— А что такое «Тор-Тэк»?
Прескотт пожала узкими плечами.
— Это компания, в которой я работаю. С точки зрения налогов проще выписать чек на счет конторы.
— А я и не знала, что с ублюдков снимаются налоги, — саркастически заметила Лорис, вновь чувствуя острую боль.
— Убери чек, — приказала Прескотт, — перед тем как натворить что-нибудь такое, о чем будешь потом жалеть.
— Он — единственный, кто пожалеет, — сказала Лорис негромко, словно только для себя. — В один прекрасный день, когда я стану знаменитой звездой, он пожалеет, что не признал меня своей дочерью.
Наконец «БМВ» доехала до конца дороги. Когда они проезжали через большие железные ворота, она сложила чек и положила его в банковскую счетовую книжку.
«И я обязательно стану звездой», — поклялась себе Лорис, глядя в зеркало на удаляющийся монастырь, пока он совсем не исчез из виду.
«Я обязательно стану звездой, даже если это убьет меня».
Сначала Лорис была шокирована, обнаружив, что жилище Патси находится в многоквартирном доме в самой нездоровой части Нью-Йорка. Однако в ее квартире присутствовал неизбитый богемный шарм артистической мансарды — по крайней мере, как это всегда представляла Лорис, — и она была очарована этим.
Квартира Пат, расположенная на третьем этаже, без лифта, состояла из небольшой гостиной с маленькой кухонькой, крошечной ванной и спального алькова, отделяемого раздвижными дверьми. Мебель совсем не сочеталась между собой, и с первого взгляда казалось, что она стояла как попало. По стенам были развешаны театральные афиши, которые скрывали в основном протечки и отвалившуюся штукатурку Пестрый ассортимент разбросанных разноцветных подушек служил для различных целей: расположенные по бокам и у спинки кровати, они создавали видимость дивана, а те, что валялись на полу, считались стульями.
Каждую субботнюю ночь в этой квартире Патси собирается компания молодых начинающих театральных деятелей, чтобы определить свой собственный репертуар. Ее гостиная могла с трудом вместить тридцать человек. Некоторые сидели по трое в кресле или плечо к плечу на кровати, остальные растянулись на полу или стояли, подпирая стены. Все это создавало интимную дружескую атмосферу, отличную от той, к чему привыкла Лорис в монастыре. Но за годы вынужденного молчания она ощущала себя слегка ошеломленной от окружающего ее шума.
Звуки от машин — нескончаемой какофонии клаксонов, скрежета покрышек и визга полицейских сирен — проникали сквозь два узких окна, выходивших на проезжую часть. Никто, кроме нее, казалось, даже не замечал всего этого, видимо, из-за того, что они все разговаривали так громко, в быстром темпе, который соответствовал ритму города. «Перебивать кого-то, в то время, когда тот говорит, уже стало общепринятой привычкой Нью-Йорка», — решила Лорис.
Сидя на полу, но отдельно от всех, ей стало интересно: неужели она когда-нибудь приспособится к этому новому миру, частью которого она так хотела стать? Другие присутствующие девочки были ненамного старше ее, но их манеры и поведение создавали видимость людей, искушенных в житейских делах.
Они все наносили макияж и делали модные прически, а их одежда была слишком откровенной. В основном все они были без бюстгальтера! На Лорис же было темно-синее бесформенное платье с длинными рукавами и высоким воротом, отделанное белыми манжетами и воротником. Она твердо знала, что была единственной девственницей в этой компании, и знала, что об этом все знают.
Лорис стала ощущать себя пришельцем с другой планеты. Не помогла даже смущенная улыбка, вызванная ее видом, у одного из молодых людей, потягивающего пиво в противоположном углу. В оправдание себе она возмутилась, какое он имел право так уставиться на нее, хотя его вид, казалось, тоже не очень-то соответствовал остальным парням.
Как почти у всех ребят, на нем были джинсы, широкий кожаный ремень с клепками на манер вестерна, небрежно сидевшая рубашка и ботинки стиля «вестерн». Но если другие носили джинсы модного покроя, то на нем были избитые классические джинсы фирмы «Левис», и если у тех на ботинках были вставки причудливых узоров из змеиной кожи, его же ровные коричневые ботинки были поцарапанными и пыльными. Если для других «вестерн» был последним писком моды, то для него, Лорис поняла, эта одежда была второй кожей.
У него были действительно жесткие черты лица и тяжелая, мускулистая фигура ковбоя. Чувственный, видимо, сладострастный разрез его рта поэтому был более удивительным. Очевидность присутствия крови американского индейца выражалась в его широких скулах, темных, густых бровях и прямых черных волосах. В нем была какая-то сила, одухотворенность, которая беспокоила и излишне интриговала Лорис.
Откинувшись, Лорис отглотнула свой «Коук» и поймала себя на том, что ей интересно: из-за скромности или высокомерия он не вступает в поднятую дискуссию о современном состоянии театра. Уголком глаза она смогла заметить, что, отвернувшись, он внимательно прислушивается к спору.
— До сих пор еще не сделано ничего оригинального, — заключил бородатый сценарист Боб. — Голливуд налегает на классику тридцатых и сороковых годов. А Бродвей…
— Бродвей не делает ничего, кроме старых постановок и британских вещей, — перебила его Пат, подходя к Лорис.
Недовольный Боб продолжил:
— Долгие годы Бродвей был коммерческим, а сегодняшний Бродвей, бастион авангарда, становится просто порочным. Благодаря нашему президенту, этому второразрядному актеришке, дотации на зрелищные мероприятия были урезаны до минимума.
— Расскажи мне об этом.
Выполнив свои обязанности хозяйки дома, Пат плюхнулась на подушку рядом с Лорис.
— Мои предложения отсылались назад столько раз, что я начала чувствовать себя, как Форд Пинто.
— Это не только вопрос денег, — поправил ее Боб. — Давай посмотрим с другой стороны. Нам, американским артистам-авангардистам, нечего сказать. Победил авторитет, истэблишмент. Нас полностью кастрировали.
— Дерьмо.
С таким коротким, решительным замечанием, смягченным легким деревенским акцентом Кэл Ремингтон наконец-то вступил в разговор.
— Осталось столько недосказанного, что необходимо донести до всех. Но, наверно, легче просто сидеть здесь и ныть и стонать о денежных проблемах, вместо того чтобы что-то делать.
Он с шумом поставил банку с пивом на пол.
— Я не знаю как вы, ребята, но мне больно слушать это интеллектуальное дерьмо каждую субботу.
Кэл поднялся во весь свой рост в шесть футов два дюйма.
— Я думал, что причиной наших собраний здесь у Пат является создание новой театральной труппы. И вместо того, чтобы просто разглагольствовать, почему бы нам всем не положить наши деньги туда, где пока присутствуют только наши языки.
Покопавшись в кармане своих потрепанных джинсов, он вытащил двадцатидолларовую бумажку, на которую предполагал прожить уик-энд. Он знал, что дома у него ни гроша, но все-таки хлопнул ее на рахитичный шаткий книжный шкаф, рядом с которым сидели Пат и Лорис.
— Если мы все будем откладывать по двадцать баксов в неделю, за шесть месяцев с небольшим у нас наберется достаточно денег поставить наш первый спектакль.
На момент воцарилась мертвая тишина и общая нерешительность. Затем Лорис порывисто порылась в кошельке, отсчитала двадцать монет из карманных денег, которые она сберегла за несколько лет учебы, и положила их на его двадцать. Было такое впечатление, будто каждый ждал этого первого порыва, так как сразу все пришло в движение. Как по взмаху волшебной палочки, ожили кошельки и бумажники; Пат вскочила на ноги и поспешила в альков, где хранила деньги на еду.
С кривой усмешкой Кэл опустился на только что освободившуюся от Пат подушку рядом с Лорис.
— Ты твердо уверена в том, что знаешь куда попала?
Лорис заметила, что его глаза, которые на расстоянии казались черными, на самом деле были синими — цвета темного полуночного неба.
— Что ты имеешь в виду? — пролепетала она, ощущая неведомое до сих пор волнение.
— Ты же побывала только на одном из наших собраний. Как ты можешь понять, что мы те люди, которые тебе подходят?
Прежде чем она успела ответить, он прибавил:
— Или ты всегда такая… — он посмотрел ей в глаза.
— А что это у тебя — порыв, благородство?
Кэл с удовлетворением заметил, что за ее скромной осторожностью было большое духовное начало; он был уверен в этом. Он безразлично — так ему хотелось, чтобы это выглядело, — пожал плечами:
— Полагаю, что это профессиональный азарт заводилы. Ты всегда пытаешься вычислить побуждения людей?
— Ты говоришь, словно сам рассчитываешь на дальнейшие побуждения.
Он совершенно не ожидал увидеть восприимчивый ум за такой прелестной мордашкой. Что-то предостерегало его от продолжения разговора; может, это было из-за явного тяготения, которое он почувствовал к этой девушке. Его личная жизнь была и так донельзя перекрученной.
— У нас у всех существуют неоспоримые причины, для чего мы говорим или делаем что-то, — настаивал он, совершенно не понимая, почему он оправдывается перед ней. — Обычно очень запутанные, скрытые причины.
Лорис поймала себя на том, что ей было интересно узнать, какова же причина его нежелания верить людям. Или его недоверие относится только к женщинам?
— Моя причина крайне проста, — сказала она ему.
Ей совсем не хотелось, чтобы он решил, что это связано с ним или с его нетерпимой речью, потому что это было действительно не так.
— Мы с Пат много лет подряд говорили о создании нашей собственной труппы.
— Ты подруга Пат?
— Ее лучшая подруга. Мы вместе выросли.
— Пат — настоящий человек, — недвусмысленно заявил он. — Лучший среди людей.
— Я всегда так думала.
Будто бы разговор о ней требовал ее обязательного присутствия, Пат ринулась из алькова, неся пустую банку из-под кофе, в которой она обычно копила деньги. Она обходила с ней всех, как со шляпой. Пока воодушевленные актеры бросали туда свои вклады, она записывала их имена в блокнот, делая пометки о тех, кто обещал, что принесет деньги на следующее собрание.