Прапор смерил его уничижительным взглядом.
— Что ты несёшь? Что, бляха муха, ты несёшь, а? Ты на самом деле предлагаешь отдать Шуру этой твари?
— Мы ведь все можем ошибаться насчёт… — Кеша пересилил себя и заставил себя произнести ненавистное прозвище Хесса, — насчёт бледного человека. Может, он действительно заботится о тех, кого забирает.
На лбу Прапора вздулась вена. Он сжал кулаки так, что костяшки побелели.
— Заткнись, хомяк чёртов! Просто заткни свой поганый рот и больше не раскрывай! Ты видел, что эта тварь сделала с Маргаритой и Валентиной? И после этого ты говоришь о какой-то заботе? Валентина точно знала, что это хуже смерти! И я это тоже знаю, чувствую. А значит, Шура ему не достанется. Иди, хомяк, лучше печенье своё погрызи, но что бы я больше тебя не слышал!
Поджав губы, Кеша ретировался из комнаты. Опять его обозвали хомяком, как полное ничтожество. Обидно. И зачем только вообще полез со своим мнением? Знал ведь, что предложение отдать бабу Шуру Хессу все воспримут в штыки. Впредь будет помалкивать и, как и раньше, будет действовать скрытно. Как показал опыт, это лучший вариант.
— Не делайте ещё одной ошибки! — призывали шелестящие голоса. — Одумайтесь!.. Отдайте эту женщину мне, пока не поздно… Я чувствую, ей осталось жить считанные минуты… Не будьте такими жестокими, спасите её…
Прапор посмотрел на Бориса, Виталия, Марину.
— Ребят, вы лучше идите. Ни к чему вам глядеть, как человек умирает. А я с ней останусь. Я должен.
Все молча вышли из комнаты. Прапор обхватил ладонями руку бабы Шуры, тяжело вздохнул.
— Ты уж, Шурка, извини меня, что я на тебя часто ругался. Сама знаешь, характер у меня поганый. Но я ведь без злости ругался, а это главное, — он умолк, прижав руку женщины к своему лбу. Спустя минуту снова заговорил: — Ты вчера мне сказала, что я должен верить, что мои жена и сын ждут меня. И знаешь, Шура, кажется, я действительно теперь в это верю. Нет, правда, верю. И когда думаю об этом, мне легче становится, — он усмехнулся, с трудом сдерживая слёзы. — Не ожидала от меня таких слов услышать, да? Да я и сам для себя теперь какой-то непонятный… В голове мысли странные. Изменился я за эти дни. Ощущение, что маленькую, но сложную жизнь прожил, отдельную от той, прошлой.
— Она сейчас умрёт! — взревели сумеречные люди. — Почему вы так поступаете? Почему обрекаете эту женщину на смерть? Если прямо сейчас принесёте несчастную мне, я сделаю так, что бы вы вернулись в свой мир! Обещаю, я это сделаю! Я готов на всё, лишь бы она не умерла!..
Прапор поглядел на окно.
— Слышишь, Шурка, как эта тварь запела? Похоже, очень хочет заполучить тебя. Но ты не волнуйся, я тебя не отдам. Спи спокойно, старая подруга. Спи спокойно.
— Отдайте её мне! — в голосах бесцветных уже вовсю сквозила ярость. — Отдайте, сейчас же! Она должна жить! Я подарю ей бессмертие! Я сделаю так… — на несколько секунд воцарилась тишина, а потом её разорвали злобные вопли: — Что вы наделали? Вы убили её!
Прапор вгляделся в лицо женщины и понял, что она уже мертва — тихо, спокойно ушла из жизни. Он отпустил её ещё тёплую руку, поднялся и вышел из комнаты. Наткнулся на печальные взгляды обитателей зелёного дома.
— Всё, — сообщил он. — Её больше нет.
Капелька прижалась к Марине и тихонько заплакала. Борис опустился в кресло, погрузил лицо в ладони. Виталий как-то заторможено осенил себя крестным знамением.
Прапор долго стоял и смотрел в пол перед собой, его ладони сжимались в кулаки и разжимались. Наконец он тряхнул головой и поцедил сквозь зубы:
— Тварь! Сколько людей уже эта падаль забрала! Хороших людей! Ненавижу!
Он быстро пересёк гостиную, коридор и вышел из дома. Спускаясь с крыльца, вынул пистолет, который был заткнут за ремень, снял с предохранителя. Гнев полностью завладел его разумом, и он плохо соображал, что делает. Выйдя со двора, Прапор побежал к периметру. В паре метрах от границы остановился, выстрелил в одного бесцветного, в другого. Те даже не покачнулись и не сдвинулись с места. Пули словно бы сквозь них прошли, не причинив вреда.
— Ах так, да? — Прапор нервно сплюнул, заткнул пистолет за пояс. — Ну ладно, это мы ещё посмотрим. Поглядим, кто кого!
Он развернулся и зашагал к своему дому, повторяя:
— Мы ещё посмотрим!.. Ещё поглядим…
— Нужно его как-то успокоить, — обеспокоенно сказал Виталий.
— Никакие слова ему сейчас не помогут, — возразил Борис. — Пускай лучше выплеснет всю свою ярость. Если честно, я и сам с трудом сдерживаюсь. Хочется хоть что-то сделать, перебеситься. У меня от злости к этой твари, кажется, мозги вот-вот взорвутся.
Они с Виталием наблюдали за Прапором с веранды. Рядом за столом сидел Кеша. Он был подавлен из-за смерти бабы Шуры, и ему казалось, что его окружают совершенно ненормальные люди. Борис, Виталий, Прапор, Марина… Ну как они могли так поступить? И ведь у них даже малейших сомнений не возникло. Взяли да обрекли несчастную женщину на смерть. И после этого считать их нормальными? Нет, с ними явно что-то не так. Видимо, страх лишил их здравого смысла. Но больше всего Кешу тяготила мысль, что Хесс будет в ярости. После стольких лет подготовки, после всех ожиданий, потеря даже пожилой больной женщины для него тяжела. И Кеша ощущал вину за то, что сделал не достаточно, за то, что у него не хватает ума и совершенно отсутствует дар убеждения.
Тем временем Прапор зашёл в сарай, нашёл подходящую палку, обмотал её тряпками. Затем, взяв канистру с бензином, вернулся к периметру.
— Чую, ничем хорошим это не кончится, — проворчал Виталий.
Борис тоже начал тревожиться — уж слишком близко старик подошёл к границе. Видимо, злость убила остатки самосохранения.
— Пойду-ка я к нему.
— Я с тобой, — сказал Виталий.
Хищно улыбаясь, Прапор открутил крышку у канистры. Сначала пропитал бензином факел, затем принялся брызгать горючим на сумеречных людей. Без малейших эмоций на лицах, те тянули к нему руки. Их скрюченные серые пальцы хватали воздух буквально в нескольких сантиметрах от старика.
— Мы ещё посмотрим, кто кого, — бормотал он. В его глазах горел безумный азарт. — Посмотрим… Я, урод, за всех с тобой поквитаюсь. За всех, кого ты забрал!..
Прапор плеснул бензин на крупного мужчину в форме солдата наполеоновской армии. На женщину в чёрном бесформенном балахоне. На высокого парня в рванине…
— За всех поквитаюсь…
Гена сидел на корточках возле забора своего дома. Он походил на спринтера перед стартом. Его щека нервно дёргалась, тело — напряжено, ноздри вздувались. Он услышал позади себя голос тёщи:
— Этого момента мы и ждали! Сейчас ты отомстишь подлому старику! Сейчас он за всё заплатит!
Прапор отбросил пустую канистру, вынул из кармана зажигалку, поджёг факел и выкрикнул злорадно:
— Гори, тварь!
И тут же принялся тыкать факелом в тех, кого облил бензином. Сумеречных людей охватывало пламя, однако оно было странного зеленоватого оттенка и спустя пару секунд гасло, не опалив даже волосы и одежду.
В глазах Прапора плескалась ярость. Он словно бы не замечал, что его попытки поджечь бесцветных тщетны.
— Горите, твари! Горите!..
Виталий пробормотал встревоженно:
— Он обезумел.
Они с Борисом приближались к Прапору. На их лицах отражались вспышки зелёного пламени.
— Твоё время пришло, бедный маленький мальчик! — Гена снова услышал голос позади себя. — Действуй! Отомсти старику!
— Я отомщу! Да, прямо сейчас отомщу!
Растянув губы в жуткой пародии на улыбку, Гена покинул своё убежище за забором, пригнувшись, преодолел несколько десятков метров по полю, а потом рванул вперёд со всей скоростью, на которую был способен. Сумеречные люди взревели, отвлекая внимание, однако Борис всё же заметил Гену. Заметил и понял, что не успеет его остановить.
— Прапор! — на бегу закричал Борис. Крик потонул в похожем на шум урагана рёве бесцветных.
Гена на полной скорости врезался в старика даже не вытолкнув, а швырнув того за периметр. Факел упал на песок и сразу же погас. Сумеречные люди, будто стая волков, набросились на поверженного и оглушённого Прапора. Гена захохотал, прыгая и кривляясь возле границы точно сумасшедший клоун. Он всё ещё слышал голос тёщи:
— Ты сделал это! Это самый правильный поступок в твоей жизни! Ты больше не бедный маленький мальчик!..
Ощущая, что его словно горячими плитами сжимает, Прапор выхватил из-за пояса пистолет, машинально и быстро снял с предохранителя и выстрели в Гену. Тот взвыл от боли — пуля угодила в живот. Сумеречные люди крепче вцепились в старика, однако вложив все свои силы, он всё же сумел вырваться.
На несколько мгновений.
Этих мгновений хватило, чтобы приставить дуло к подбородку. Мелькнула мысль о жене и сыне, и мысль эта была на фоне неожиданно вспыхнувшей радости. Такая радость бывает у уставшего путника, который после множества мучительных лет вернулся к родному дому, где его ждут и любят.
С этой радостью Прапор и нажал на спусковой крючок, оборвав свою жизнь.
Сумеречные люди шарахнулись от него, взревев с новой силой. По чёрному песку, как по беспокойному морю, побежали воны.
Гена вопил от боли — пуля разворотила кишки.
— Ползи к песку! — голос тёщи гневно шипел в голове. — Сейчас же! Спеши! Эти люди о тебе позаботятся, они снимут боль! Они на твоей стороне! Ползи!..
Но он и с места не успел сдвинуться, так как Борис, дрожа от негодования, прижал его к земле.
— Что же ты наделал, урод! Что ты, мать твою, наделал!
Сумеречные люди зашелестели беспокойно:
— Отдай! Отдай его мне! Он мой!..
— Ну, уж нет, — замотал головой Борис. — Нет! Обломаешься, сука! Этот урод сдохнет здесь, он тебе не достанется!
Гена продолжал вопить, выпучив обезумевшие глаза. На его губах пузырилась кровавая слюна. Виталий ходил взад-вперёд, обхватив голову руками. Он повторял с болезненным удивлением:
— Как же всё нелепо… Так всё нелепо!..