— И тебе здесь все понятно, Юра?
— Конечно, да!
— Тогда ты умнее меня. Держи. Хочешь стать инженером, когда вырастешь?
— Я не знаю. — Лицо его омрачается. Она понимает, о чем он думает.
— Если захочешь, ничто тебе не помешает. Будешь хорошо учиться и получишь специальность. Нам нужны инженеры. Ну-ка, дай мне взглянуть на твои руки. Как ты умудряешься их испачкать, лежа в постели? Подожди, я принесу тазик с водой и мочалку, тогда ты сможешь хорошенько их вымыть.
В следующий раз Андрей встречается с Волковым только через шесть дней после операции. Как и собирался, он заглядывает к Юре по окончании лекции о терапии артрита солями золота, но палата оказывается пустой. Постель заправлена и накрыта одеялом. Он выглядывает в коридор и тут же видит Волкова, везущего сына в кресле-каталке. Тот не замечает Андрея, потому что склонился к Юре и слушает, как он ему что-то рассказывает. Они почти соприкасаются головами, и волосы у них практически одного оттенка. Наконец Волков поднимает взгляд, видит Андрея и кивает ему.
— Мы ездили в спортзал, — говорит Юра. — Мне пока не разрешают заниматься на параллельных брусьях, поэтому мы просто смотрели. Там была девочка, как я, только она потеряла ногу, когда попала под трамвай. И ей сделали новую. Она сказала, что ей отрезало ногу даже выше, чем мне. Она уже не лежит в больнице, а только приходит на физиотерапию.
На щеках у Юры проступил легкий румянец. «Это Люба, наверное, предложила им пойти в спортзал», — думает Андрей. Она считает, что ему вредно все время находиться в палате одному и не видеть, как борются с болезнью другие дети: «Если бы он мог увидеть, что некоторым приходится еще хуже, он бы уже носился с ними наперегонки даже на костылях».
— Замечательно! А теперь покажешь папе, как ты умеешь перебираться из кресла в кровать? — спрашивает Андрей.
— В этом нет необходимости, — говорит Волков. — Я могу его перенести.
— Он сам умеет. Это довольно сложная техника, но Юра все схватывает на лету.
Волков сдвигает брови, но не возражает. Они подкатывают кресло к кровати и блокируют колеса.
— Теперь, Юра, вспоминай: шаг первый.
Юра берется за ручки кресла. Опираясь на них, он приподнимается.
— Сними ногу с подножки. Хорошо. Теперь перенеси на нее свой вес. Медленно. Подавай таз вперед, помнишь? Хорошо. Теперь возьми правый костыль. Взял? А теперь левый. Наконечниками костылей твердо упрись в пол. Проверь. Молодец, ты вспомнил. А теперь медленно выпрямляйся. Молодчина, Юра, намного лучше, чем вчера. Стой, не двигайся, пока я не откачу с дороги кресло. Отлично. Теперь повернись так, чтобы задняя поверхность ноги коснулась кровати. Оглядываться не надо, кровать никуда не убежит. Опускайся. Хорошо. Садись как можно глубже. Проверь, что ты занял правильную позицию. Теперь медленно поворачивайся, заноси ногу наверх и отталкивайся ею, чтобы лечь повыше. Молодец. Теперь отдохни, это было довольно утомительно.
Андрей поправляет фиксатор, поддерживающий культю, и накрывает Юру одеялом. Мальчик искоса бросает взгляд на отца. Он хочет, чтобы папа его похвалил. Неужели Волков этого не видит?
— Юра упорно тренируется, — говорит Андрей, чтобы прервать молчание. — Чем быстрее он обретет форму, тем быстрее снова сможет нормально передвигаться.
— И как скоро это произойдет? — отрывисто интересуется Волков.
— Рана заживает хорошо. Доктор Бродская очень довольна его прогрессом.
Волков делает нетерпеливый жест.
— Я сейчас с вами говорю, а не с ней. Мой сын больше не пациент доктора Бродской.
Андрей смотрит на него. «Так он, значит, поговорил с Бродской? Сказал, что больше не нуждается в ее услугах, как какой-нибудь прислуге? Да нет, быть такого не может!»
— Простите, — тихо произносит он. — Но важно, чтобы доктор Бродская продолжала послеоперационное наблюдение.
Волков ничего не отвечает. Юра закрывает глаза. Андрей уже знает его достаточно хорошо и понимает, что таким образом он пытается отрешиться от происходящего. Почему Волков не может его похвалить? Всего-то и нужно сказать несколько слов. Мальчик так старается угодить отцу.
— Юра, — говорит он, — мне нужно идти. Ты ведь не забудешь полежать какое-то время на животе? Используй правильную технику, чтобы перевернуться, тогда ты не надавишь на обрубок ноги всем весом.
Он нарочно использовал слово «обрубок». Ни к чему маскировать реальность эвфемизмами, как будто с телом ребенка происходит что-то настолько неприличное, что нельзя назвать прямо. Конечно, Волков любит своего ребенка. Но каким образом Юра должен догадаться, что отец зол не на него, а на всех остальных, кто продолжает ходить на двух ногах? «Хочешь превратить мальчишку в калеку, — думает Андрей в бешенстве, — продолжай в том же духе!»
Настало воскресное утро, ясное и прохладное, с редкими облаками, плывущими высоко в ярко-бирюзовом небе. Идеальный день для поездки на дачу на велосипедах. Анна сварила овсянки на всех, собрала хлеб, чай и колбасу. Обе корзинки наполнены доверху. Кроме еды для них самих, Аня взяла продукты и вещи на обмен: четыре жестянки сардин, пачку поваренной соли, пару школьных тетрадей, несколько простых карандашей и, самое главное, плитку шоколада «Наша марка», которую родительский комитет подарил ей на майские праздники. На шоколадку она возлагает особые надежды. Анна никогда не выходит без сетки и всегда присматривается, что можно купить в городе, чтобы потом обменять на масло, парное молоко, семенной картофель или кусок свинины.
В кои-то веки Коля не ворчит, что его рано вытащили из постели, и в восемь они уже выезжают. Ветер развевает Анины волосы; мимо проносятся пустынные искалеченные улицы города. Ветер сегодня дует с запада и несет с собой слабый запах морской соли. В такие утра, когда чайки лениво кружат над головой, кажется, что сам город — это корабль, готовый сняться с якоря и выйти в Балтийское море.
Очень быстро они доезжают до окраины. Андрюша говорит, что все эти места уже размечены под строительство. Пока ничего не происходит, но вокруг Ленинграда собираются построить огромные жилые массивы, чтобы вместить всех иногородних, приехавших после войны. «На место призраков», — думает Аня. Она помнит, каким опустевшим был город, когда блокаду наконец сняли. С тех пор люди со всех концов Советского Союза хлынули в него, ища работы и нового места жительства. Улицы теперь полны чужаков — ни одного знакомого лица. Но Ленинград знает, как сделать приезжих своими, он и до этого умел превратить каждого новорожденного в дитя города.
Анна часто думает о довоенном поколении детсадовцев. Она считала само собой разумеющимся, что все они вырастут и время от времени ее будет останавливать на улице очередная мама с ребенком в школьной форме; «Помните нашу Настеньку? Я так и знала, что вы ее вспомните! Она до сих пор не забыла, как вы учили ее играть в сороку-ворону».
Большинство из них так никогда и не вырастет, а тех, кто вырос, жизнь разбросала. Многие умерли от голода или под бомбежками, были убиты немцами в массовых расстрелах, отправлены в эвакуацию в поездах, подвергшихся воздушным налетам, осиротели и попали в детские дома, где позабыли своих родителей, дом и даже собственные имена. Очень часто она вспоминает, как ее довоенные трех-четырехлетки с гордой сосредоточенностью поливали свои подсолнухи: «Мой выше всех!» — «Не твой, а Петин! Он почти достает до неба!» Как они носились по площадке, играя в догонялки и взвизгивая от смеха. Как приходили в садик морозным утром с соплями, застывшими под носом, и она помогала им освободиться от ста одежек, а потом втирала вазелин в обветренные щечки.
Теперь их место заняли другие дети. Новые маленькие ленинградцы играют во дворах и ходят в школу. Анна оглядывает болотистую низменность с редкими березами и лиственницами. Кажется невероятным, что город разрастется до этих мест. Люди будут жить так далеко от центра, что на работу им придется вставать на рассвете. А этот город узнаешь, только исходив его ногами. Ты гуляешь по нему пешком день за днем, год за годом. Со дня своего рождения ты выучиваешь все возможные сочетания мостов, воды, камня, неба. Твоя жизнь становится частью его алхимии. Ты родился и скоро умрешь, но в этом промежутке и навеки ты — ленинградец.
— Андрей, Коля! Подождите меня!
Она объезжает яму на дороге. Вся дорога усыпана острым гравием, и нужно следить, чтобы не проколоть колесо. Не забыла ли она бардачок с инструментами? Нет, он на дне левой корзинки. У Андрея есть насос. Стало совсем тепло, и она вспотела. А эти двое как будто участвуют в велосипедной гонке, — так далеко они вырвались вперед.
Здесь очень красиво, хотя многим так не кажется. Но когда год за годом ходишь по этим лесам и помнишь все грибные места, когда ловишь рыбу в каждом пруде и ручье и знаешь, где на каменистом дне неподвижно стоит форель, по спине которой перекатывается вода, когда собираешь лесную малину, царапая руки, когда с победным видом возвращаешься домой, потный и грязный, с охапкой хвороста, когда прыгаешь с кочки на кочку, пока болото норовит засосать твои сапоги, — тогда ты любишь эти края всем сердцем. Ты хочешь, чтобы они вечно оставались такими. И даже твоя смерть почти ничего не значит.
Но людям нужно где-то жить. Они ютятся по три семьи в одной квартире. Что, если ей придется делить квартиру с Малевичами? Одна мысль вызывает у нее содрогание, но такое запросто может случиться. Многим людям приходится жить под одной крышей с добровольными доносчиками, следить за каждым своим словом, скрывать каждую мысль. Или страдать от бесконечных склок из-за каких-нибудь обмылков и обвинений в том, что растят детей хулиганами, потому что те шумят, как все нормальные дети. В садике ей часто приходится утешать матерей, рыдающих из-за произошедшей с утра яростной ссоры с соседями, потому что они с детьми слишком много времени провели в ванной.
— Я просто не знаю, что мне делать, Анна Михайловна! Каждое утро он просыпается и плачет оттого, что описался, и мне нужно сполоснуть простыни и подмыть его, а тут эта старая сука начинает колотить в дверь и орать, чтобы мы выходили…