И вдруг дежурный остановился. Он повернулся на толстых ножках и сделал несколько шагов обратно, в сторону лифта. Возле одной из многочисленных палат на сенсорной панели помигивал красный огонек. Это могло значить только одно – внутри что-то не в порядке. И контроллер не виноват, потому что он мог выдать кривые данные на компьютер через общую сетку, но не сюда – такие панели получали информацию напрямую от датчиков реципиента и гиперсомнической установки.
Дежурный недобро усмехнулся – теперь выговор технарям обеспечен. Он никогда не отличался мелочностью, но на этот раз нужно было проучить этих шалопаев.
Набрав комбинацию из семи цифр – универсальный код для всех палат в их Центре, он поглядел в черное око сканера радужной оболочки и, дождавшись короткого писка, открыл дверь. Запоздало вспомнил о непогашенной сигарете и, чертыхнувшись, ловко сплюнул на тлеющий кончик. Окурок сунул в карман. Вообще-то ему не следовало без критической надобности входить в палату одному. Согласно какому-то там пункту должностной инструкции, при возникновении подозрения в сбое аппаратуры в палате или в других нештатных ситуациях дежурному предписывалось сообщить техническому персоналу и доложить ответственному нейрофизиологу. Но он подумал, что для начала неплохо бы взглянуть самому.
Это была одноместка. Анатомическая кровать, бесшумно работающая ГС-установка над ней, прикрытое легкими шторками окно, валяющиеся в углу тапочки, чистые губки для следующей смены уборщиков. Все в порядке. Что же не понравилось датчикам, прикрепленным к телу человека, который находился в состоянии гиперсомнии? Не приведи господи, чтобы сердце забарахлило или еще что-нибудь в таком духе! Для дежурных одним из самых неприятных событий был новоявленный жмурик в их смену. Замучаешься отписываться.
– Ку-ку, – ласково прошептал он, наклоняясь над бледным лицом спящего мужчины. Покосился на зрачок камеры, ведущей непрерывную запись в каждой палате. – Что беспокоит любезного господи...
Мужчина открыл глаза.
Дежурного буквально отнесло к стене. Он почувствовал, как форменные брюки намокли. В висках гулко застучало, колени подогнулись, в районе солнечного сплетения будто заворочался и выстрелил иглами в разные стороны миниатюрный дикобраз.
Реципиент мог сдохнуть. Но не проснуться!
Часто дыша, дежурный завороженно смотрел на блестящие роговицы открытых глаз. Мужчина невидящим взором уставился в чашу излучателя, склоненную над ним. Запищал какой-то зуммер, заставив дежурного вздрогнуть всем жирным туловищем.
Он, придерживаясь за стенку и беззвучно матерясь, вывалился из палаты, непослушными пальцами набрал код кабинета нейрофизиолога.
– Слушаю, – раздался из интеркома знакомый суховатый голос.
– Мих-хаил В-викторович... он смотрит... – отрывисто проговорил дежурный. – Я наклонился, а он как зыркнет...
– Кто это? – озабоченно поинтересовались из динамика.
– Четвертый этаж... срочно! Тревога по красному коду... – пролепетал дежурный, забыв ответить на вопрос.
Из-за приоткрытой двери палаты донесся новый пульсирующий сигнал, слившийся с писком зуммера.
К тому моменту, когда из лифта выбежали анастезиологи и реанимационная бригада, дежурный сидел, прислонившись к стене, и бессмысленно улыбался. Нейрофизиолог Михаил Викторович глянул на него поверх очков в стильной оправе и бросил через плечо двум санитарам:
– Этого – в дурку. И скажите безопасникам, чтоб проверили записи и лог-файлы на его рабочем месте.
В палате уже суетились порядком перепуганные технари, подключая ноутбук к специальному порту ГС-излучателя. Реаниматоры облепили реципиента дюжиной присосок и считывали показания своих приборов.
– Что здесь? – деловым тоном осведомился Михаил Викторович, входя в помещение. Его взгляд упал на остекленевшие глаза мужчины. – Вот черт... Откинулся, что ли?
– Какой там, – откликнулся один из реаниматоров. – Живехонек. Дольше нас с вами здравствовать будет...
– Не понял, – насупился нейрофизиолог, оттягивая мужику нижнее веко. – Он что, проснулся?
– Спит. Только очень странно... – Начальник технической смены повернул ноут, чтобы всем было видно дисплей. – Гляньте, кривые ЭЭГ[1] обезумели...
– Тестер в порядке?
– Да. И дублирующий поток данных то же самое показывает!
Михаил Викторович всмотрелся в графики.
– Это же бред, – ухмыльнулся он спустя несколько долгих секунд. – Проверьте еще раз аппаратуру.
– Она в норме, Михаил Викторович...
– Значит, я сошел с ума! – громогласно возмутился он. – Почините мне, пожалуйста, мозг!
Никто не ответил. Нейрофизиолог снял очки и вытер лицо платочком. Сказал:
– Вы понимаете, что показывают эти кривые? Они показывают несовместимые вещи. Вот дельта-волны, вот «сонные веретена», частота один-два герца – все отлично, не считая, что это третья фаза медленного сна. Полюбуйтесь! Вот деятельность таламокортикальной системы... А здесь – кривые коры. Ничего не смущает? Если верить этим данным, то перед нами сейчас лежит человек, который одновременно спит и бодрствует. Это нормально, по-вашему?!
Технари лишь беспомощно пожали плечами.
– Так. Хорошо. Дайте мне нейрохимическую картинку. Так. Очень хорошо, очень хорошо...
Михаил Викторович, чувствуя странную слабость в руках, снова нацепил очки, достал мобильник и набрал номер начальника региональной химлаборатории Центров.
– Алло? Остапыч? Да, привет. Не сильно отвлек? Да, понимаешь, тут казус один возник... Странный реципиент обнаружился. Посмотри, пожалуйста, будь любезен, картинку нейрохимическую, которую ребята тебе сейчас по сетке сбросят... Что? Да, срочно... Коньяк – с меня! Жду звонка...
Рыжеволосый и, как следствие, конопатый Константин Остапович, сидя в своем каньонообразном кресле в ста тридцати километрах от происходящих событий, шумно выдохнул и нехотя включил компьютер. При загрузке программы «chemistsomnia lab» выскочило окошко, предупреждающее, что срок легального использования софта истек две недели назад. «Ну и хрен с тобой!» – злорадно подумал Остапыч, загружая исходные данные, полученные минуту назад по корпоративной почте.
– Так, что тут у нас имеется... – пробубнил он. – Ага, серотонинчик, норадреналинчик, ацетилхолинчик, гамма-аминомасляная кислотка... Чудно. А это нейропептидики...
Остапыч вдруг выпрямился и озадаченно потеребил свой огненно-рыжий чуб. Дернув мышкой, он закрыл программу, потом рестартанул машину и снова запустил кракнутый «chemistsomnia lab». Повторно загрузил данные, после чего, сдвинув соломенные брови, вперился в дисплей. Чушь.
Гневно засопев, он набрал номер Михаила Викторовича и приложил трубку к уху. Абсолютно не смешна подобная халатность, учитывая дороговизну спутниковой связи «Стикс» в их покалеченном «каплями» мире...
– Викторыч! Ты чего, издеваешься надо мной?! Скажи своим орлам, чтобы правильно снимали НХ-показания! Чего?! Слушай, протрезвей сначала! Ты в курсе, что твой реципиент спит и бодрствует разом? Ах, в курсе... Ну все, задрал, алкаш!..
Остапыч дал отбой, с неудовольствием отмечая общее время разговора. Дьявол, столько денег просадить из-за элементарной хмельной небрежности! Он яростно выдохнул и уже почти до конца погрузился в каньон кресла, потирая пальцами виски, когда мобильник снова запиликал...
Всеволод закончил говорить и принялся мотать ногой, отчего пластинчатые штаны зашуршали, словно сотня потревоженных змеенышей в заброшенном серпентарии. Бритый и стриженый, он выглядел совершенно по-другому. Лицо профессионального бомжа преобразилось: нельзя сказать, что оно стало красивым или помолодело, но морщины возле носа и впадины на дряблых щеках стали вызывать уважение. А еще теперь были видны глаза. Умные и немного потускневшие от пьянства, смятенные, вдавленные в череп на неестественную глубину.
– Стало быть, теоретически это возможно? – спросил Андрон после непродолжительного молчания.
– Возможно, – согласился Всеволод.
– Но как? – с неподдельным любопытством спросил Аракелян.
Всеволод быстро окинул взглядом всех четверых гостей. Ответил:
– Я не уверен полностью, это лишь гипотеза... Предположим, что моя версия о сущности С-пространства верна, и примем ее за аксиому. Будем отталкиваться от того, что эс – полиморфная психоструктура, существующая после прохождения бифуркационного рубежа самоорганизации уже независимо от внешних влияний. Развивающаяся структура. Огромный, сложнейший организм, внутри которого задействованы неизвестные нам процессы контроля и усложнения. Любой организм усложняет сам себя, эволюционирует, подстраивается под внешнюю среду. Но тут дело несколько другое. Эс – это и есть среда. Внешнее для него – реальный мир. И они уже давно стали равноправны, более того – сейчас идет борьба за первенство. Это нормально – воля к власти. И С-пространство если не побеждает, то явно лидирует в гонке, потому что человеческая реальность исчерпала львиную долю своих ресурсов.
– Мне казалось, что эс во многом отражает наш мир. Рефлекторно... – сказал Альберт Агабекович.
– Не совсем точно. Трафаретирует и вытесняет.
– Такого не может быть, – возразил Аракелян. – Слишком грамотно С-пространство ведет бой. Логично. Не для нас, конечно, но собственная, внутренняя логика у него есть. И слишком уж она четкая для организма, живущего на одних инстинктах. А как доказано – мир, галактика, вселенная не могут быть разумны сами по себе. Если, конечно, не упираться в идею Бога или чего-то в этом роде... Так что, уважаемый Всеволод, ваша гипотеза грозится расползтись по швам.
Всеволод снова окинул взглядом гостей, задержал глаза на Аракеляне и потом опустил их на свою коленку, не переставая мотать ногой.
– Профессор, я читал несколько ваших трудов, – проговорил он своим писклявым голосом. – Вы отличный ученый. Даже великолепный, блистательный, восхитительный... Знаете, чего вам не хватает для того, чтобы вас назвали гением? Косоглазия.