Андрей тушит папиросу.
— Она сказала, что я совершила акт вандализма, — говорит Анна. Лицо у нее красное, глаза сверкают от гнева. — Ты же знаешь, сейчас моя очередь мыть коридор и ванную? Так вот, я, как обычно, вынесла дверные коврики во двор, чтобы выбить их, а когда вернулась обратно, старая мамаша Малевич уже меня поджидала. Она вырвала коврик у меня из рук, перевернула его и заявила, что я порвала основу. Нарочно. Потому что я, очевидно, что-то имею против нее лично, а заодно и против всех ее родственников. А до этого она случайно оставила в ванной мыло и, когда услышала, что я там прибираюсь, вернулась за ним, но оно «исчезло». И таким образом, к вандализму добавилась кража.
— Аня, но это смешно! Ты ведь не можешь всерьез воспринимать все, что говорит эта женщина.
— Да неужели?!
— Ты не должна позволять ей себя расстраивать.
— Она меня не расстроила! — Анна почти кричит. — Но попомни мои слова, больше подобное ей с рук не сойдет!
Он внимательно смотрит на нее. Она еле сдерживает слезы ярости и унижения. На Аню это не похоже. Как правило, она намного проще общается с соседями, чем он. Ничего хорошего от Малевичей она не ждет и отгораживается от них иронией и признанием того, что от повседневной жизни никуда не деться.
— Что она тебе сказала?
Он видит, что она замешкалась с ответом и покраснела еще сильнее. Она не хочет ему рассказывать.
— Аня?
— Она сказала, что мы не знаем, как воспитывать Колю, потому что у нас нет родительского инстинкта.
Сердце его переполняется гневом, нежностью, жалостью. Он хотел бы заслонить ее собой от всего мира, чтобы ни одно слово, ни один удар не могли причинить ей вреда.
— Не забывай, что сама она вырастила Хорька.
— Нельзя было показывать, что ей удалось меня задеть.
— Ты стоишь сотни таких, как они, Аннушка. Не слушай ты их.
Анна вздыхает.
— Я знаю, что нужно было просто развернуться и уйти. Никогда не подозревала в себе склонности к насилию, но мне хотелось шваброй раскроить ей голову.
— Тогда ты оказалась бы не только воровкой и вандалом, но еще и убийцей.
— Хуже: я бы еще и нанесла материальный ущерб, потому что сломала бы швабру.
— Складывается впечатление, что ей ничего не известно о бесславной истории с ходатайством.
— Он, видимо, ей не рассказал, потому что слишком перепугался.
— Как ты думаешь, а друг на друга они стучат, эти Малевичи?
— Я уверена, что станут, если дело так обернется. Андрей, ты считаешь, они всегда были такими? Иногда я опасаюсь, что это подобно заразной болезни: сколько ни мой домашние вещи и руки, инфекция все равно носится в воздухе.
— Что ты имеешь в виду?
— Что бы ни превратило Малевичей в Малевичей, такое происходит не с ними одними. И ты это знаешь. Мы думаем, что не похожи на них, но возможно, мы сами себя обманываем.
— Ты, наверное, самый честный человек из всех, кого я знаю, Аня.
— И все же есть вероятность, что я честна только с тобой.
— Она тебя и вправду сильно расстроила, да? Ну же, приободрись! Скоро вернется Коля, а мы ведь не хотим, чтобы он возобновил свою вендетту против Малевичей? Чем меньше он об этом знает, тем лучше.
— Ты прав, Коля такой вспыльчивый… — Она печально улыбается. — Что ж, и это он тоже перерастет.
11
Анне кажется, что бал длится целую вечность. Бледные сумерки просвечивают сквозь высокие окна. Должно быть, уже второй час ночи. Она чудесно провела время, действительно чудесно. А вон и Андрюша, снова беседует с коллегой, чьего лица она не помнит. Сегодня вечером она дважды оконфузилась, не узнав людей, которых ей уже представляли, и, возможно, неоднократно. Они хвалили ее платье и прическу. Она вежливо принимала комплименты и приглашения на танец — лишь бы они не догадались, что она понятия не имеет, кто они такие. Странно, в садике она знает каждого ребенка и родителя. Может, она просто не старается запоминать коллег Андрея. Правда в том, что в их присутствии она всегда немного нервничает. Рано или поздно все спрашивают, чем она занимается, и встречают ее ответ с плохо скрываемым удивлением, потому что им кажется, что она должна быть таким же профессионалом, как и Андрей.
Сейчас ей хочется потанцевать с ним. Она устала чувствовать на себе чужие мужские руки, обнимающие ее за талию, сжимающие руку. Когда танцуешь, ты находишься близко к другому человеку, слишком близко. Иногда даже чужой запах может отталкивать, хотя ты и делаешь вид, что не замечаешь его. И не потому, что от кого-то дурно пахло — к балу все постарались привести себя в пристойный вид. Вполне вероятно, кто-то думает то же самое и о ней — просто потому, что она не в их вкусе.
Ей нравится, как пахнет Андрей: чем-то теплым, похожим на запах печенья, и таким родным, что иногда ночью она, когда думает, что он уже уснул, утыкается в него лицом, пробуя на вкус, ощущая губами его ровное тепло.
Последний танец с Орловым был ужасен, но она хотя бы вспомнила, как его зовут. Его пухлые ладони были влажными, а короткие ухоженные ногти впивались ей в спину. Маленькие мигающие глазки, если присмотреться внимательно, не излучали веселья, а казались холодными и наблюдательными. Анна заметила, что на его жене было черное платье, полинявшее от времени, хотя она и попыталась освежить его новым воротничком. Но сам Орлов при этом выглядел блистательно: от кончиков бальных туфель до напомаженных волос.
Орлов с женой уже ушли. Толпа поредела, и те, кто остался, теперь могут танцевать свободно. Больше никакого топтания на одном месте, локтем к локтю. Над танцующими висит облако табачного дыма. Когда они пришли, в зале пахло зеленью и розами. Цветы только что сбрызнули водой, и они были покрыты сверкающими каплями. У Анны был и свой цветок: Андрей приколол к ее корсажу бордовую розу в обрамлении папоротника. Теперь та выглядит слегка увядшей, но когда Анна вернется домой, она поставит ее в воду, и за ночь та оживет. Есть в ней бархатистая сладость настоящей садовой розы. Но теперь весь зал пропах папиросным дымом, запахом спиртного и духами «Красная Москва». И даже складки ее платья опали и безжизненно повисли.
Она знала, каким будет предстоящий бал, представляя все его детали, вплоть до композиций из жестких гвоздик в позолоченных вазочках на сервированных к ужину столиках, пятнистого зеркала в дамской гардеробной, бутылок советского шампанского и цинандали (которых никогда не бывает достаточно) и оценивающих улыбок начальства Андрея.
И все равно она испытывала радостное волнение, когда собиралась сюда. Коля уже уехал к Грише, Андрей дежурил до семи тридцати, и в квартире Анна была одна. Когда она надевала через голову платье, оно скользнуло вниз, обдав ее потоком холодного воздуха, и дрожь прошла по всему ее телу, от затылка до пяток. Может, ее вызвал запах новой ткани, свежесть ее прикосновения или чувство обновки, с которой еще не связано никаких воспоминаний. И так легко хоть на мгновение поверить, что в этом платье может случиться любое чудо. Она оглядела свои руки, сильные и округлые. Сжала и разжала пальцы. Кисти руку нее похудели, и вены на них выступили сильнее. Когда работаешь с детьми, это неизбежно, сколько бы статистических данных ты ни собрала и в какие бы таблицы ни оформила. Это физическая работа, и от нее кожа грубеет. А зимой костяшки пальцев всегда обветрены.
Хотя сегодня, спасибо Ирине, руки у нее выглядят нежными и гладкими. «Возьми, Аня, полчашки сахарного песку и смешай его в глубокой миске с двумя ложками растительного масла. Эту смесь вотри в кожу рук и держи как можно дольше. То же самое проделай с локтями. Локти-то нас и выдают».
На первый взгляд, это был напрасный перевод сахара и масла, но Ира так настаивала, что Анна согласилась попробовать ее рецепт, и вынуждена была признать, что он сработал. В результате сахар приобрел неприятный грязно-серый оттенок, но ее руки уже много лет не были такими мягкими.
Она разгладила платье на бедрах. Сидит прекрасно. Если бы у нее было время и швейная машинка, как у Юлии, она бы всю одежду шила себе сама. Замечательно, когда вещь сидит идеально и сшита специально на тебя! Она заметила, как бьется сердце под тканью платья. Даже странно, что она так взволнована. Это не то волнение, какое испытываешь в юности, собираясь на танцы, где надеешься встретить «кого-то». «Нет, — думает Анна, подходя к зеркалу и разглядывая в нем свое лицо. — Это не то, чего я хочу. Я хочу встретиться с Андрюшей, но не так, как мы каждый день встречаемся дома. Домашняя жизнь — рутина, и такой она и должна быть, но иногда возникает ощущение, что мы проживаем ее, точно во сне, как лунатики».
Она смотрит на свое лицо в зеркале, такое же, как всегда. Но нет, она обманывает себя, потому что и лицо у нее не такое, как прежде. Ей уже тридцать четыре, и с каждым днем она становится старше. Если бы из зеркала на нее взглянуло ее двадцатилетнее отражение, перемена потрясла бы ее. Она движется по конвейерной ленте от рождения к смерти, но так медленно и незаметно, что это не кажется невыносимым.
Анна сжала кулаки: «Ты должна это прекратить!»
Она собирается на свидание с Андреем, своим мужем. Ирина думает, что Анне повезло, что ей удалось построить свое счастье. Бедная Ирочка! Все, чего она хочет, это выйти замуж и родить детей, любить и быть любимой. «Я знаю, что счастлива, — думает Анна. — Даже представить не могу, как бы я жила без Андрюшки и Коли».
Иногда ей кажется, что мертвые до сих пор сердятся на нее за то, что она выжила, а они — нет. Она снова вернулась к жизни. Волоски, которыми сплошь обросли руки у нее и у Коли, теперь сошли. Андрей говорил, что они выпадут, как только они начнут нормально питаться. Но отца и Марину зарыли в яму.
Анна отвернулась от зеркала и посмотрела на дверь Колиной комнаты. Там лежал отец. Что, если она сейчас подойдет, откроет ее, а он все еще там, — лежит и смотрит на нее с упреком за то, что она совсем его забыла. Вдруг он протянет мерзлую руку и вцепится в нее мертвой хваткой? И скажет, что это не мертвые отгородились от живых закрытой дверью, а выжившие захлопнули дверь к своим мертвецам.