Катя смотрела на свои пустые руки и на дырку во льду. Света подошла к краю берега, спросила осторожно:
– Здесь глубоко?
Надо было думать, как достать камень. Может, если надеть резиновые сапоги… Они должны быть у кого-то в детдоме! Света вглядывалась Кате в лицо: знает она, какое здесь дно, или нет?
– Уйди! – закричала Катя так, что Света вздрогнула. – Это все из-за тебя случилось! Если бы тебя не было… И твои деньги дурацкие! Не надо было мне шаролунника!
Света, не понимая ничего, глядела на нее. Катя резко нагнулась к земле, чтобы поднять случайный камень ли, палку. Света никогда не видела такого жеста, но она резко отпрыгнула. Сразу стало стыдно: «Ну, я бояка!» Она оглянулась: у Кати было лицо, как у пирата в кино, который хотел убить Джона, Хью Джеффа. Это была не Катя. И Света кинулась бежать от реки, полезла наверх по склону, по вязкой глине, забыв, что где-то были ступеньки.
Она шла по краю дороги. Машины проносились мимо: вжу! вжу! Она каждый раз закрывала глаза и думала, что впереди ее ждет еще мост. И стройка. А потом вспомнила, что не отдала Кате деньги и может сесть в троллейбус.
…Света решила задачку про Барбоса и Бобика, и на всех уроках она тянула руку; ей надо было спрятаться, затеряться на улицах древнегреческих городов, но и они представлялись ей похожими на улицы Кировского поселка. Поселок и детский дом не вспоминались ей только на английском. Она чувствовала, что, когда говоришь на другом языке, это становишься не вполне ты, и делается легко – так, точно они не виделись с Катей в прошлое воскресенье, точно Катя ушла из их класса давным-давно, и можно забыть про нее. На переменах Нина говорила про платьишки в журнале «Ты и он» и про Хью Джеффа, сбрившего ради новой роли усы, так что в него снова можно было влюбиться. Тут Нина спохватывалась: «Если бы не Анчугин, конечно!»
Было уютно любить Анчугина вместе с Ниной. На уроках Света чувствовала на себе взгляд его желтых, золотистых глаз, и когда она глядела на него в ответ, он улыбался, а потом уже утыкался в тетрадь.
Катя ждала ее после школы в среду.
– Приходи в воскресенье, – сказала она.
Света отступила на шаг, и Катя торопливо схватила ее за руку, выкрикнула:
– Ну, прости же меня!
Света поняла, что она кричит, чтобы не слышно было, как трудно выговорить «прости».
– Я просто испугалась, что шаролунник упал. А это ничего. Ты приходи ко мне. Придешь? – громко говорила Катя.
И потом до воскресенья Света не могла поверить, что все хорошо. У нее не получилась цапля над золотой водой. Цвета, которые было не надо смешивать, слились у нее, и среди зловещих разводов на одной ноге стояло странное, нелепое существо с длинным носом и злыми глазками.
Свету волновало, что она будет опять говорить с Катей как прежде, – ведь вот же, Катя сказала: «Прости меня!» И, может быть, Света увидит красивого Пашку. Когда она вспоминала его, ей сам собой вспоминался Миша Анчугин, и радостно было, что на уроках он будет смотреть на нее через проход. Но Пашку увидеть тоже хотелось, мысли о нем будоражили, заставляли подпрыгивать, когда она шла по улице.
И она действительно увидела Пашку в ватаге мальчишек, вышедших к ним с Катей во дворе детского дома, как только она пролезла в знакомую дырку в заборе среди красных голых кустов. Мальчишки как будто ждали ее, а может, и впрямь ждали. Света вопросительно взглянула на Катю, но у той лицо было опять как у североамериканских индейцев. Как давно Света не видела у нее такого лица! Она постаралась сделать такое же, тем более что и мальчики смотрели непроницаемо, кроме одного – суетливого, маленького, может быть, первоклассника. На шее у него висел барабан, в руках он держал палочки и то и дело начинал постукивать по барабану то одной, то другой. Тогда высокий беловолосый мальчик – он был старше всех – предостерегающе говорил ему:
– Сашка!
Свете тоже захотелось побарабанить. Она только в школе видела такие – возле спортзала была небольшая комната, из которой приносили мячи и скакалки, а иногда и гантели. Полки тянулись от пола до потолка, и Света видела там сложенные один на другой барабаны, и пыльные большие флаги, свернутые, стояли в углу.
– Я тоже хочу… потом, – сказала она, кивая на барабан и уже понимая, как не к месту она говорит.
Белокурый поморщился и другие тоже, Катя отвела взгляд.
– Пошли быстрее! – скомандовал Пашка и первым пролез через дырку на улицу.
Шли к реке. Свету удивляло, что никто не говорит с ней, но всем нужно, чтобы она не отставала. Даже маленький Сашка с барабаном, когда она споткнулась, сказал: «Давай иди», – и Пашка взял ее за руку, правда, не по-настоящему, не переплетя пальцы, а обхватив запястье, и так тянул вперед.
У реки белокурый спросил:
– Где утонул камень?
Света поглядела на Катю, у той лицо оставалось индейским.
– Катя, сказать? – спросила Света.
И та ответила:
– А что ты у меня спрашиваешь? Скажи.
Света нашла то самое место, у двух деревьев. Лед за неделю растаял, и река стала еще полноводней, еще быстрее.
– И что? – спросил у нее белокурый.
Она глядела не понимая, а он ждал ответа. Она сказала неуверенно:
– Наверно, здесь глубоко.
– Кто утопил камень, тот умрет страшной смертью! – объявил Пашка.
И белокурый кивнул Сашке-барабанщику:
– Давай!
Быстро-быстро, изо всех сил, Сашка застучал по барабану. «Вот как на нем по-настоящему играют», – удивилась Света. Грохот мешал думать, мешал понять, что они собираются делать. Катя сказала им, что утопила камень? Зачем они все здесь?
Белокурый достал черный плетеный шнур – такие бывают в капюшонах – и сразу, под бой барабана, обвязал Свете запястье, затянул узел, прищемив кожу. Света крутнула рукой, пытаясь выдернуть ее, дети столпились вокруг.
– За шею надо, – сказал Пашка.
Белокурый ответил:
– А мы сперва же пытать будем.
– Катя! – закричала Света, стараясь перекричать барабан. Кто-то держал ее вторую руку, ее тоже обвязывали. Она попыталась вырвать руку из веревочной петли, и ее больно ударили в спину. Она бы упала, но не пустили веревки.
– Стой смирно! – раздалось сзади.
Сашка перестал барабанить и в изумлении, точно только сейчас увидел, глядел на нее.
– Мне больно, – сказала Света, точно оправдываясь перед тем, кто ударил ее.
И Сашка, барабанщик, тоже сказал:
– Ей больно.
– А ты думал – как? – ответил ему белокурый. – Когда казнят, это всегда больно.
Света рванула обе руки сразу. Пашка успел привязать одну к дереву, вторая не дотягивалась до веток, и ее, обвязанную, держал еще один мальчик, совсем некрасивый и неприметный, Света не рассмотрела его, когда он шел с ними.
– Зачем утопила шаролунник? – спросил у нее белокурый.
– Катя! – опять позвала Света.
Кати на берегу уже не было.
– Давай, – кивнул Пашка барабанщику, тот не шевельнулся, и Пашка повернулся к белокурому:
– Дима, скажи ему!
Дима только повернул голову к малышу, и тот вскинулся и заколотил палочками по барабану. В грохоте белокурый Дима достал зажигалку, и Пашка крикнул ему над ухом у Светы, перекрикивая и реку, и барабан:
– Что, волосы?
Белокурый поднес огонек зажигалки к ее лицу, она отпрянула и получила удар между лопаток.
– Мама! – закричала она.
– Маму зовет, – сказал у нее над ухом некрасивый мальчик.
Тут она поняла, что барабан не гремит и что Сашка опять замер с палочками на весу.
– Паша, возьми у него барабан! – приказал белокурый.
Красивый Пашка излишне поспешно и суетливо рванул наверх ленту барабана, задев Сашкино ухо, и тот схватился за него.
«Меня убивать будут», – подумала Света. Она подпрыгнула, рванулась из-под руки белокурого, сразу же ее ударили под коленки сзади, она присела, повисла на одной, привязанной к дереву руке. Другой, с веревкой, она размахивала, пытаясь дотянуться, хлестануть кого-нибудь из мальчишек. Они раз за разом сбивали ее с ног, но привязанная к дереву рука не давала упасть. Висеть на одной руке было невообразимо больно, и Света старалась поскорей опереться на ноги, она сучила ими по земле, но только ей удавалось встать, выпрямив их, как ее опять ударяли под коленками. Вторую руку кто-то заломил ей назад, так, что она резко согнулась, и она не знала уже, что у нее болит, кто, с какой стороны бьет ее. Она видела перед собой лица с обнаженными в улыбках зубами, с прищуром.
Чьи-то руки схватили оскаленного мальчишку, отбросили вбок. Женщина появилась из мутного, больного воздуха, ниоткуда: на Свете очков больше не было. Внутри громко звенело, и больше никто не лупил по барабану, только тявкала, как заведенная, маленькая коричневая собачонка – таких называют карманными.
– Я вам!.. Уголовники, отбросы! – задыхаясь, говорила женщина непонятно кому, потому что на берегу мальчишек уже не было.
Быстрым шагом приближались мужчина и еще одна женщина. Свете никогда не было так стыдно. Чужие взрослые люди смотрели на нее; они знали, что ее только что били.
– За что тебя? – спросила вторая женщина.
– Не знаю, – ответила Света.
– Это детдомовские, – заметил мужчина. – У них свои отношения, их не разберешь.
– Какие детдомовские? – возразила пришедшая с ним женщина. – Тот, что пробежал мимо нас, чернявый такой, – поселковый. Да и других я видела…
– Видела – и молчи, – отозвался мужчина.
И сам за собой повторил, как эхо:
– Видела – не видела. Видела – не видела…
– Отбросы, – повторяла первая женщина. – Не люди – мусор. Человечьи отбросы.
У женщины были короткие, с проседью, крупно завитые волосы, она то и дело трясла ими. Собачку она держала перед собой на весу, та тихо рычала.
– Силой, что ли, тащили тебя на берег? – выговаривала Свете женщина. – Так и если силой, то кричать надо было! За каждое дерево хвататься надо было, и за забор, и людей звать! Пошла ведь сама с ними! И кто бы нашел тебя потом? Если бы не девочка, то что бы они с тобой сделали? У вас есть хорошие воспитатели в детском доме, ты можешь рассказать кому-нибудь?