актер: будто кто-то намеренно его повредил. Статья большая, сумбурная, без доказательств.
– Вот видишь!
– Но Настя обвела ее три раза красным маркером, Ванечка! Значит, это имело значение. И на полях два слова с вопросительными знаками.
– И какие?
– «Месть и ревность». И знаки вопроса.
– А гражданин Гаврилов, любящий кататься за город по выходным, каким боком к этой аварии? Он спец по мести или по ревности?
– Пока не знаю, Ванечка. Но чувствую, что роман можно начать именно с событий трехлетней давности. – Она лучезарно улыбнулась ему и попросила: – Можно я попробую?
В груди снова неприятно похолодело. История повторяется? Его в очередной раз пытаются обойти? Украсть его идею, сюжет, воспользоваться материалами, которые теперь принадлежат ему? Как расценить ее порыв?
– Что ж, попробуй, – произнес он тихо и ткнул пальцем в свой компьютер. – Только здесь и при мне. Под моим присмотром.
– Конечно! – Ее щечки порозовели от возбуждения. – А можно я прямо сейчас начну?
– Валяй, – великодушно разрешил он. – А я пока воды принесу.
Он принес воды, сварил нехитрый супчик – Ирина категорически отказалась идти в столовую. Потом они вместе пообедали, только ее будто и не было рядом. Взгляд плыл по комнате – странный взгляд, отсутствующий. На его вопросы отвечала рассеянно, невпопад. Когда он попытался приласкать ее, Ирина увернулась.
Ладно, пусть так.
Иван вымыл посуду на улице в эмалированном тазике. Выплеснул воду под старое дерево. Понаблюдал, как шипит и сворачивается крошкой высохшая на солнце невозделанная земля. Посидел на шаткой скамеечке, рассматривая сквозь листву небо. Никогда не находил в небесной голубизне ничего романтического, никогда не понимал Настиных восторгов. Походил по запущенному дачному участку. Несколько раз споткнулся, задев носком ботинка выползшие корни сирени. От собственной неуклюжести ему сделалось скучно, пришлось возвращаться в дом.
Ирина даже не обернулась. Что-то строчила на клавиатуре. Заметила, как он вошел, улыбнулась, обернувшись на мгновение, и снова забыла о нем. А он специально к ней не подошел. Сбросил ботинки у входа, двинулся к койке и с высоты своего роста упал на нее спиной. Покачался, слушая, как стонут под его весом старые пружины. Глянул на Ирину.
Она сидела, неестественно выпрямившись, и смотрела в окошко. О, ему хорошо был знаком этот взгляд! Очень хорошо. Когда его Настю посещало вдохновение, она так же вот замирала и таращилась на что ни попадя. Ирку, стало быть, тоже накрыло? То есть посетило, раз она сидит в позе суслика и не замечает ничего вокруг.
Ладно, посмотрим, поглядим.
Он не заметил, как задремал. Когда открыл глаза, за окнами заметно стемнело. В домике было тихо, пахло какой-то едой и мятными листьями, которые, как он уже знал, Ирина любила добавлять в чай. Он что же, весь день проспал? А она где?
Ее не было в комнате. Он громко позвал ее раз, другой. Молчание. Ушла? Как надолго? По экрану его распахнутого ноутбука полз неоновый червь заставки. И ему сделалось интересно.
Иван встал со скрипучей койки, с хрустом потянулся, встряхнулся и шагнул к столу. Щелкнул кнопкой мышки разок, чтобы заставка исчезла. И обнаружил, что на рабочем столе его компьютера появился новый файл со смелым названием «Роман».
– Роман! Дает Ирка, – хихикнул он и пододвинул курсор к папке. – Поглядим, поглядим…
За то время, что он спал, она успела написать десять с лишним страниц. Целых десять страниц! Для него это недельная норма, если что. А она за четыре-пять часов столько?
Его вдруг разобрало зло. Что она о себе возомнила? Решила, что, имея под рукой чужие наброски, может сотворить из этого шедевр?
Иван пододвинул ноутбук поближе и, приготовившись с первых строчек править все к чертовой матери, принялся читать.
Глава 14
Белая рубашка, которую Карина утром заставила его надеть, немилосердно жала под мышками. Разумеется, он вспотел, и два отвратительных мокрых пятна расползлись чуть ли не до пояса. Лучше бы он вчерашнюю рубашку надел, просторную и удобную. Но Карина сочла, что она грязная. Выхватила ее у него из рук и швырнула на пол в ванной.
– Она грязная, Миша, – прошипела она со злостью и нервно сдула с лица растрепавшиеся пряди. – Неужели ты не видишь?
Он, честно, не видел никакой грязи. А едва заметная полоска на внутренней стороне воротника не казалась ему грязью. Но раздражать Карину совсем не хотелось, у нее и так из-за него рушились все планы на отдых. Пришлось вздохнуть, улыбнуться и надеть эту свежую. Теперь он добрых полтора часа проклинал свою податливость. А заодно и самонадеянность: думал, понимаешь, что самый умный, вот и потерял время, разрабатывая версию причастности к убийству Данилы Кобзева.
А у Кобзева оказалось стопроцентное алиби на момент убийства Глебовой. И никакими боевыми искусствами он не владел, если не считать искусство обольщать глупых одиноких женщин. И соратник его по отвратительным делишкам тоже был далек от всего этого. Аферу какую-нибудь придумать, информацию похитить – это да, это он мастак. Но чтобы ножом со спины прямо в сердце…
– Мимо, значит, коллега? – без всякой издевки спросил утром Назаров.
– Мимо, – угукнул Мишка.
– Значит, надо дожимать Митрофанову с Проскуриным. Они пока молчат. Но это пока.
– Может, это пока еще сто лет продлится.
Не понимал он, чего Назаров так прицепился к этим бомжам. Мало ли чью кровь они пролили в квартире, мало ли чьи тряпки в этой крови обнаружились. Им-то что это дает? Правильно Проскурин тупит и отнекивается. Нет тела – нет дела. Нос, может, разбил себе гражданин Сидоров по кличке Сима Ключ. А тряпки все сбросил и голым ушел.
И уж совсем не понимал Мишка, каким боком эти уголовники вместе с безработной Митрофановой могут быть связаны со смертью Насти Глебовой.
Что с того, что она приходила к Митрофановой с вопросами? Она с ними по всему городу моталась, с вопросами этими! Работа у нее такая была – вопросы задавать.
Дело было тухлым, дело было глухим – к такому выводу Мишаня Борцов пришел уже давно. И готовился прямо сегодня вечером подать рапорт хотя бы на часть отпуска. Но до вечера еще полдня. Пока же, отчаянно потея в белой неудобной рубашке и ненавидя себя за уступчивость, он делал вид, что работает.
Работа была пустяковая: обзвонить все отделы полиции по городу и затребовать информацию на предмет обнаружения трупа Сидорова. Отделов было немало, он не успел обзвонить еще и половину. И не очень-то торопился.
Во-первых, если бы такой труп нарисовался, по сводкам прошла бы информация, а ее не было. Во-вторых, Мишаня полагал, что если Проскурин и избавился от трупа, то избавился так, что его хрен найдут. В-третьих, Назаров вел себя довольно странно. Друг, а обедать ушел и с собой не позвал. И ничего не принес Мишке из столовки, ни пирожка, ни бутерброда какого-нибудь. А когда вернулся с обеда, первое, о чем спросил: нет ли информации? Не спросил, не голоден ли напарник, не сводит ли кишки у него оттого, что есть страсть как хочется? Нет, ни о чем он таком не спросил. Информацию ему подавай.
Мишаня полез из-за стола сразу же, как Назаров опустился на свое место. Он не железный. Он тоже пойдет и пообедает. Шагнул метра на два к двери, и тут его телефон зазвонил.
– Алло, Борцов, ты, что ли? – заорал ему на ухо лейтенант из соседнего РОВД. Мишаня ему, кстати, полчаса назад звонил.
– Я.
– Слушай, ты тут спрашивал насчет возможного обнаружения трупа с ножевым, так?
– Так. – Мишаня заволновался, уселся на свое место, на время позабыв о голоде. – Есть что-то?
– Как, ты говорил, фамилия пострадавшего?
– Сидоров. Сидоров Серафим Ильич. Кличка Сима Ключ. Медвежатник и…
– Понял! – перебил с непонятной веселостью коллега из соседнего отдела. – Помер он, Сима твой. В самом деле помер. Только не на улице, потому и по сводкам не прошел. В больничке он помер, через неделю после операции. Его на «Скорой» привезли с ножевым и с большой потерей крови. Прооперировали, все как будто норм. А он взял и нажрался на радостях.
– Чего нажрался? – не понял Мишаня.
– Водки! Водки ему кто-то принес. Он на радостях и отметил свое выздоровление. И помер. Потому я и не въехал сразу, чего ты от меня хочешь.
– А его кто-то допрашивал, как он ножевое получил? Что говорил? Я же не просто так интересуюсь, у меня два человека сидят под следствием по обвинению в нападении на него. – Он глянул на внимательно слушающего его Назарова и поправился: – У нас сидят под следствием. Двое.
– Конечно, допрашивали, и не раз. Нам же, сам понимаешь, отписаться надо.
– И что он?
– А ничего. Не сдал никого. Несчастный случай, говорит. И протокол заставил составить и подписал собственноручно.
– О как, – не поверил Мишаня.
Наверняка ребята из соседнего отдела сами подсуетились, чтобы не висело на них еще одно гнилое дельце.
– Они там между собой поножовщину устраивают, урки эти, а нам головняк, так ведь, Борцов? И сдать нам друг друга не сдадут ни за что, если они авторитетные.
– Кто вызывал «Скорую»? – спросил Мишаня, прослушав зачитанный с листа протокол допроса пострадавшего.
– А кто ж знает-то? Утверждает, что сам. Врачи его подобрали в парке на скамейке голышом почти. Где его вещи, так и не сказал.
Где были его вещи, Мишаня знал. Только вот к чему теперь применять эти знания? Покойный Сидоров категорически утверждал, что никто в его ранении не виноват. Несчастный случай, и дело с концом. Получается, Проскурина и Митрофанову теперь отпустить придется?
– А вот хрен им! – взорвался Назаров, когда Мишаня подробно рассказал обо всем. – Эти двое выложат мне, кого они бомбанули! Или я на них понавешаю такого!..
– Это беспредел, Макс, – напомнил Миша Борцов. – Информация об ограблении той ночью никак не подтвердилась.
– Значит, они грабанули кого-то, кто не стал заявлять.
– Такого же урку? Одного порезали, и он открестился от нападения на него. Второго ограбили, и этот тоже промолчал. И хрен с ними, пусть между собой разбираются. А нам оно надо? – фыркнул Миша.