Не знаю, что больше вывело меня, то ли разговор с мамой и отцом, то ли «дружба» с проклятыми «нариками», то ли члены бюро парткома, но мой мозг кипел, как «разум возмущённый». Дальнейшая фраза песни: «Кто был ни кем, тот станет всем», будоражила меня.
И как только проснулся мозг, стали нарастать мышцы и попёрли результаты: отжимания, подтягивания, приседания на одной ноге, растяжка. Засох я во время болезни основательно, а мозг, сволочь, не хотел напрягать тело. Особо меня выручала скакалка, быстро поднявшая мою выносливость и «дыхалку» на недосягаемою ещё три месяца назад высоту.
Я рос, как на дрожжах.
В школе продолжала функционировать «разведшкола» и секция САМБО, хоть и чахленько. Светлана Яковлевна, моё желание вернуться в своё детище на постоянной основе, приняла с восторгом. Разрешила вести и платную, «кооперативную», группу для взрослых. Государство разрешило подобный вид деятельности, но только для организации «досуга» взрослых. Разрешило и секции рукопашного боя, но с условием строгого учёта учащихся. На каждого желающего изучать боевые искусства, которые мы называли «ногодрыжеством», заполнялась карточка с фото и отпечатками пальцев. Потому такой строгий учёт, что — «боевые».
Затащил в школу и Рошкаля, взяв его на «слабо», но до тренировки не допустил, так как он сова был вмазанный. Однако Женя проникся моим совершенством, значительно выросшим за десять лет и «наезды» нариков прекратились. Мне не хотелось начинать с ними настоящую войну, в которой пострадали бы все. Я бы точно сел, а они бы потеряли минимум — здоровье.
— Гена завтра приезжает, — сказала мама. — Звонил сегодня. Надо матрас с антресоли достать.
— О! — Крикнул папа из спальни*-. — Хоть на троих выпьем. А том мне с сыном пить… не удобно… А одному не хочется…
Папа пил мало и редко, а я совсем перестал. Постоянная с детьми обязывала. Да и стала замечаться «отдача» после застолья в спортивных результатах. Двадцать семь всё-таки намедни стукнуло.
— … в ходе программы импортозамещения, вызванной введёнными США санкциями в СССР в 1986-87 году открылось пятьсот тридцать два новых производства ранее не выпускавшейся продукции, — изрёк диктор «Голоса Америки из Вашингтона». — Запущены заводы по производству карбида кальция, этиловой жидкости…
— Наконец-то, — раздался возглас отца. — Карбид стали у нас делать! Ну надо же!
— А этиловая жидкость это что, спирт? — Спросила мама. — Вроде, много его у нас…
— Нет! Это для повышения октанового числа в топливе… Бензин делать, — сказал я. — Мы в институте по «военке» проходили.
— … фосфорных удобрений, веществ для кожевенной промышленности, полиэтилена, пластмасс…
— Во попёрли наши, — папа выглянул в зал. — Есть что с Геной обсудить.
— Да он и ночевать не будет, — сказал я. — Снова к друзьям, а потом в гостиницу. Не по размеру ему наши диваны. Да и дела…
Маме взгрустнулось. Мы любили его. Он всегда был спокоен и выдержан. И очень разумен.
Дядя Гена приезжал во Владивосток по делам: или в пароходство, или в крайком партии.
Мы давали обед в субботу. Мама наделала салатов, сварила борщ, нажарила рыбы в кляре. Дядя Гена привёз метаксы и оливки.
— Партнёры из греческой фирмы подарили, сказал он, я мне вспомнилось, как он всё время и в моём времени привозил из Греции оливки, метаксу и фисташки. Но это уже в девяностые годы, когда он сам переехал туда жить.
— Предлагают создать совместную компанию по крюингу.
— Ну и? — Заинтересовался отец.
— Да кто же нам позволит? Самим не хватает толковых моряков.
Одевшись, мы вышли на балкон покурить. Папа иногда брал в руки сигареты, когда выпьет, но очень редко, за компанию. Я курил только… когда это я курил? Не курил я…
Мой мозг дал сбой. Вспоминалось, что вроде бы как — курил, но когда, не мог вспомнить. Мой мозг многое не мог вспомнить после болезни. Меня поначалу это угнетало, но потом… Да и похер…
Папа с дядей упорно обсуждали «перестройку», а мне это было не очень интересно. Да и прохладный март выдался. Не смотря на солнечный день, ветер с моря надувал холод. В дамбе ещё плавали льдины, да и вдоль берега глыбы льда, смешанные с песком и водорослями, таять отказывались.
Я вернулся в зал. Вскоре вошли и папа с Геннадием Николаевичем. Но Дядя Гена вдруг сказал:
— Что-то не накурился я, — и снова вышел на балкон.
Отец повесил куртку и уселся в кресло, а дядя Гена постучал в стекло балконной двери и поманил меня к себе пальцем.
— Как жизнь, Миша? — Спросил он.
— Да, нормально. В спорт вернулся. В школе… И Кооператив открыл. Около трёх сотен выходит… И рядом с домом…
— Мать рассказывала, как ты из ВБТРФ уходил. Звонила. Боялась, что по партийной линии тебя…
— Да, нормально всё. Не дураки они… Да и поснимали там потом многих. Н о это не я. Меня пытали «эсбэшники», но, кроме того, что я уже говорил в парткоме, я ничего им не сказал. Там в «конторе» такой киль дым стоит! Территорию порта опутали колючкой, гэбэшников в охрану поставили береговая охрана, говорят, по заливу шастает. Несунам писец, короче. И правильно… Не надо давать возможности красть. Сознательность, это ещё не скоро… Её воспитывать надо кнутом и очень долго. Как в Англии…
Дядя Гена смотрел на меня с интересом и как-то с удивлением.
— Что, — спросил я. — Что-то не так?
— Так-так, да не так…
Он помолчал.
— Ты помнишь, как мы с тобой сидели в гостинице в Находке в 1985 году? Перед смертью Черненко? Пиво пили…
Мне поплохело.
— Не-е-ет… Не помню, — прошептал я осипшим голосом.
— Как ты мне сказал, что завтра Черненко умрёт, а это оказалось сегодня… И мы ещё поспорили на то, кто станет генсеком… И оба проиграли…
— Не-е-е помню…
— А то, как ты заграницу на танкере уходил под чужими документами?
— Зачем под чужими?
Я совсем охренел и не понимал, шутит любимый дядя, или нет.
— Потому, что ты хотел так глубоко нырнуть, чтобы тебя даже твоя контора не нашла. И не «контора» — ВБТРФ, а КОНТОРА… Твоя КОНТОРА, Миша.
— Да ну, на… — только и смог сказать я и потянулся за сигаретой.
— Ты покури пока, а я в зал пойду. Неудобно…
Сигарета прогорела, я мысли в моей голове ничего не находили о том, что сказал дядя. Ум прошерстил все ячейки памяти, но кроме ВБТРФ иных моих «контор» в голове не нашлось.
Но нашёлся номер телефона связи с начальником ГРУ Ивашутиным, которым я так и не воспользовался, когда меня прессовали ГРУшники. Зачем, если я спокойно поступил в Дальрыбвтуз и, окончив его, ушёл в моря.
Дядя Гена всё же остался ночевать у нас. Папа открутил боковину у «Ладоги», чтобы он в неё «вписался». А под пятки подставили банкетку. Нормально так получилось…
Мы проговорили долго, но вскоре я услышал, как он, лёжа на спине, захрапел. Ко мне сон не шёл.
Из того, что мне рассказал дядя получалось, что я совсем не т от, что я есть сейчас. Не совсем тот, скажем так. Но я не мог вспомнить ничего из того, что он мне рассказал. Но и рассказал он мне совсем немного. Только то, что рассказал ему я когда-то. В том числе и о том, куда я ездил перед смертью Черненко и зачем. Под эмоциями как-то тогда получилось… Каюсь.
Утром мы позавтракали и дядя, сев в свою «Глорию», спросил меня:
— Ну что? Вспомнил что-нибудь?
— Только один телефон…
— Будешь звонить?
— Да, — сказал я.
— Я от Петра Ивановича Иванова, — сказал я в трубку.
На том конце провода сказали:
— Секундочку… Соединяю…
В трубке щёлкнуло и раздался голос:
— Слушаю тебя, Михал Васильевич.
Эпилог
— Что ты помнишь? — спросил меня Юрий Иванович.
— Я вспомнил всё, — сказал я.
— Что всё? — Спросил куратор.
— Полагаю, что — «всё». До того момента, как потерял сознание возле дома на Саут Роуд. Ну и не помню того, что со мной делали янки.
— Это были не янки, Миша. Это были бриты…
— Ми-6?
— И Ми-6, и твой тесть сэр Гамильтон. Он отдал тебя им и они пытались выпотрошить тебя, но у них это не получилось. Ты там такого у себя в мозгах наворотил… Что даже мы не смогли тебя вскрыть. Побоялись сжечь твой мозг и решили дождаться твоего воскрешения, малыш.
— А как вы меня… нашли? Как я оказался здесь? Трупы в багажнике?
— Сработала сигнализация в доме и наши приехали вовремя. Думали, просто воры…
— Дядюшка?
Куратор кивнул.
— У него была команда не отдавать тебя любой ценой. Они и не отдали. К тому времени, уже трупы в багажнике были найдены и патруль ждал криминалистов и военную полицию. Ребята вошли со двора и обезвредив одного полисмена, унесли тебя в соседний дом.
— Там был ещё одни наш дом, я помню, — прошептал я.
— А дальше — дело техники. Ты просто сбежал от полиции, убив одного из них. Но… Официально ты погиб в автокатастрофе, малыш.
Куратор протянул мне прошлогоднюю английскую газету… Строки расплывались, но суть мне была понятна.
— Так что же ты помнишь и как у тебя это получилось?
— Я, действительно наворотил в своей голове такого, что сам едва не сгорел, пока вспоминал. Всё дело в номере телефона. К нему привязывался первый ключ. В той ячейке лежал второй… и так восемь раз. Вы не добрались до «сейфа» с «кладом»?
Куратор покачал головой.
— Диктофон пишет? — Спросил я.
Он кивнул.
— Сообщаю…
Я шёл по улице Кирова к дому Олега Выходцева. Мы давно не виделись. То я долго болел, то завяз в судоремонте, потом тренерство, потом Москва с институтом Поляковой… Я раскрыл им все коды и они подправили мои матрицы. На это ушло три месяца.
И вот я снова во Владике и снова на очень короткое время. Именно поэтому я и шёл к другу, которого могу снова не увидеть три года. А может и больше.
Август — месяц во Владивостоке желанный. С ним устанавливается жара и открывается пляжный сезон. Я опасался, что Олега дома может не оказаться, но всё равно шёл с надеждой на удачу.