— Это сейчас наши и ковыряют, — подтвердил Шебаршин. — Из всех, только Татьяна Заславская более менее справедливо и грамотно рассуждает, но и ту обрабатывают засланцы Сороса, убеждая войти в «рабочую группу» по организации советско-американского фонда «Культурная инициатива».
— Тут надо помнить, товарищи, что в 1984 году Сорос подписал договор с Венгерской академией наук об учреждении своего фонда в Будапеште и сейчас ведёт активную подрывную работу, помогая странам Организации Варшавского Договора отойти от реального социализма, — сказал Дроздов. — Мы приостановили деятельность фонда и тут же взвыли американцы об ущемлении прав венгров на получение помощи.
— Мы провели беседы и с Заславской, но эти люди, ничего, кроме своих теорий не видят, — вставил руководитель Пятого (идеологического) управления КГБ Бобков Филип Денисович.
— Изолируйте и её, — сказал Гришин. — Что же делать, если люди не понимают? Надо объяснять…
— На шестьдесят четвёртую статью каждый из них наговорил уже по два раза.
— Вот и хорошо… Но судить пока не надо.
— Вот вы, гражданин Шмелёв в своих записках пишете: в твёрдом законодательном порядке должны быть запрещены любые приказы, любое административное вмешательство извне в производственную жизнь колхозов и совхозов… А как же продовольственная программа? Что народ будет, извиняюсь, кушать? Колхозники произведут минимум, чтобы получить зарплату и окупить затраты.
— Вы плохо читали мою работу. Там ещё есть продовольственный налог. Колхоз или совхоз обязаны сдать продналог.
— А в чём тогда отличие плана от продналога? На мой взгляд, план даже либеральнее, так как рассчитан от возможности предприятия… Зачем же тогда всё остальное словоблудие на ста страницах? О беспомощности нашей экономики и хозяйства, когда вы не даёте решения, а только огульно порицаете принципы социалистического хозяйствования?
— Кстати о Соросе, — сказал Дроздов. — Венгерская академия наук получила от него копировальную технику фирмы «Ксерокс» и компьютеры. Наш отдел «Т» сразу отметил их «радиоактивность». В смысле, — активность в радиодиапазоне. В каждом приборе стоит радиопередающая микросхема. Мы пока не разобрались в устройстве, но работаем над этим.
Юрий Иванович с теплом вспомнил своего «Хулигана» из Британии, регулярно славшего полезную информацию, в том числе, и про Сороса, и про Ксероксы, и про дыру в телекоммуникациях.
С «Хулиганом» была установлена постоянная телекоммуникационная шифрованная связь. Причём компьютерную шифровальную программу предложил сам «Хулиган». И специалисты комитета оценили её хорошо. По крайней мере, принцип шифрования сильно отличался от имеющегося, известного на западе.
— Но у нас, товарищи, есть очень серьёзная проблема в структуре КГБ, — сказал Дроздов вздыхая. — Я бы сказал, беда.
Он помолчал и продолжил.
— Мне подсказал, один… э-э-э… мой сотрудник… Можно сказать, указал… У нас имеется серьёзная дыра протечки информации о наших штатных сотрудниках — коммунистах. В своё время я докладывал по команде, но «воз и ныне там».
— Недавно мы задержали парторга нашего института, готовящего сотрудников в штат, на передаче списочного состава членов КПСС разведке США. Стучит с 1979 года… Тут же сходу, буквально вчера, взяли парторга трёхгодичного курса. Как-то всё это… глупо выглядит, товарищи… Вам не кажется?
— А что они у вас не зашифровано учатся?
— Под псевдонимами, да, но взносы…
— Твою маму… — Схватился за голову Ивашутин. — С семьдесят девятого года!
— Парторгом он только год, как, и сразу взят под наблюдение. Передать ничего не успел. Взят с поличным. И этот… группарторг, тоже группу свою сдать не успел.
Дроздов помолчал.
— А сотрудник, который приоткрыл мне глаза в 1979 году на дырищу в безопасности, это тот парень, который и объединил нас…
— Шелест, что ли, — ляпнул Ивашутин.
— Семён Семёныч, — скривился Дроздов.
— Да похрен, — махнул рукой Ивашутин. — он мне об этом значит первому сказал. Ещё в 1977 году.
— Когда? — Удивился Боголюбов. — Он же ещё пацан… Сколько же ему было тогда?
— Семнадцать, кажется…
— Шестнадцать, если в семьдесят седьмом… — поправил Дроздов.
— Кстати, Юрий Иванович, может ему что-нибудь… э-э-э… Наградить? — Спросил Гришин.
— За что? — Удивился Дроздов. — За то, что цифры запомнил и записал?
— Нет… За то, что за Родину переживал и не отмахнулся от малозначительной, на первый взгляд, информации, а запомнил и проанализировав, вовремя доложил. Вовремя, Юрий Иванович! — Нажал голосом Гришин.
— Можно звание ему накинуть, — сказал Ивашутин. — Он же у вас сейчас старлей? Вот капитана и дайте. В аппарат, похоже, ещё не скоро ему…
— А может и никогда… — осторожно сказал Дроздов. — Он сейчас на такую жирную тему присел, что лучше бы ему вообще не возвращаться в Союз.
Глава двадцать шестая
Рождество мы встречали всемером. Я вывел себя за график декабрьских полётов. Алан вообще летал вне графика. Когда ему хотелось он брал задание очередного пилота и выполнял его. Выполнение шло в зачёт не Алану, а тому пилоту.
Как я уже говорил, Алан не работал лётчиком-испытателем. Я, впрочем, тоже. Я не состоял в штате завода. Так решил герцог. Я был, как бы, его подручным, или помощником, а Алан был куратором испытателей от правительства.
Хобби у него такое…
Британские аристократы чурались зарабатывания денег. То ли они делали вид, что не знают, откуда появляются деньги, то ли действительно стояли выше сфер зарабатывания, но я никогда не слышал разговора о деньгах.
Алан выполнял задачи, поручаемые его роду премьер-министром Великобритании, а деньги на это брал в «тумбочке». В каком-то фонде развития авиатехники. Мне на счёт деньги поступали тоже из этого фонда.
Я знал, что у семейства Гамильтонов в прошлом возникали финансовые трудности, но они решались кредитованием. А когда количество долговых расписок превышало определённый уровень, либо продавалось какое-либо имущество, либо долги выкупала корона.
— Жаль, Джон, что ты не учился в Британском колледже… — задумчиво произнёс герцог Гамильтон. — Нет в тебе британской аристократической закваски…
— Я начинал учиться в Британской школе, а мой отец, как и мой дед, закончил Джизус-колледж Кембриджского университета. Мой прадед был путешественником и полярным исследователем. А его прадед — Сэмюэл — был партнёром в торговой фирме Smith, Travers & Kemble, торговал китайским чаем и сахаром из Вест-Индии, составил большое состояние и заседал в парламенте. И мои предки владели замком Глоттенхем в Сассексе.
— Это так, но все твои, безусловно славные, предки не англикане, а это не позволяло и не позволяет занимать им государственные должности.
— А зачем мне государственные должности? — Удивился я.
— Видишь ли, Джон… Как ты знаешь, я герцог…
Он сказал это без пафоса, просто констатируя факт.
— И твой сын — внук герцога. Его отец, то есть — ты, должен соответствовать ему.
Я нахмурился.
— И ты соответствуешь…
Я удивился.
— Неужели ты думаешь, что я позволил бы своей дочери, герцогине Гамильтон замужество с пошем? — Всё так же спокойно продолжал Алан.
— То есть, я не пош?
Герцог молча отрицательно покачал головой. Слово «пош» означало всё, что не аристократическое и не заслуживающее внимания аристократа.
— Мне подняли твою родословную дальше твоего пра-пра-пра-прадеда и я дарю тебе её на это рождество.
Алан подошёл к высокой, но узкой коробке, стоявшей под украшенной игрушками елью, поднял её и передал мне.
— Вскрывай, — сказал Алан.
Я вскрыл разноцветную бумагу и коробку. В ней оказался круглый цилиндр с крышкой, а в нём свёрнутый в трубку лист. Я развернул его полностью и в конце списка увидел имя нашего с Элли сына: Алан Этчингем Гамильтон.
Я отмотал историю «своего» рода назад, то есть в начало пергамента и прочитал: Симон де Этчингем родился в 1120, умер в 1165 году, Etchingham, Sussex, England.
— «Вот почему родовое имя Гамильтонов стоит вторым», — подумал я. — «Их род известен только в пятнадцатом веке… Хрена себе…»
— И что это мне даёт? — Спросил я.
— Тебе? Почти ничего, кроме того, что ты теперь к имени можешь добавлять слово «сэр». После некоторой процедуры…
— Ничего себе «почти ничего»! — Покачал головой я. — Спасибо за подарок, сэр Алан Гамильтон.
— Ничего не стоило, Сэр Джон Этчингем.
— Смит, — добавил я.
— Как вам будет угодно, сэр… — склонил в полупоклоне тело Алан.
Я погрозил ему пальцем и рассмеялся.
Понимая, что вся эта канитель с родословной — формальность, я забыл о «подарке» через два дня, а на пятый день рождества нам с Элли и Алану с женой пришли приглашения в Букингемский дворец на празднование нового 1986 года. В нашем приглашении было написано: «Сэр Джон Этчингем и леди Элеонора Гамильтон приглашены в Букингем Палас. 30 декабря 1985 года в 19–00 часов». И стояло факсимиле королевы. Я пригляделся к нему профессионально. Нет… Не факсимиле. Персональная подпись Елизаветы Второй.
Трепета во мне церемония не вызывала. Я включил адреноблокаторы и был спокоен, как танк на холостых оборотах.
Элли и тёща переживали… Алан был спокоен, как удав. Хрен ли ему? Он пацанёнком у королевы в пажах ходил… Алан с подозрением смотрел на меня.
Я оделся в парадное платье быстрее всех и вышагивал по холлу замка, оглядывая себя в зеркалах, как пингвин, привыкая к фалдам и манишке. Алан, появившийся минут через десять, с подозрением посмотрел на спокойного меня.
— Не волнуешься?
— Зачем? — Вроде, как удивился я.
— Я порой завидую тебе, Джон. Тебя словно выковали из германской стали. Если бы я не знал про тебя всё, я сказал бы, что ты…
Я напрягся…
— Я бы сказал, что ты прошёл школу «королевского колледжа». Тебе австралийские власти не предлагали службу в их «сикрет сервис»?