Анастасия Марковна словно бы выплыла из мрака и на губах её играла улыбка.
— Бедный, бедный мальчик, — прошептала она, и этот шёпот был подобен шуму ветра. — Не скучал по мне?
Открыв рот в безмолвном крике, Гена захлопал глазами. Где-то на задворках его мутного рассудка промелькнула мысль, что тёща мертва. Промелькнули и исчезла.
— Так и не поздороваешься со мной? — обиделась Анастасия Марковна. Она сложила на объёмной груди пухлые руки.
Сделав над собой усилие, Гена кивнул, затем снова замычал, что на его безумном языке означало приветствие. Он попытался подняться, но ноги пока не желали слушаться.
Анастасия Марковна медленно подошла к нему, наклонилась.
— Бедный, бедный Гена… Бедный маленький мальчик. Все только и хотят, что причинить тебе зло. Кругом одно тупое дурачьё. Это ведь неправильно, согласись?
Гена опять кивнул и замычал, что на этот раз означало: «Я с тобой полностью согласен».
— Несчастный маленький Гена… — глаза у Анастасии Марковны были очень печальные. — Ты ведь просто хочешь выжить, а дурачьё делает всё, чтобы этому помешать. Особенно проклятый старик со своим пистолетом. Он хуже всех.
— Х… хуже… в… всех, — сумел-таки произнести Гена. С его подбородка на грудь капала слюна.
— Да, да, несчастный маленький мальчик. Старик хуже всех! Подлый, злой старикашка с пистолетом… Он так тебя обидел, так напугал. И главное, за что? Ты ведь хотел, как лучше, ради всех старался. Даже ради дурачья из зелёного дома. Так ведь?
Он ответил затяжным мычанием. Сквозь пелену безумия в глазах пробились искорки гнева.
— Именно так, несчастный маленький Гена, — Анастасия Марковна погладила его по голове, хотя он и не ощутил прикосновения. — Именно так. И теперь ты знаешь, что дурачью ничего не нужно. Дурачьё хочет сдохнуть и утянуть тебя за собой. Но мы ведь этого не допустим, правда? Нет-нет, не допустим. Мы сделаем всё, чтобы избавиться от дураков. Только так ты сможешь выжить. Но вот что я тебе скажу, Гена… Никто не должен погибнуть. Я кое-что знаю об этом мире. Если кто-то погибнет, всё станет только хуже, и у тебя будет меньше шансов выжить. Единственный способ избавиться от дураков, это отдать их тем людям в пустыне. Ты понимаешь меня?
Гена отлично всё понимал. Каждое слово тёщи занимало особое место в его сознании — будто выставочные экземпляры в витринах.
— Но главное — избавиться от старика, — внушала Анастасия Марковна. — Он самый опасный дурак. Пока старик здесь, тебе не на что надеяться, так и знай.
Указав пальцем на окно, Гена вытаращил глаза и залепетал:
— Пи… пи…
— Да, несчастный маленький Гена, да. У него пистолет. И потому ты должен подгадать момент, когда старик потеряет бдительность. Ты должен за ним наблюдать, это ведь тебе по силам? Дураки ответят за свою глупость. Ну а сейчас тебе нужно хорошенько подкрепиться. Я чувствую, ты голоден, — она отошла в сторону. — Посмотри, что я приготовила для тебя. Кушай, кушай. Будешь хорошо кушать, вырастешь большим и сильным.
Лицо Гены озарила улыбка дебила. От восторга он даже застонал.
На полу была расстелена скатерть, на которой стояли блюда с различной снедью. От жареных куриных ножек поднимался пар. Ломти белого хлеба, нарезанная колбаса, салат оливье, селёдка под шубой — всё это буквально призывало Гену: ешь, набивай рот, наслаждайся вкусом!
— Приятного аппетита, — сказала Анастасия Марковна и отступила в темноту, полностью в ней растворившись.
Всё ещё улыбаясь, Гена подполз к скатерти, схватил куриную ножку, вцепился в неё зубами. Это было настоящее блаженство. Ничего вкуснее он в жизни не ел. Жевал, чавкал, глотал, зачерпывал рукой салат, пихал в рот. Он решил съесть всё, даже хлебной крошки не оставить.
Если бы в этот момент в комнату кто-нибудь зашёл, то увидел бы такую картину: на полу возле трупа сидит Гена и играет в безумную игру под названием «Съешь как можно больше воображаемой еды». Он брал что-то из воздуха, пихал в рот, давился, глотал, и ему это явно доставляло огромное наслаждение.
— Я больше не могу, Прапор, — созналась Валентина. Серая скверна уже почти полностью покрыла её тело, чистыми оставались лишь голова и часть шеи. Глаза стали тёмными, черты лица обострились. — Не могу больше. Мне так больно, кожа как будто горит. И он зовёт меня. Бледный человек хочет, чтобы я пришла к нему.
Во двор вошли Борис и Виталий, с термосом в руке. Они поглядели на Валентину и поняли: она на грани.
— Бледный человек… — слабым голосом сказала Валентина, даже не заметив, что во дворе стало на двух человек больше. — Я закрываю глаза и вижу его. У него две головы. Он в какой-то пещере, висит на тонких нитях. Там стены с зелёными светящимися пятнами… Бледный человек… — она дёрнулась, скривилась, зашипела: — Хесс, Хесс, Хесс! — потом словно бы очнулась от короткого приступа, с недоумением взглянула на Бориса и Виталия. — А-а, это вы… Зря вы пришли, нечего тут делать.
— Они чай принесли, Валь, — терпеливо объяснил Прапор.
— Не, нет, — её лицо стало злым, — они явились поглядеть на глупую больную тётку! Я для них, как странная зверушка в зоопарке!
— Прапор вздохнул.
— Валь, не надо…
Она скукожилась на ступеньках крыльца, тяжело задышала сквозь стиснутые зубы, а потом расслабилась, заговорила тихо:
— Простите. Простите меня. Это всё он, бледный человек. Я чувствую, как он пытается растворить меня в себе, — её снова будто бы током ударило. Она задёргалась, захрипела: — Хесс, Хесс, Хесс…
Борис внутренне застонал. Наблюдать за мучениями этой женщины, было сродни пытки. Такое хотелось моментально вычеркнуть из памяти, запихать в самые глубины подсознания и поставить непробиваемую стену. Жутко. Особенно пугало это конвульсивное «Хесс, Хесс, Хесс…» Будто бы в горле Валентины песчаная буря бушевала. И ведь Маргарита, вспомнил Борис, тоже давилась этим странным словом. Хотя, вряд ли это вообще слово. Скорее, один из симптомов болезни, что-то вроде извращённой пародии на кашель.
Из пустоши донёсся хор голосов:
— Валентина… твоя подруга ждёт тебя… Иди к ней… Иди к нам…
— Нет! — Валентина крепко зажмурилась. — Чёрт, я прямо сейчас его вижу! Одна голова молчит, а другая зовёт… Я нужна ему, очень нужна. Как и все остальные. Он… Хесс, Хесс, Хесс… — Она открыла глаза, посмотрела на свою дрожащую руку. — Эта тварь забирает меня, частичка за частичкой. Я чувствую. Ещё немного и…
— Твоя подруга Маргарита ждёт тебя… — голоса сумеречных людей стали громче, в них появились нетерпеливые нотки. — Не медли, Валентина… Приди к нам и твои страдания тут же прекратятся… Это ведь так просто… Тебе нужно всего лишь прийти к нам и боль пройдёт… Маргарита тоже страдала, а теперь она счастлива, но ей не хватает её лучшей подруги… Ей не хватает тебя, Валентина…
— Проклятье! — выругался Прапор. Он выглядел совершенно потерянным. От того человека, который днём угрожал Гене пистолетом, как будто и намёка не осталось.
— Я не пойду к нему, — Валентина поднялась со ступеней. — Ни за что! Это хуже смерти. Я знаю, о чём говорю, потому что он… Хесс, Хесс, Хесс… — она внезапно согнулась, словно её ударили в живот, оскалилась, став похожей на зверя. Её скрюченные пальцы быстро шевелились, как лапки паука. Тёмные глаза уставились сначала на Прапора, затем на Бориса с Виталием. Из глотки вырывалось сухое: — Хесс, Хесс…
Борис рассудил, что это всё. Нет больше прежней заботливой женщины. Её место заняло чудовище. И самое разумное сейчас, это ретироваться, спрятаться где-нибудь на время. А серое существо пускай бежит за периметр. Увы, и на этот раз бледный двухголовый человек победил. Впрочем, ситуация с Валентиной, к сожалению, была предсказуемой с самого начала.
— Валь, приди в себя! — Прапор взял себя в руки. Его лицо стало суровым. — Валя, услышь меня!
— Хесс… — прошипела Валентина. В уголках её губ пузырилась серая пена, немигающие глаза глядели будто бы в никуда.
Только сейчас Борис в полной мере осознал, насколько эта женщина опасна. Разумеется, он понимал это и раньше, но именно в данный момент чувство опасности обострилось до предела. И даже давешний призыв Гены выгнать Валентину в пустыню уже не казался таким уж подлым. Ведь, как это ни прискорбно, но он, возможно, был прав. Как поведёт себя Валентина? Попытается ли заразить ещё кого-нибудь или сразу побежит за периметр?
— Мы ждём тебя… — звали сумеречные люди. — Иди к нам… Боль пройдёт, страдания прекратятся…
— Валя! — крикнул Прапор. — Услышь меня, Валя! Ну же, приди в себя!
Она встрепенулась, взгляд стал осмысленным. Заглянув в её глаза, Борис понял: Валентина невероятным усилием воли заставила себя вернуться, и теперь она боролась, как воин, которому больше нечего терять.
— Мы заждались тебя… — шелестело мрачное пространство. — Почему ты ещё не с нами?.. Иди к нам… Маргарите грустно без тебя…
— Прапор! — застонала Валентина. — Это всё. Я больше не могу держаться. Ты обещал мне кое-что… Хесс, Хесс, Хесс… Ты обещал. Сделай же это, прошу тебя! — она бросила взгляд на Бориса и Виталия. — Спасибо вам за всё. Спасибо, что были со мной до конца. А сейчас… Хесс, Хесс, Хесс… А сейчас, прошу, уходите. Уходите, ну же!
— Уходите! — резко сказал Прапор. В глазах его была мольба человека, которому предстоит сделать что-то страшное, без свидетелей.
Борис с Виталием вышли со двора. Оба молчали, и в молчании этом сквозила безнадёжность. Зато люди за периметром не умолкали ни на секунду:
— Мы ждём тебя, Валентина… Маргарита, твоя подруга, ждёт тебя… Иди к нам, ты достаточно настрадалась… Больше не будет боли…
Сгорбившись, точно древняя старуха, Валентина зашла в дом. Взяв пистолет с лавки, Прапор последовал за ней.
Борис с Виталием остановились возле забора с другой стороны улицы.
— Может, было бы лучше, если бы она ушла к ним, — угрюмо сказал Виталий.
— Валентина сделала выбор, — тяжело вздохнул Борис. — Как по мне, так это правильный выбор.