Одна из удачных дырок в заборе выходила к Богородскому шоссе – там можно было выйти и спокойным прогулочным шагом вернуться к главным воротам, а там и до метро рукой подать. При таком раскладе можно было не зависеть от транспорта.
После многочасового обдумывания я решил, что риск – благородное дело, и Судьба после стольких трудов не оставит меня на свой произвол. Обнадежив сам себя этими мыслями, на следующий день я побывал на выхинском рынке, где однотипность кроссовок просто уникальна – пять-шесть моделей, разложившиеся на всех прилавках, давали огромное место для маневра. Не рассчитывая на что-то большее, я прикупил себе новые кроссовки, которые вряд ли прослужили бы долго в обычной жизни, а для моего дела они годились в самый раз – такие никогда не жаль выбросить.
Пора было готовиться к делу. После удачного метания в лесу у меня появилась мысль о втором ноже, теперь уже на правую руку. Но многочисленные поиски не дали желаемого результата, точно такого же ножа я найти не мог, а похожий брать не хотелось. Малейшее нарушение балансировки – и все может пойти насмарку. К тому же пришлось бы следить уже за тремя предметами, которые ни в коем случае нельзя терять. Поэтому я решил оставить все как было, тем более в последнем поединке ножи сыграли впечатляюще.
Хороший воин дает имя своему оружию, но я никак не мог придумать что-нибудь созвучное и громкое или хотя бы отражающее суть этих ножей.
Теперь готовиться к выходу было привычно и легко – надеть ножны, поместить в них ножи, быстро накинуть костюм и нацепить новые кроссовки (как обычно, на пару размеров больше нужного). Сменная одежда в рюкзак, перчатки в карман. Все готово. Поздновато сейчас ехать. А может, и нет. Когда доберусь до парка, будет около семи. Главное – проследить, много ли народу входит, а то будет подозрительно, если я такой буду один, тогда наверняка запомнят. До дырки в заборе идти минут пятнадцать – не много, но и не мало, смотря как на это посмотреть.
Подходя к главным воротам, я сразу заметил, что не один такой, кому надо так поздно в парк. Народ шел и туда и оттуда, так что среднее количество посетителей пока что не изменялось. Многие шли компаниями, особенно молодежь, но все выглядели нормальными и почти не ругались вслух. А придираться по пустякам я не хотел. Моя задача – найти паразитов и слизняков нашего общества, а не мелких нарушителей закона. Поэтому моя прогулка была больше познавательной, чем утомительной. Я не сыщик и не следователь, я рассчитываю на случай. Если он подвернется, то хорошо, будем работать, если нет – что ж, подождем следующего. Фильтрация индивидуумов не такая простая вещь, как кажется, ошибки быть не должно, поэтому все надо точно выверять, а после выверки необходимо еще и четко сработать, что намного сложнее. Применяем точечные удары, уничтожая распространителей заразы.
Ладно, хватит умничать, и давай-ка оглядимся хорошенько – остановил я свои пафосные размышления. Многие думают, что нельзя в книгах писать так пафосно, потому что в жизни мы так не говорим. А вот и ничего подобного: в жизни, но не вслух, мы очень часто говорим пафосно, применяя возвышенные выражения и слова (особенно романтически настроенные натуры, к которым я себя, в общем-то, отношу).
– Опять понесло. – Во второй раз я попытался себя остановить.
Видимо, прожитый день наводил на философские, временами довольно глупые размышления, от которых, однако, так трудно было отделаться, что приходилось применять самый простой способ – додумать эти мысли до конца. Серьезного ничего не происходило, так что можно было расслабиться. Такое состояние уже могло обозначать признак мастерства. Мастер всегда напрягается только в нужную минуту, даже секунду, наносит смертельный или победный удар – и все, противник может отдыхать. Похоже, я становлюсь профессионалом.
Мне до сих пор было непонятно, почему я так легко отнесся к человеческим трупам, в которых сам же и превратил живых людей? Почему в каждом втором фильме люди начинают блевать, увидев мертвеца? Может, у меня луженый желудок или что-то еще? Возможно, я просто не видел в этих непонятных отбросах человека? А раз передо мной не человек, значит, и все чувства, которые к нему относятся, не работают. Это было самым логичным объяснением.
Я много и подолгу тренировался отучаться от мыслей, но ничего не мог с собой поделать. Вот и сейчас спокойствие сошло на меня, нирвана бродила где-то рядом, но на глаза попались японские туристы, которые постоянно щелкали своими фотоаппаратами.
Сразу вспомнилась наша поездка в Сочи с Настей – она тоже очень любит фотографировать, все и везде. Лично я понимаю, насколько это глупо, но другие люди с упорством, достойным лучшего применения, отщелкивают тонны фотопленки. Даже суперсовременные цифровые фотоаппараты не спасают – их бедная память забивается мгновенно, прося поскорее распечатать сделанные снимки, чтобы освободить место для новых.
Как люди не могут понять, что, пока они щелкают, то пропускают все самое интересное! Люди, больные фотографиями, не могут сосредоточиться на красоте, поймать это минутное, а порой и секундное мгновение, которое может больше не повториться никогда в жизни, а это мгновение потом всю жизнь будет бережно храниться в памяти, помогая осмыслить свое существование или просто доставляя радость.
Люди зациклились на снимках. Им важно не то, где они были и что видели, а то, чем они смогут похвастаться, что они потом будут показывать на всех встречах и вечеринках, с гордостью сообщая: «А это я у водопада», «А вот я купаюсь в Красном море, видите – и сама вся красная от загара. Ха-ха-ха, хи-хи-хи». Друг или подруга, даже случайный знакомый, с трудом дослушивая последние фразы, тут же достает свой фотоальбом, и начинается то же самое, но в обратном порядке. Никто ведь не интересуется, что ты испытал или испытала, какие мысли появились в голове при таком замечательном закате. Как повлияла буря, на которую ты потратил две или три пленки, на твое сознание – она что-то изменила в тебе или нет? Никого это не интересует. Нужны картинки, вот что воспринимается. Чувства уже не в счет. Фотографии несут большой вред человечеству. Они лишают людей чувств, они лишают их самой возможности понять уникальные мгновения, которые им дарует судьба и на которые они тратят свое время и возможности лишь для того, чтобы потом хвастаться этим снимком всю жизнь. Фотографии не дают увидеть жизнь, они дают увидеть остановившееся мгновение, которое никогда не будет жизнью, а лишь жалкой ее копией. К тому же событие, запечатленное на фотографии, будет помниться именно таким, каким теперь видится после проявки, а не таким, каким оно было на самом деле. Мы подменяем свою память, заполняя ее искусственными воспоминаниями и переживаниями. Жаль. Я буду верить, что человечество сможет это преодолеть и вернется к чистым и свободным чувствам, но, как это ни печально, я этого уже не увижу.
Этот день прошел в размышлениях и практически впустую. Все было интересно, чинно и весело. Это даже хорошо: хоть мне и хочется скорее взяться за работу, но даже несколько дней, проведенных без встреч со слизняками, радуют безмерно. Значит, положение исправляется, или все еще не так плохо, как мне казалось раньше. Пока все хорошо, пусть так и будет, но я всегда должен быть настороже. Я – инквизитор, и ересь будет уничтожена.
Прошло несколько недель, но ничего знаменательного так и не произошло. Я продолжал появляться в парке не чаще трех раз в неделю, иногда даже по два раза (потому что хотел выжать максимум из этих хороших, удобных дней). В остальные дни я ходил по Ботаническому саду и его окрестностям, стараясь отыскать зачатки ереси, чтобы вырвать ее с корнем, освобождая планету. Но все шло как и шло.
Прогулки были интересными, я часто брал с собой книгу и, пристроившись где-нибудь на скамейке или траве, читал. Это было замечательное время. Наступило лето. Июнь не принес сильной жары, но и холодом не пахло, наступило идеальное время для долгих прогулок. Жаль только, в июне продолжалась работа – целый месяц еще предстояло тратить на нее время, зато потом целых два месяца блаженства. Полная свобода!
Какое сладкое и хорошее это слово – СВОБОДА. Вот единственная значимая цель как для человека, так и для всего человечества. Ее нельзя осмыслить, она непонятна так же, как бесконечность вселенной, и все же все к ней стремятся, и никто не может ее достичь в полной мере.
Об этом мы часто спорили с Настей, а иногда и с Алексеем. Это было очень занимательно, особенно для меня. Они всегда пытались у меня узнать, что же такое полная свобода, а я всегда пытался им объяснить, но в конце концов сам запутывался.
С одной стороны, полная свобода – это свобода от всех привязанностей, чувств, желаний, ограничений. Но что же тогда остается? Для чего тогда жить, если ничего ни от кого не надо и не требуется? Что будет двигать человека, если он от всего свободен? Желания человека рождаются из потребностей, но ведь получается, что потребностей нет, ты от них свободен. Не надо есть, пить, заниматься любовью, даже любить. Не надо путешествовать, потому что ты свободен от любопытства и от познавательной составляющей, свободен от друзей и родственников – а значит, тебе не надо ни о ком заботиться, и тебе не надо, чтобы о тебе заботились. А что же тогда надо? Наслаждаться чистой свободой? Но ты не зависишь от наслаждения, тебе не нужен этот свет, ты от него свободен. Остается только небытие. Если смерть дает такую свободу, то вряд ли это хороший вариант.
Пока что все усилия были напрасны. Был один эпизод, когда я присмотрелся к двум парням, которые случайно или нарочно, проходя мимо папаши с ребенком, чуть не сшибли мелкого с ног и не то что не извинились, даже что-то прикрикнули отцу и засмеялись, а тот смолчал. Я стал следить за ними: «Вот мой шанс», – думал я, но ничего не вышло. Как они прошли с толпой людей к ларькам с пивом, так все время на людях и торчали, постоянно произнося разные гнусности и дико хохоча, но в то же время больше никого не трогая. Вскоре они покинули парк и направились в сторону метро, где я их уже не стал преследовать. Я никогда не считал себя мастером слежки, поэтому меня, скорее всего, вскоре бы заметили, а это не входило в мои планы.