– Сейчас узнаем от него самого, – пообещал оператор, ожидая, когда, согласно программе, испытатель подключиться своими вновь обретёнными рецепторами к системе и начнёт передавать информацию о впечатлениях, ощущениях и желаниях.
– Хорошо!.. Как хорошо! – раздался похожий на вопль крик испытателя. – Скорее на воду! Скорее!.. Скорее!
Помедлив и убедившись в полном завершении процесса перевоплощения и в том, что ни бита информации не пропадёт, оператор осторожно утопил жёлтую кнопку на пульте.
Верхняя полусфера капсулы у пруда распалась на две части и отступила от берега, готовая снова сойтись и вернуть испытателя в первозданный человеческий вид.
Испытатель, ловко перебирая обретёнными конечностями, пересёк основание капсулы и, мягко прогибая в шести точках воду, заскользил по глади пруда.
Все видели: под жарким солнцем, радуясь жизни и свободе, выделывая немыслимые траектории, по воде бегала водомерка в поисках пищи и себе подобных. Все слышали: захлёбывающийся от радости голос нёс мощный заряд эмоций через датчики, линии связи и блоки кодирования и декодирования, анализаторы и синтезаторы:
– Необыкновенно!.. Восхитительно!.. Навсегда здесь останусь!..
Под ликование испытателя наблюдатели – учёные и исполнители – поздравляли себя с успешным претворением в жизнь нового трудного эксперимента.
– У него появились друзья! – приподнято объявил оператор. – Они… приветствуют его? Что… что они делают?!
Голос испытателя пресёкся. Потом послышались испуганные возгласы:
– За что?.. Кто вы?.. А!.. А-а-а!!!
На сонном минутой раньше пруду творилось невесть что. Не виданный доселе никем из специалистов клубок из водомерок катался в центре пруда притопленным теннисным мячом.
Никто не успел и ахнуть, как клубок рассыпался, разбежался отдельными насекомыми, оставив на месте тёмную капельку бесчувственного создания. На пульте россыпью горячих углей вспыхнули аварийные огоньки.
Над днищем капсулы взвилось тонкое щупальце, подхватило безжизненный комочек и перенесло его под сень надвинувшейся полусферы. Началось срочное оживление и обратное превращение испытателя.
У бледного оператора подрагивали руки: такое случилось впервые.
– Что могло произойти? – терзал каждого вопрос.
Ведь до этого проведены успешные опыты, правда, с животными, но с внедрением испытателей в различные сообщества.
Томительно ожидали мгновения, когда испытатель придёт в себя. Только он мог пролить свет на произошедшее с ним. Наконец он открыл глаза и, с трудом подбирая слова, объяснил:
– Я ничего не понимаю… Такое… Но они сказали… Да! Они сказали, что не для того летели сюда из другой галактики и колонизировали эту планету, чтобы бестолковые аборигены так бесцеремонно совали нос в их жизнь и дела…
БРЕЛОК
– Вот смотри, Василий. Когда тебе в руки попадёт такая вещица, ты многое поймёшь…
Слова деда Тараса Василий Семаков вспомнил сразу, как только его внук ткнулся ему в щёку холодным с улицы носом – поцеловал, а потом, с заученными словами поздравления подарил ему этот брелок с цепочкой. Для ключей к новым «Жигулям», купленным с месяц тому назад. Подарок преподнёс, значит, ко дню шестидесятилетия…
Вспомнил, словно сказаны они были только вчера. И деда Тараса вспомнил. Как живой встал он перед глазами: странно подвижный в свои годы, внимательный ко всему и всем, любитель посмеяться.
Да, у деда Тараса был именно этот брелок. Без ключей, блестящий, с памятным рисунком: тонкая белая окантовка, красный ободок, а на блекло-синем поле синим же цветом, но темнее, – рисунок оленя, вскинувшего рогатую голову.
Дед Тарас, а ему перевалило лет за шестьдесят, попал во взвод лейтенанта Ковалёва случайно. Вернее не попал, а прижился в нём, пока батальон стоял в Покровках.
Обитал дед в единственном уцелевшем доме, оставшимся в деревне после многодневных боёв. Дом стоял без крыши и пристроек, снесённых близким взрывом снаряда, но в нём было тепло и, главное, уютно: занавесочки, фотографии на стенах, скатерть на столе. Тут и разместился капитан Стерлик – командир батальона.
В первый же день не по годам резвый дед познакомился чуть ли не со всеми в батальоне, запомнил имена многих и даже фамилии бойцов и командиров. А понравился он всем сразу после того, как отчитал повара Хрылева за нерадивость и нерасторопность, а старшине Захитову сказал, как в воду смотрел и предрёк:
– Ты, старшина, станешь великим и уважаемым человеком, если научишься понимать людей. А пока, что ты нос от них больно воротишь. Поверни его в нужную сторону…
Сабит Завхитов до сих пор вспоминает деда, а когда ему присвоили Героя за председательский труд в колхозе, он позвонил Семакому и, волнуясь, сказал:
– Твой спаситель, Вася, дед Тарас, и мой спаситель. Только он тебя спас от смерти, а мне душу спас…
Но из всех милых сердцу деда Тараса бойцов он привязался к молодому и неопытному Семакову. Впрочем, между ними привязанность и приязнь были обоюдными. Не прошло и двух дней, как дед знал о нём всё, что порой сам Семаков узнавал с удивлением. А захватывающие рассуждения деда, что может ожидать молодого Семакова после войны, помогали ему, недавно призванному в армию, быстро привыкнуть к доле солдатской на войне. И жену красивую обещал дед, и генеральство, и многое другое.
Всё угадал дед…
Кроме своей судьбы.
В Покровках батальон Стерлика находился будто бы в резерве. Однако не отдыхали: в полный профиль выдолбили в мёрзлой земле окопы, ежедневно проводили политзанятия, несли караульную службу, ходили в наряды. Начальство, поставив батальон здесь, наверное, предвидело, что Покровки, отбитые у немцев с ходу, вот-вот станут ареной новых событий…
Почти весь день и часть ночи Семаков, грея в сухих ладонях подаренный внуком брелок, вспоминал события почти полувековой давности и старался их осмыслить, связать воедино с сегодняшним днём. Себя, деда Тараса, брелок. Какая-то интуитивная догадка об их связи возникала, но и поражала невозможностью своего осуществления. Такого не могло быть. И всё-таки…
Прямо среди ночи позвонил в другой город своему близкому другу, однополчанину, Алексею Ковалёву.
Который год уже Алексей прикован был к постели неожиданным недугом – не ходили ноги. Двухметровый гигант за время постоянного лечения усох до форм внука Семакова, ученика седьмого класса. Но бодрости духа не потерял. Ночами он не спал и на звонок отозвался сразу:
– Это ты, Вася?
– Я, дорогой.
– А я лежу, думаю, вот сейчас ты позвонишь. Знаешь, стал как дед Тарас наш. Чуток и прозорлив, честное слово. Почти до минуты рассчитал твой звонок…
«Для всех нас, выживших в том бою, – подумал Семаков, – дед Тарас стал стержнем, и Лёшке, и другим, тем, кто ещё жив и кто навсегда ушёл из жизни».
– Что молчишь? – напомнил о себе Ковалёв.
– Не молчу. Думаю вот.
– О чём думаешь-то?
– О нас, Алёша. О нас…
– И ты стареешь, Вася, вот и думаешь о нас. А я о том давно отдумал. И надумал… Мы хорошо, плохо ли, жизнь свою прожили. И кое-какой след за собой видим. Да и фамилии свои во внуках оставили… Теперь я думаю о тех… О Веньке Кольском, о Фёдоре Савельеве, о Степане… э-э…
– Да Степченко он был. Степан Степченко.
– Ну, да… Может быть, и думаю о них, что память стал терять… А ведь под конец-то в своей дивизии всех офицеров до комвзводов по имени-отечеству знал…
– Ты и сейчас…
– Не надо, Вася… Но чаще всего о деде Тарасе вспоминаю. Сравнялся с ним возрастом и вспоминаю. Первую свою встречу с ним… Как потом хоронили его с тобой…
У Семакова будто что-то сверкнуло в голове, и он ощутил себя оглушённым боем до той точки душевного состояния, когда мысли и действия составляют наивысшую согласованность, всё остальное – помимо них. Острота зрения, сила мышц и резвость ног удвоили, утроились, удесятерились. Ток энергии рождался где-то под грудью и выплёскивался в нужных движениях.
У него всё чаще в последнее время появлялись видения того первого дня неравного боя, когда они одним пехотным батальоном не пропустили, как потом сказал полковник, а солдатское радио разнесло, целую дивизию фашистов с танками и пушками. Конечно, везение, конечно удача, но и – подвиг!
Апогеем боя, как показалось тогда Василию, стала смерть деда Тараса. С этого мгновения всё пошло на убыль: взрывы снарядов, цепи противника, свист пуль…
– Ну, чего опять молчишь?.. Думаешь?.. – отвлёк от яркой картины давнего прошлого голос Ковалёва.
– Думаю, Алёша.
– Э-э! Да ты умирать собрался, что ли?
– Это почему же… ты так?
– Сам не знаю. Может быть, к слову пришлось. И почудилось… Голос у тебя какой-то не такой. Случилось что?
– Точно, провидец ты, – Семаков помолчал, решая, посвящать друга в тайну брелока или пока нет? Тот брелок Алексей видел у деда Тараса. Да и слова деда, обращённые к молодому Семакову слышал, даже как-то, давно, правда, вспоминал их в разговоре. Они тогда деда с этим брелоком и похоронили. – Видишь ли, Алёша, – наконец, медленно произнёс он, – мне сегодня Серёжка, внучок мой, к празднику Победы брелок деда Тараса подарил.
– Как так? – не понял Ковалёв.
– А вот так! В магазине купил и подарил мне для ключей к машине.
– А-а ты уверен, – голос друга на противоположном конце провода дрогнул, – что это именно дедов?
– Именно он! Я его уже хорошо рассмотрел.
– Хм… Интересно! – Алексей явно был озадачен. – Ты же помнишь, он тебе говорил, что, мол, ты поймёшь что-то. Поймёшь, когда к тебе попадёт эта… ну, да, вещица. Так?
– Так-то оно так, но я тогда ничего не понял и теперь не понимаю. А то, что предполагаю… несерьёзно как-то.
– Что?.. Не тяни!
– Да то, что дед Тарас – это я… Сам понимаешь… Как же я из сегодня в сорок третий попал? Вот и выходит – несерьёзно…
Они надолго замолчали. В телефонных трубках потрескивало, слабо зуммерило, шелестели чьи-то голоса. Друзья слышали дыхание друг друга.