого мы законсервировали наше оборудование и расконсервировали оборудование пресервного цеха. Всё шло размеренно и по не мной прописанному плану.
Куратором снова, как и в «той жизни», выводилось две легенды: активировалась Британско-Австралийская, и взращивалась естественная — советская. Я теперь знал логику процесса, то, что меня ожидает и меньше тревожился о будущем. Хотя и в прошлом, я особо не думал о происходившем, а просто выполнял задания.
Я не рефлексировал о гуманности моего «зомбирования». Я давал добровольное согласие и подписку на использование меня, как «человеческого материала под контролем» и тот раз и этот. Просто этот раз я надеялся несколько иначе эксплуатировать свои возможности, что пока у меня получалось, но контролировать разум без ежедневных тренировок было сложно.
В октябре плавбаза вернулась в порт приписки Владивосток и меня снова отозвали в распоряжение отдела кадров ВБТРФ.
— Твой дублёр прошёл собеседование в Santos Limited, — сказал куратор. — Как у тебя со специализацией?
— Тот курс, что дают в Австралийском вузе освоил. Херня вопрос…
Куратор вскинул на меня удивлённый взгляд и мотнул головой.
— Никогда не слышал такого выражения, — сказал он.
— Не стал читать наших специалистов, — продолжил я, — чтобы не привлекать к себе внимание. Лучше там выпишу официально и закатаю. Марина Петровна сказала, что мне там, в Мельбурне, передадут препарат. Я, кстати, их курс просто выучил. Он хорошо лёг на то, что нам давали в вузе.
— Хорошо. Попробуй и обновлять знания тоже без химии. Береги печень. И особо не выпячивайся, а то тебя Комитет по национальной безопасности к рукам приберёт. Тихо сиди. Цели и задачи ты знаешь. Не напрягайся, но и не тормози. Перечень вопросов и ответов, звучавших на собеседовании, изучи.
— Понятно всё, Юрий Иванович. Буду стараться.
— Тебе, Миша, больше «те» видения не приходили?
— Нет, Юрий Иванович. Меня же после заблокировали. Они же сначала раскрыли все центры, чтобы промерить их, а потом сразу закрыли. Что увидел, то и выдал.
— Да-а-а… Выдал ты тогда… — Куратор покачал головой. — Поспешили наши эскулапы… Поспешили.
— Испугались они, что у меня крыша поехала, когда я засыпал их фамилиями и званиями.
— Хорошо, что писали мы их эксперименты… А ведь у них не было своих микрофонов.
Мы помолчали. В самом начале экспериментов надо мной, я перечислил известные мне данные предателей. Тогда, действительно, моё сознание настолько очистилось, что я вспомнил всё, сумел закрепить это состояние и, не теряя времени, зачитал вслух большой список, начиная с Полищука, завербованного в 1974 году и кончая Геннадием Вареником, завербованным в не наступившем ещё 1985.
Там были: Мартынов, Сметанин, Моторин, Воронцов и много других. Я когда-то интересовался этим, и информация лежала в закромах, а тут, она вдруг проявилась передо мной, как на картинке. Читай себе. Что я и сделал, обрадовавшись шансу.
Я и сейчас мог «пролистать» свою библиотеку и найти нужные страницы. Хорошо обработали меня наши эскулапы! Но сейчас моя информация о предателях могла вызвать подозрение. Вдруг я побывал в лапах противной стороны и меня накачали «дезой»? А тогда я был чист, как стекло.
— Да-а-а… Много не изученного в человеке, — проговорил куратор. Мы с тобой по поводу того списка не говорили, а ты не спрашивал, молодец. Коллеги ведь уже пятерых взяли с поличным и двоих уже приговорили… К расстрелу.
Куратор заглянул мне в глаза, но ни один мускул на моём лице не дрогнул.
— Других ещё ведут…Не жалко? — Спросил он.
— Не-а, — мотнул головой я. — Вы же не специально их закатали?!
Тут вздрогнул куратор.
— Что за… Словечки у тебя сегодня вскакивают? Что значит, «закатали»?
Я пожал плечами. Я знал, что в интересах большого или малого «дела», система может закатать любого. В ходе «большой» или «малой» игры. Любая система власти зиждется на группировках, кои, подставляя друг друга, к той власти и пробираются. Обвинив ставленников своих соперников в государственной измене, можно задвинуть одних и выдвинуть других. Что и происходило у «трона» Леонида Ильича. Победила группировка Юрия Владимировича, в которую входил и мой куратор.
Я помялся, изображая неуверенность, но желание, что-то сказать.
— Ну что ты мнёшься? Говори…
Я скривился, как от зубной боли и обвёл рукой вокруг и показал на ухо. Куратор усмехнулся.
— Не, Миша, здесь, кроме меня, никто не слушает и не пишет. Это моя квартира. — Он выделил слово «моя». — Говори смело.
Я снова скривился и пожал плечами.
— Я не знал, как сообщить… Опасался, что посчитают психом… Дело в том, что «тогда» я видел не только, то, что успел сказать.
— Что ещё? — Куратор напрягся. Я вздохнул, мысленно себе аплодируя. Я выбрал отличный момент для очередного вброса.
— Я видел смерти наших генеральных секретарей. Я знаю точные даты.
На меня смотрели два напряжённых, чуть прищуренных глаза.
— Тогда Леонид Ильич был ещё жив, а картинки промелькнули быстро и я подумал, что это бред. После смерти Брежнева, назначения Юрия Владимировича и его смерти, я вспомнил видение и с тех пор мучаюсь, не зная, как сказать. И кому? Не Поляковой же?
— И-и-и? — Медленно протянул куратор. Я поморщился.
— Видения были не только и времени смерти, но и о недалёком будущем России… Тьфу ты! Советского Союза. Помните, после «того» случая, я вас попросил запечатать в конверт набор цифр, обозвав их «шифровкой» в будущее?
— Конечно… Криптографы резюмировали, что это бред сумасшедшего. В шутку, конечно.
— Это было в 1981 году. Жаль, что мы не в вашем кабинете и не можем достать тот конверт… Я-то помню те цифры и…
— Нам не нужен тот конверт, — усмехнулся куратор. — Я позволил переписать твой «шифр» себе в блокнот…
— Сейчас бы его расшифровал криптограф-любитель. Ведь это ключевые даты событий, в том числе и смертей наших генсеков.
— То, что это даты, даже я понял… Чёрт возьми…
Юрий Иванович полез во внутренний карман пиджака и вынул маленькую записную книжицу в бордовом переплёте, раскрыл её и побледнел.
— Миша, млять, что это?!
Чтобы матерился Иваныч я не слышал ни разу, и вот сподобился.
— То, Юрий Иванович… То самое.
— Так… Это… Получается, что Черненко, крякнет вот уже… скоро?! Осталось, то… С гулькин хрен… А потом кто?
— В том-то и дело, Юрий Иванович, что следующим будет последний генеральный секретарь СССР.
— Это как это? — Иваныча узнать было сложно. Его вытянутое лицо вытянулось ещё больше и побелело, лысина наоборот покрылась розовыми пятнами, уголки губ ещё больше спрятались в складки морщин.
— Не будет больше Союза, — тихо сказал я. — Вот смотрите…
Я взял его книжицу и показал на цифры 11 03 85.
— Это дата избрания человека имени которого я не знаю, но…
Я остановил ладонью пытавшийся вырваться из груди Иваныча вздох.
— Но знаю, что у него на лысине большое родимое пятно… Почти на лбу.
— Есть такой в Политбюро. Горбачёв фамилия его. Михаил Сергеевич.
— Наверное, — я махнул рукой и выдохнул. — Вот он то и развалит Союз. На пятнадцать кусочков.
Иваныч выскочил из-за стола и бросился к холодильнику.
— Боржом будешь? — Крикнул он из кухни.
— Есентуки! — Крикнул я.
— Ах, да! — Проговорил он и принёс две бутылки.
— И-и-и… — Проговорил он азартно. Румянец вернулся на его лицо.
— И-и-и… Всё! Дальше хрень какая-то. Компартию распустят… Это вот эти даты. — я ткнул пальцем в цифры, а следом и Союз.