Кирилл согласился. В прихожей Виталий спросил его:
— Может, ты всё-таки к нам переберёшься? Чего ты один-то?
После небольшого раздумья, Кирилл кивнул.
— Знаешь, Виталь, может, и переберусь. Но позже, лады?
Ему непросто было расставаться со своим домом, в котором, как он верил, до сих пор витала частичка Эльзы. Заложник своей болезненной сентиментальности — про таких говорят «они не могут расстаться с прошлым». Но, что касается дома… Тот находился не так уж далеко от периметра, и если граница опять сдвинется, как сегодня утром, то выбора не останется и придётся перебираться ближе к центру. Единственно, что он не оставит чёрной пустыне, так это мотоцикл с надписью «Эльза» на бензобаке — слишком уж большая жертва. Обойдётся пустыня.
Глава шестнадцатая
— Жаль не могу пригласить тебя на чашку чая, сам понимаешь, — сказала Валентина Прапору.
— Понимаю, Валь, — угрюмо ответил он. — Но я не уйду. Буду здесь, во дворе сидеть. Мало ли что… вдруг Гене или Стёпке с Федькой какая-то подлость в голову придёт. Возьмут, запрут тебя, а дом подожгут.
Он не очень-то в это верил, но решил подстраховаться. К тому же, ему хотелось быть полезным. Если судить по тому, как быстро Маргарита превратилась в серое чудовищное существо, то Валентине недолго осталось. Ей будет больно, но она не останется наедине со своей бедой. Он будет рядом.
— У меня к тебе просьба, Прапор, — сказала печально Валентина, отводя взгляд. Она стояла возле крыльца и выглядела так, словно не спала минимум неделю. — Большая просьба…
Прапор напрягся. Он догадался, о чём она попросит и это причиняло ему почти физическое страдание.
— Пообещай, что не допустишь, чтобы я ушла в пустыню, — Валентина нашла в себе силы посмотреть ему в глаза. — Я и сама постараюсь этого не допустить, но… я не уверена, что получится. Ты же видел Марго. Видел, какой она стала.
Прапор сглотнул подступившую к горлу горечь. Кивнул.
— Обещаю, Валь.
Вздохнув, Валентина поднялась на крыльцо и вошла в дом. Ей срочно нужно было принять анальгин и парацетамол. Она чувствовала, как начинается жар, и руки болели ужасно — теперь серая скверна была не только на ладонях и запястьях, но и на предплечьях. Эта гадость расползалась, но Валентина надеялась, что в запасе ещё есть часов пять-шесть. Вполне достаточно, чтобы вспомнить то хорошее и плохое, что было в жизни. Чтобы повести итог.
Прапор уселся на скамейку возле дома, положил рядом пистолет, который он не без основания называл «дьявол-искуситель». Это был пистолет Стечкина с «магазином» ёмкостью в двадцать патронов. Превосходное оружие, надёжное. В середине девяностых Прапору его подарил Алексей Лопатин, бывший сослуживец, который стал бизнесменом, имевшим хорошие связи с криминалом. В то лето Прапор приехал к нему в гости в Тверь. У Алексея был шикарный особняк, охрана, гараж с несколькими дорогими автомобилями, но он остался таким же простым весёлым мужиком, каким Прапор его помнил со времён службы в Афганистане.
По случаю встречи Алексей настоящий праздник устроил. Много пили, вспоминали времена службы, поминали погибших товарищей, пели песни под гитару. На третий день пьянки решили посоревноваться в меткости — на территории особняка имелся отличный тир.
Прапор никогда особой меткостью не отличался, а тут ещё и перед глазами всё расплывалось после изрядной дозы алкоголя. Но вот же чудо, в тот день он стрелял как бог, каждая пуля, выпущенная из АПМ, попадала точно в «яблочко». Позже Прапор с печальной иронией будет думать, что это сам дьявол тогда ему помогал. Однако в те минуты в тире его буквально распирало от гордости: есть ещё порох в пороховницах! Алексей тоже гордился своим старым другом, он указывал на него с восхищением и обращался к охранникам:
— Видали?! Это, мать вашу, не хухры-мухры! Вы в сравнении с ним — щенки!
Охранники угрюмо кивали: да, босс, согласны, как скажешь.
Алексей совсем расчувствовался после очередной рюмки и заявил Прапору, что дарит ему пистолет.
— Ты, брат, заслужил его, — у него язык заплетался. — Это будет… Что будет?.. Ага, точно! Это будет память обо мне. Откажешься — обижусь, так и знай. И не боись, ствол чистый, нигде не зарегист… зарегистрированный. Но ты уж там сам смотри… особо не балуйся с ним. Так, по баночкам пострелять и всё такое. Будешь стрелять и меня вспоминать, лады? А ствол особенный, скажу я тебе. Он мне удачу приносил. Но для тебя не жалко, брат. Хочу, чтобы и у тебя была удача, во всём и всегда…
Начальник охраны пытался отговорить его, но он лишь отмахнулся раздражённо:
— Молчать! Я здесь главный. Что хочу, то и делаю.
Отказываться от подарка Прапор не стал — спьяну всё в радость, к тому же друга не хотелось обижать. Не вернул он пистолет и тогда, когда протрезвел, хотя на тот момент уже и считал, что такой подарок может быть для него опасен — срок ведь можно схлопотать за хранение оружия. Так и уехал в Белую Даль с пистолетом и пятью коробками патронов.
По банкам не стрелял. Пистолет лежал в маленьком тайничке под полом. Иногда Прапор вытаскивал его, разбирал, чистил, получая от этого удовольствие. Ему нравилось просто держать пистолет в руке, ощущать его тяжесть, чувствовать его холодную смертоносность. Когда палец лежал на спусковом крючке, он часто вспоминал своего старого друга Алексея Лопатина, которого, спустя год после той встречи в особняке, взорвали в его собственной машине. «Самый везучий сукин сын», как называли Алексея сослуживцы в Афганистане, стал жертвой бандитских разборок — обычное дело для девяностых.
Ещё через три года умерла от пневмонии жена Прапора, а потом и сын погиб в автомобильной аварии. Жена сына, Варвара, недолго ходила в трауре и скоро опять вышла замуж за косметолога, который сделал ей подтяжку лица. Через полгода после свадьбы они уехали в Канаду, а перед отъездом Варвара заявила Прапору, что ноги её больше в России не будет. Прапор в свойственной ему манере сказал, что без неё тут воздух чище станет. Позже сильно пожалел, что они рассорились, ведь тогда оборвалась связь не только с этой стервой, но и с внучкой Алисой. Он звонил много раз им в Канаду — только для того, чтобы голос внучки услышать, — но Варвара, беря трубку, всегда неизменно отвечала: «Иди в задницу, пердун старый! У тебя больше нет семьи!»
Нет семьи. Никого нет. Совсем один.
Как-то Прапор сидел на скамейке возле могил жены и сына, и такая на него тоска накатила, что он едва не завыл в голос. Осень. Дождик моросил. Везде лежали пожухлые листья. Прапор увидел бредущую между могильных оградок старушку в чёрном платке. Она шла, сгорбившись, зонт в её руке дрожал, и ей приходилось прилагать усилие, чтобы удержать его, когда налетали порывы ветра. Прапор представил, что много лет спустя он станет таким же, совсем дряхлым. И единственной отрадой для него будут походы на кладбище. Его никогда не тяготило одиночество, но в тот момент оно не просто дало о себе знать, а буквально впилось в сознание мерзким жалом и принялось вкачивать яд безнадёги. Через какое-то время Прапор поймал себя на том, что он держит руку так, словно в ней пистолет — три пальца и ладонь сжимали невидимую рукоять, указательный — на невидимом спусковом крючке. Ему не по себе стало, а потом он подумал, что это выход. Почему нет? Его ведь больше ничего не держит в этом мире. В жизни было много всего — и радость и горе, — однако всё теперь в прошлом. В будущем лишь одиночество.
Вернувшись домой, Прапор вынул из тайника пистолет, разобрал его, почистил. Ему казалось, что это оружие призывает его: «Сделай это! Одно нажатие на спусковой крючок — и всё закончится. Не будет больше тоскливых поездок на кладбище, унылых просмотров фотографий в семейном альбоме. Сделай это, будь мужиком, а не слюнтяем…»
Пистолет Стечкина искушал. Как дьявол. Прапор искал аргументы, чтобы продолжить жить, но не находил. В конце концов, он приставил ствол к виску, сделал глубокий вдох, рассчитывая, что выдоха не последует… И тут услышал шум на улице. Птица кричала — отчаянно, пронзительно, словно зовя на помощь.
Трудно лишать себя жизни, когда что-то тебя отвлекает.
Раздражённо положив пистолет на стол, Прапор вышел на улицу и увидел, как кошка во дворе пыталась расправиться с галкой. В воздухе кружились чёрные перья, зелёные глаза полосатой хищницы дико сверкали, раненая птица била крыльями, стараясь улететь, но у неё не получалось.
— А ну прочь! — замахал руками Прапор, бросившись на выручку галке. — Пошла отсюда, зараза!
Кошка зашипела, плотно прильнув к земле, а потом, признав, что охота сорвалась, ретировалась со двора. Птица, дёргаясь и крича, допрыгала до сарая, забилась в щель между гнилыми деревянными ящиками, которые Прапор давно собирался отнести на свалку, да всё руки не доходили.
Из дома донеслись звуки музыки. Прапор не сразу сообразил, что это рингтон его сотового телефона. Странно, ведь ему никто никогда не звонил. То есть, вообще никто и никогда. Он заряжал этот дешёвый телефон, таскал его с собой, но скорее по привычке, оставшейся с тех времён, когда была ещё надежда, что Варвара сменит гнев на милость и решит возобновить семейные связи.
Недовольно ворча, Прапор зашёл в дом, вынул телефон из кармана куртки, которая висела в прихожей на вешалке.
— Да, я слушаю.
— Деда?
В его животе словно бы бабочки запорхали. Он не мог поверить своим ушам. Алиса? Внучка? И в такой момент?
— Деда, ты слышишь меня?
— Да, да, — ответил он поспешно. — Алисочка, я слышу тебя.
— Мама не разрешает мне тебе звонить, а я всё равно позвонила. И дальше буду звонить. Я по тебе скучаю, деда. Как у тебя дела?
— Всё хорошо, Алиса, — соврал он. — Вон, только что птицу от кошки спас.
— Правда? А птичка не пострадала?
— Ну, потрепала её кошка немного, но ничего страшного, — он не понимал, зачем вообще об этом заговорил. Птица какая-то, кошка. Ему о многом спросить хотелось, о многом рассказать, а тут какая-то нелепая тема, убивающая драгоценное время.