— Ради товарища Кунаева мой организм напряжётся ещё раз.
Я, откровенно говоря, сильно вымотался, пробежав десять кругов по довольно-таки большой территории. По моим прикидкам, я пробежал около двадцати километров по пересечённой местности. Это, конечно, не так уж и много, но восемьсот метров над уровнем моря несколько утомили меня.
На том конце провода не отреагировали на мою издёвку, сказали: «хорошо», и повесили трубку. Я купил здесь отличное термобельё, швейцарский зимний спортивный костюм и был практически сухим. Но ведь это если продолжать бежать, поэтому я накинул на плечи свою турецкую куртку.
«Не думаю, что товарищ Кунаев пробежит хотя бы пять километров», — подумал я и вышел на улицу.
С неба падали лёгкие снежинки. Солнце спряталось за низкими облаками. На дворе стояла среда 20 февраля 1985 года.
Я стоял под козырьком гостиницы. Крыльцо санатория находилось напротив, через небольшую площадь с отключенным на зиму фонтаном.
Динмухамед Ахмедович вышел в спортивной форме и с четырьмя сопровождающими.
Я подошёл к чаше фонтана. Пятёрка спортсменов спустилась по ступенькам и размеренно побежала по дорожке. Я побежал следом и метров через триста нагнал первого секретаря. Двое охранников пропустили меня, проводив обыскивающим взглядом.
Кунаев остановился. К моему удивлению он не успел запыхаться и дышал ровно.
— Что у вас ко мне, молодой человек? — Спросил он.
— У меня к вам разговор, товарищ первый секретарь цэ-ка. Удобно ли здесь? — Спросил я.
— А больше ни где и ни как.
— Не замёрзните?
— Это надолго?
— Есть три вопроса. Начну с наиболее важного.
Мы медленно шли по дорожке и по ней не шло и не бежало никого, что было невероятно. Хотя, скорее всего, очевидно.
— Первое. В ЦК КПСС имеется группа лиц, стремящаяся посеять рознь с советских республиках СССР и довести до гражданско-этнических войн. С этой целью, приходится признать, было инициировано уголовное дело против руководителей Узбекистана. Такие же дела готовятся и против других республик.
— Что это за группа? — Спросил Кунаев.
— Громыко, Горбачёв, Лигачёв, Лукьянов, Яковлев.
— Понятно. Не понятна цель…
— Про цель потом… Второе. Для проведения указанных и не только мероприятий на пост генерального секретаря КПСС изберут Михаила Горбачёва.
— Имелась договорённость, что после Константина Устиновича изберут Григория Васильевича Романова.
— Принято решение не сообщать о смерти генерального секретаря ни вам, ни Романову, ни Владимиру Васильевичу Щербицкому для принятия положительного решения на пленуме в пользу Горбачёва.
— Почему… кроме того, что вы сказали… Почему не желателен Горбачёв?
— Имеется информация, что премьер министр Англии Маргарет Тэтчер после смотрин Михаила Горбачёва в декабре 1984 года в Лондоне…
— Смотрин? — Удивился Кунаев.
— Смотрин! — Утвердительно сказал я. — Она сказала, что с Горбачёвым можно иметь дело.
— Понятно… Третье?
— Третье. Смерть генсека запланирована на начало марта этого года.
Кунаев остановился и уставился на меня.
— Кем запланирована? — Выдавил он.
— Врагами партии и государства, конечно. И мы опасаемся, что ничем не сможем помочь товарищу Черненко. Романова отослали в отпуск.
— У нас запланированы торжества. Традиционно на восьмое марта я здесь. С 21 по 23 — Наурыз мейрамы. Праздник Равноденствия. Алиева тоже не будет… Точно на март?
— Точно, — подтвердил я уверенно.
Кунаев помолчал, медленно продолжил движение и остановился.
— Вы сказали, «про цель потом»…
— Цель — вернуться к капитализму.
Кунаев рассмеялся.
— Это, молодой человек, не возможно!
Я ждал, пока он отсмеётся и, ожидая, смотрел на него спокойно и грустно. У меня на глаза стали наворачиваться слёзы. Он поперхнулся и закашлялся.
— Никто не верит… Да… Никто, кроме врагов… А враги делают всё, чтобы это случилось и продолжают дела своих ушедших соратников.
— Кхэ! Кхэ! — Откашлял Кунаев. — Есть конкретные фамилии?
— Куусенен. Про других говорить не буду. Не уполномочен.
— Да… Кстати… Кем вы уполномочены? Вы сообщили такие… предположения… Что я вынужден сообщить об этом…
— Дорогой товарищ первый секретарь, — начал я, — вы можете сообщить куда следует, но тогда, всё, что я сказал, случится с бОльшей степенью вероятности. А я, поверьте мне на слово, прошёл такую школу, что готов умереть прямо сейчас, при малейшей опасности задержания. И даже без каких-либо инъекций и оружия. По щелчку пальцев…
— Ну да, ну да… Что-то такое мне Клавдий Михайлович про вас и говорил… Он знает?
— Я не уполномочен…
— Ну да, ну да… Романов знает?
Я развёл руки.
— Вам требуется только прибыть в Москву десятого марта…
— Даже так? Именно десятого?
— Если случиться раньше, вас уведомят.
Кунаев потоптался и пошёл обратно.
— Я буду, — грустно сказал он, еле передвигая ноги. — Я буду в Москве девятого марта.
— Вы устали? — Спросил я.
— Я очень устал. Тяжёлый был месяц. А вы? Тяжело, наверное, знать будущее?
— С чего вы так решили? Что я знаю будущее?
— У вас были очень грустные глаза и вы плакали. Нельзя плакать от предположения. Плакать можно только тогда, когда точно знаешь, что будет и видел, что было. Вы видели… Не знаю, как, но… Видели! И не говорите ничего.
Мы уже дошли до фонтана.
— Вот и пробежались… — Сказал первый секретарь ЦК компартии Казахстана. — Полагаю, у вас повестка командировки исчерпана?
Я кивнул. Он подал ладонь для пожатия.
— Спасибо вам, Игорь Львович, — сказал он.
— Спасибо вам, Динмухамед Ахмедович.
— А мне за что?
— За понимание. За радушный приём.
Кунаев посмотрел на меня, не отпуская моей руки.
— Если бы не Клавдий Михайлович… Благодарите его… Счастливого пути. Полагаю, билет на самолёт вам покупать не надо?
— Не отказался бы и от билета, и от машины до аэропорта.
— Хорошо. Зайдёте завтра в комитет. К Амине Айдаровне. Машину пришлют. До свидания.
Глава восемнадцатая
Постепенно моя миссия подходила к финалу. Всё, что я наметил, я выполнил. Я сообщил, и главное, что мне поверили, о том, что намечается тихий государственной переворот. Поверили лица не последние в государственной машине и не побоявшиеся попытаться перехватить инициативу и помочь мне уведомить о готовящемся перевороте противную политическую силу. Что я и сделал с их помощью. Романова я предупредил, как и предлагал ранее куратор, прямо на его даче перед отъездом в отпуск. Щербицкого как-то предупредил Ивашутин.
Теперь осталось дождаться дня «Х» и, если всё пройдёт по нашему сценарию, тихонько смыться. Поэтому я улетел из Алма-Аты в тот же день, когда поговорил с первым секретарём. Билеты с открытой датой вылета обратно я брал ещё из Москвы на другой паспорт, взятый мной «бог знает когда» из Австралийского тайника.
Тайник я закладывал сам, но матрицей память о нём, вроде как, от меня закрыли на время. Только в критической ситуации, или по сигналу извне, например знаку в условленном месте, память ко мне должна была вернуться. Но я сразу убрал блокировку, реперную точку и сейчас воспользовался нужными документами.
Куратор, естественно, знал, какие паспорта я закладывал в тайник, и проследить моё передвижение смог бы, но в Москве я сел в поезд и за десять дней доехал до Хабаровска, а там, на попутках, до Владивостока.
К сожалению, другого выхода за кордон у меня не было. Только здесь у меня хранились фальшивые дубликаты морских документов и мой настоящий советский паспорт. Но они мне были не нужны.
— Привет!
Дядя Гена пожал мне руку.
— Привет, — ответил я. — Как дела?
— Нормально. Паспорт моряка можно получить у капитана порта.
— Хорошо.
— Ты уверен, что делаешь всё правильно?
— Я не уверен, что по-другому будет лучше. Я тебе не буду всё рассказывать, но за мной нет криминала.
— Я тебе верю, — сказал дядя Гена. — Ты обещал рассказать мне, как ты нашёл себе двойника?
— Это давняя история, — сказал я.
— Пива у нас ещё много, — сказал дядя Гена.
Мы сидели с ним в номере гостиницы в городе Находка. Он, как секретарь парткома крупнейшего в крае танкерного пароходства имел везде связи и не стесняясь пользовался ими.
Вот и сейчас он, приняв от меня условный звонок, заказал номер в гостинице на своё имя, купил чемодан пива и мы отмечали нашу встречу. У меня был чудесный дядька.
— История старая и правдивая, — начал я.
— Существенная ремарка, — усмехнулся Геннадий Николаевич.
— Приехали мы как-то на соревнования по самбо в Спасск Дальний. А мне ребята и говорят, дескать, здесь есть мальчишка очень похожий на тебя. Нам было тогда лет по четырнадцать. Смотрю, точно, почти один в один. Чуть полнее и пониже, а на лицо — вылитый.
— Вылитый Володька Трынкин… — Рассмеялся дядя.
— Вы-ли-тый…
Мы посмеялись. Настроение держалось хорошим, хоть мы слегка нервничали.
— Так вот… Парень оказался в моём весе и мы с ним боролись, и я победил…
— Конечно… Как же иначе… — Подначил родственник.
— Гадом буду…
Посмеялись снова.
— Я запомнил, что он из Лучегорска. И нашёл его, когда мне стало потребно.
— А паспорт?
— Схитил, — скривился я.
Дядя пошевелил в недоумении пальцами.
— А ему не надо?
— У него пока фальшивый… Но он ему и не нужен. Он работает на маневровом тепловозе. Дальше Чалданки не ездит. Только по удостоверению. Дом, огород, охота, рыбалка…
— Ну ты… молодец… Завтра получай паспорт и… Шуму, конечно будет, когда «он» не вернётся. Лишь бы морду лица не сравнили с твоей.
— Дядь Ген, ты не бойся, я тебя не подставлю. Все вернутся ты не переживай.
— Как так может получиться?
— Увидишь, — сказал я интонацией Аркадия Райкина и с кавказским акцентом. — О, кстати… Завтра Черненко умрёт…