Виталий обречённо кивнул и открыл дверь.
Когда они с опаской, точно воры, зашли в гостиную, Анфиса не обратила на них никакого внимания. Она сидела на полу, отрешённо смотрела в пространство перед собой и прижимала к обнажённой груди мёртвого малыша. Её губы медленно шевелились. Голос был тягучим и каким-то загробным:
— О-он не хо-очет… О-он хоро-о поку-ушал и бо-ольше не хо-очет… бо-ольше не хо-очет…
Голова ребёнка покоилась на предплечье Анфисы, крохотный ротик был открыт в безмолвном крике.
— …мы хорошо-о поку-ушали и бо-ольше не хоти-им, — будто заклинание бормотала женщина.
В комнате царил полумрак. На столе лежала опрокинутая ваза, из которой выпали веточки с жёлтыми и красными кленовыми листьями.
Борис глядел на женщину и ребёнка, чувствуя, как рассудок, словно тьмой застилает. Более жуткой картины он в жизни не видел: какая-то сатанинская версия Мадонны с младенцем. Тусклый свет из щели между задёрнутыми занавесками падал на мертвенно бледное лицо Анфисы и, казалось, этот свет совсем не касался глаз, в которых отражалась безграничная пустота. Даже не верилось, что эта ушедшая в себя женщина несколько минут назад бегала и кричала. А хуже всего то, что нет ни малейшего представления, как ей помочь.
— Господи! — стонал Виталий, прижимая ладонь к своему лбу. — Бог ты мой…
Борис отвёл взгляд от Анфисы и заметил: в дверном проёме, ведущим в соседнюю комнату, что-то лежит. Не сразу он понял, что это рука. И ещё медленнее, словно вся его суть противилась осознанию, до него дошло: в той комнате лежит труп!
— …Всё бу-удет хорошо-о, — бесцветным голосом прошептала Анфиса. Она слегка раскачивалась, словно баюкая мёртвого малыша. — Тепе-ерь всё бу-удет хорошо-о…
От её шёпота у Бориса по спине бегали мурашки. В голове возникла ассоциация: дыхание ветра на ночном погосте. «Всё бу-удет хорошо-о…» Будто мрачная колыбельная для не упокоенных душ.
На ватных ногах он проследовал вдоль стены, заглянул в дверной проём, увидел, что в комнате на ковре лежит мёртвый, по пояс голый, мужчина. Одна рука покоилась на груди, а другая на пороге дверного проёма. На лице мертвеца застыла гримаса боли.
— Это Андрей, её муж, — Борис вздрогнул от голоса Виталия. Он не заметил, как тот подошёл и встал за спиной. — У него сердце больное было, какой-то порок врождённый. Все в деревне об этом знали. Видимо, не выдержало сердце, когда вся эта чертовщина началась.
— …Хорошо-о, хорошо-о… — еле слышно шептала Анфиса. — Теперь всё будет хорошо-о…
Борис подумал, что немудрено, что она с ума сошла. В одночасье потеряла и ребёнка и мужа. Старуха с косой словно бы бросила жребий — кому-то повезло, кому-то нет. Хотя насчёт везения — спорный вопрос. Бориса передёрнуло, замутило. Он вдруг понял, что Анфиса, вероятнее всего, много часов провела в этой комнате рядом с трупами ребёнка и мужа. Вчера обнаружила их мёртвыми и тронулась умом. Возможно, вышла на улицу и увидела, что нормального привычного мира больше не существует — вокруг чёрная пустыня и бледное странное светило в небе. Увидела и совсем потеряла рассудок. А потом сидела в тёмной гостиной, утопая в омуте сумасшествия.
Анфиса умолкла, медленно поднялась. Несколько секунд она стояла, точно каменное изваяние олицетворяющее скорбь и, казалось, к чему-то прислушивалась. А потом произнесла тонким голоском:
— Вы ждёте меня? Правда?.. Родные мои, родные мои… Я сейчас приду к вам… я иду, иду… Ждите…
Крепче прижав к груди ребёнка, она стремительно вышла из комнаты. Борис с Виталием последовали за ней.
Уверенной походкой Анфиса пересекла двор, пихнула ногой ворота и побежала.
— Ну и что теперь? — беспомощно развёл руками Виталий, спускаясь с крыльца. — За ней побежим?
Борис хлопнул ладонью по перилам.
— К чёрту всё! Она нам глаза выцарапает, если попытаемся её остановить.
Но они всё же пошли за ней, как и те несколько человек, которые до этого топтались на детской площадке.
Анфиса бежала по вымощенной плиткой дорожке между дворами, да так целеустремлённо, словно точно знала, куда её ноги несут. Она миновала двор Виталия, пересекла покрытую гравием дорогу, помчалась по полю, приближаясь к чёрной пустыне. Ей наперерез бросилась женщина в красной куртке, она кричала:
— Остановись, дурёха! Куда ты? Остановись!
Тяжело дыша, Борис застыл возле поля. Посмотрел на Виталия, который тоже остановился. Судя по виду, тот боролся с самим собой, не в силах принять решение: то ли бежать за Анфисой, то ли стоять и смотреть, как она удаляется и ругать себя за бездействие.
Борис чувствовал апатию. Внутри него словно бы что-то оборвалось. «Пускай, — думал он. — Возможно, сейчас для Анфисы лучший выход это бежать, бежать, бежать, куда глаза глядят». Подлая мысль, но почему-то она казалась ему правильной.
Женщина в красной куртке остановилась в паре метрах от периметра. А Анфиса бежала по чёрному песку, оставляя за собой глубокие следы.
— Чувствую себя последней мразью! — прошипел Виталий.
Борис закрыл глаза, потёр переносицу.
— Она сделала свой выбор.
— Какой, к чертям собачьим, выбор? — вспыхнул Виталий. — Что ты такое говоришь? Она даже не понимает, что делает, куда бежит!
— А ты в этом уверен? — устало сказал Борис. — Возможно, завтра мы тоже побежим в эту проклятую пустыню, и нам будет казаться, что это правильно.
У него вдруг возникло ощущение, что эти слова сейчас произнёс не он, а какое-то до смерти измождённое существо, поселившееся в его сознании. Существо, у которого своя незамысловатая логика, своя мораль.
— Мы могли бы её связать, — Виталий угрюмо смотрел на удаляющуюся фигурку в халате. — Связать и надеяться, что она в себя придёт.
Борис шумно вздохнул.
— Хватит, Виталь. Хватит. Поезд ушёл. Нам сейчас о себе думать нужно.
Он ощутил острый укол совести. Ему подумалось, что раньше он хотя бы попытался бы помочь даже самой сумасшедшей женщине. Попытался бы, потому что это было заложено в самой его сути. А теперь… теперь всё иначе. И хуже всего то, что очень хотелось принять уродливое правило: «Плевать на всё и будь что будет».
Безумная женщина с мёртвым ребёнком на руках убегала в неизвестность. Борису ничего не оставалось, как пожелать ей быстрой и лёгкой смерти. Хотя была ещё мизерная надежда, что она вернётся.
— А-а, пошло оно всё! — со злостью сказал Виталий. — Не могу я так, Боря. Просто не могу!
Он рванул к пустыне.
Борис печально глядел ему вслед, чувствуя себя бездушной тварью. Виталий оказался лучше него, сильнее. Приятель знал, что вряд ли сможет догнать, остановить и вернуть Анфису, но, несмотря ни на что, побежал за ней. Потому что не мог иначе. А почему он, Борис, остался? Стоит теперь, как вкопанный, и даже мысли не возникает мчаться за Виталием. Устал морально? О да, отличное оправдание. Пытается смотреть на вещи взглядом реалиста и считает погоню за обезумевшей женщиной лицемерной попыткой свою совесть успокоить? Тоже оправдание так себе. Лучше уж вовсе не оправдываться и признать факт, что на фоне всего случившегося он считает спасение Анфисы глупой затеей, пустой. Позиция слабака. Наверно, он и есть слабак.
А Виталий, пыхтя как паровоз, уже бежал по чёрному песку. Медленно бежал, прилагая большие усилия — с его-то комплекцией по-другому и быть не могло.
Но он всё же не сдавался.
— Жаль Анфису, — услышал Борис, трагичный голос.
Он посмотрел на тихо подошедшего мужика с пухлыми щеками. Тот выглядел настолько опечаленным, словно по пустыне сейчас бежала его близкая подруга.
— Она ещё жива! — резко ответил Борис.
— Да, да, конечно… — вздохнул Кеша. — Не хотите овсяного печенья?
— Обойдусь.
Глава девятая
Гена стоял у окна в комнате второго этажа своего дома. На скуле темнел синяк, покрытое оспинами лицо искажала гримаса презрения. Он смотрел, как по песку бежали Анфиса и Виталий. Женщина была уже совсем далеко — крошечная фигурка на чёрном фоне, а Виталий скорее даже не бежал, а быстро ковылял.
— Вот дурачьё, — сделал вывод Гена. — Дебилы, блин.
Он слышал, как недавно кричала Анфиса, но даже и не подумал выйти из дома и посмотреть, что же стряслось. Ему было плевать. С кем-то беда случилась? Погано, но это не его дело. Нынче каждый сам за себя. С ним вот тоже беда случилась — тёща померла, — но никто даже не посочувствовал. Некоторые говорили, конечно, дежурные слова типа: «очень жаль» или «прими соболезнования», вот только он чувствовал: слова эти не искренние. Жаль им, как же! Да нихрена им не жаль. И вчера, во время собрания в поле, все они были на стороне Банана, хотя этот чёртов обдолбыш первым его ударил. И после этого он должен мчаться на чей-то крик? Должен спешить кому-то на помощь? Да хрен там!
Каждый сам за себя.
Отец частенько говорил: «Люди в большинстве своём те ещё твари. Всегда нужно только на себя надеяться». Правильные слова. Гена отца уважал и к словам его прислушивался. Дожив до своих сорока, он на собственном опыте убедился, что люди в большинстве своём действительно те ещё твари. И на работе его не любили и в деревне — а что ещё взять с этих кретинов? Некоторые возмущались, что он скандалы постоянно устраивает. Да, устраивает! Но только потому, что иногда просто не существовало другого способа достучаться до всякого дурачья. Ну не виноват же он, что все вокруг тупы как пробки? Взять хотя бы вон ту бабу, что убегает по чёрному песку непонятно куда. Ну дура же! А мужик, который за ней гнался — совсем дебил.
Хотя, тот уже не гнался. Силёнки видать кончились. Что и следовало ожидать.
Гене стало не интересно пялиться в окно. Он вздохнул и подошёл к лежащей на полу мёртвой женщине. Нужно было с покойной тёщей что-то делать, скоро ведь вонять начнёт. Да и погано как-то, что она вот так лежит. Придётся её вниз тащить и, наверное, в землю закапывать. Одна проблема — весила тёща килограммов девяносто. Жирная, как тюлень. Гена кисло поморщился: не могла что ли на первом этаже окочуриться? Или на улице. Вот зараза! Даже умерев подлянку кинула.