И тут она услышала громкий голос. Мама? Не может быть!
Но в комнату вместе с Катиной уже вошла ее мама и сразу велела ей:
– Собирайся домой.
У Светиной мамы были адреса девочек из класса. И по дороге она говорила Свете, что специально зашла без предупреждения, чтобы узнать, что происходит в Катином доме по вечерам и чем ее дочь занимается.
Дома папа спрашивал:
– Значит, все? Выучилась? Будешь в артели веревку плести?
Света возражала:
– Нет же, мы с Катей будем океанологами! Мы решили!
Родители не слушали ее. Мама твердила, что они с папой уже смирились, что дочь не учится – только рисует, а теперь стало еще хуже. И что у Светы волосы лезут в глаза и она капюшон надевает не глядя в зеркало, а если носишь очки, то надо быть еще аккуратней, чем другие девочки, растрепу в очках сразу видно, поэтому в классе ее и сторонятся.
Было бесполезно повторять им, что Катя не сторонится ее, наоборот, и зачем думать про каких-то еще девочек, если есть Катя! И что ее маме важно намотать как можно больше веревки, не может же Света им не помогать!
– Океанологи! – смеялся не по-настоящему отец. – Ты хоть знаешь, что делают океанологи, чем они занимаются на работе? А твоя Катя знает?
– Я не могу, – вторила ему мама. – Там Катя такая, видел бы ты ее! И глядите-ка, океанологом будет! Веревку она будет тянуть всю жизнь, и ничего больше.
И в десятый раз спрашивала у нее вслед за папой:
– Ты хочешь всегда тянуть веревку с твоей подружкой?
И потом уже у себя в комнате она слышала, как папа спрашивал за стеной у мамы:
– Ну почему именно веревку они тянут? Бывает же – нанимаются собирать бусы, или переключатели, или мыло варить…
И мама уже на папу сердилась и кричала:
– А кто знает? Думаешь, я, что ли, знаю? Тебя только это волнует – почему у них там веревка?
Назавтра у Светы еще стоял в ушах мамин голос. Ей казалось, что по ней видно, что вчера на нее кричали, и было стыдно, что это увидит Миша Анчугин или же Лешка, а хуже всего – если увидит Катя. А может быть, классная теперь знает, что Света после уроков плетет с Катей веревку, и тоже станет ее ругать? Хотелось стать незаметной, исчезнуть совсем.
На перемене Света подошла к Нининой парте стоять вместе со всеми. Девочки листали журнал, проскакивая через страницы. Света мельком увидела фотографию морской глади, над которой зависли в воздухе летучие рыбы, и перед ней уже оказалась страница с девушкой в блестящем купальнике. Сквозь разрезы в нем проглядывало, как показалось Свете, совершенно беззащитное розовое тельце. Девушку было жалко. Сзади из купальника торчали пластиковые крылья.
– Это Дрю Миллер в костюме бабочки! – объявила Нина Кротова. – И она здесь говорит, что каждый может добиться, чтоб стать моделью, если поставит цель!
Сбоку была фотография подстриженной девочки в обычной футболке. Дрю Миллер в детстве. И теперь в журнале она говорила, что все сначала бывают некрасивыми гусеницами, личинками, и только от тебя зависит, превратишься ли ты в бабочку.
Света перевела взгляд с девочки на взрослую бабочку в купальнике, и тут же испугалась: вдруг кто-то увидит, что ей не понравилась Дрю, – и стала, толкаясь, выбираться из толпы одноклассниц.
Катя подошла к ней и спросила:
– Больше тебе не разрешат ходить к нам?
И она ответила:
– Еще чего! Куда хочу, туда и буду ходить!
По пути из школы Катя говорила:
– Мамка сегодня поздно придет. Она велела, чтобы мы сами начинали тянуть бечевку – так больше намотаем.
Света в тон ей, стараясь говорить как можно небрежней, сказала:
– А моя мамка хочет, чтоб я в художественную школу начала ходить.
– А тебя не берут туда? – полуутвердительно откликнулась Катя.
И Свету кольнула обида, оттого что подруга сразу решила: ее не берут.
– Понятно, там экзамены надо сдавать, там талант нужен! – утешала ее Катя. – Талант не у всех есть. Мамка и про школу-то нашу говорит: «Это не для средних умов». Тем более – рисовать как художник! Но не обязательно же в художку ходить, если рисовать любишь, можно и просто в кружок. Хочешь, будешь со мной – в кружок? Там и рисуют, и выпиливают, и собирают моторчики, и в стрелялки играют, и чего только не делают! А можно просто сидеть, чай пить, и никто не скажет тебе что-нибудь делать.
Света все время оглядывалась. В тот день ее нисколько не радовало, что Катя живет через несколько дворов от школы, и что им еще идти и идти рядом, и можно говорить о чем хочешь. «А вдруг меня мама увидит или папа?» – думала Света, хотя и знала, что они на работе.
И только дома у Кати можно было наконец успокоиться. Когда та запирала дверь, а Света уже стаскивала ботинки, она почувствовала, что всё, она здесь, – никто не помешал ей прийти сюда!
– Помоги, – приказала Катя, и вдвоем они поставили железное приспособление на середину комнаты.
Катя кивнула на стул:
– Сейчас я приду. А ты садись, начинай.
«Вот и буду плести веревку! – думала Света. – Они все не понимают, что Кате просто надо, чтобы было много намотано веревки, а потом мы станем океанологами и уедем насовсем!» Она представляла искрящееся море, летучих рыб. Наверно, нужно будет следить за их повадками, записывать, сколько раз они покажутся над водой. «А может быть, нам дадут водолазные костюмы!» Свете не верится, что она увидит на дне океана водные соцветия – то ли растения, то ли животные, которые всегда остаются на месте и только выпускают навстречу тебе лепестки-щупальца. Прямо в ладони к ней будут заплывать мальки. И ведь будет все это, будет! Она бы сама не решилась, а с Катей они точно уедут в какой-нибудь южный город. Так она думала уже несколько дней, но сегодня у города должно было появиться имя, нельзя было, чтобы он и дальше никак не назывался.
У Кати в комнате не висело географической карты. Раньше Свете это не казалось странным. А теперь она подумала, что все же гораздо удобнее, когда карта висит над столом, и ты в любое время, даже за уроками или за рисованием, можешь поднять голову и читать названия городов: Коломбо, Кейптаун, Веллингтон – и от одних этих сочетаний звуков замирает дыхание, а во рту делается щекотно. В учебнике географии была карта – конечно, маленькая, и на ней были видны не все города. «Но, может, я смогу выбрать город для нас», – подумала Света.
Учебник был в ранце, а ранец она оставила в коридоре вместе с ботинками. Света выключила перераспределитель и вышла в коридор.
– Ты что? – окликнула ее Катя из кухни.
Она стояла голыми коленками на полу и выжимала над ведром тряпку. На огне шипела кастрюля, должно быть, из нее капало на плиту. Пахло невкусно – так пахнет мясо, когда его только начинают варить. Света почувствовала, что хочет есть. Мама повторяет ей с первого класса: «Пришла домой – первым делом сняла форму, пообедала…»
– Перераспределитель заело? – спрашивала теперь Катя. И, не давая ответить, тянула назад в комнату. – Пошли поглядим.
И там она сразу же подхватила Светин моток и охнула:
– У тебя веревка пушится!
А это значило, что с веревкой придется что-нибудь делать. Может, разматывать и наматывать снова. Свете казалось, что она просто не сможет опять сесть на стул, до того не хотелось ей снова тянуть и скручивать пленочки.
Катя сказала ей быстро:
– Пока мамки нет, давай-ка наматывай сверху, чтоб не видать было. Только гляди, чтоб уже аккуратно! – и убежала из комнаты.
Пальцами надо было все время перебирать, чтобы пленочки, из которых свивалась веревка, ложились одна к одной – так учила Катина мама. Вчера, когда они сидели втроем, она им твердила: «Веревку – ее чувствовать надо. Вы, девчонки, болтать-то болтайте, но не забывайте веревку чувствовать!»
«А потом моя мама пришла!» – подумала Света. Она очень старалась не думать о том, что ей хочется, чтобы и сегодня пришла мама, чтобы сегодня было вчера. Пусть, пусть на нее снова кричат, если им так хочется. Но только пусть, пусть мама придет пораньше!
Тонкие пленочки щекотно тянулись между пальцами, не было ничего, только бесконечно длинная веревка. «Ее чувствовать надо, – говорила Света себе. – А что ее не чувствовать, вот же она». Ладони вспотели, пленочки липли к пальцам. В ушах стоял тихий скрип и жужжание, и было не понять, сколько прошло времени. Свете вдруг показалось, что она сидит здесь бесконечно долго, и уже стала старенькой, и все, кто знал ее, давно забыли о ней. Света вскочила – моток упал на пол, она не подумала выключить перераспределитель и ринулась из комнаты.
Катя пробовала из кастрюли, вытягивала губы, дула на ложку. «Опять скажет, чтоб я шла тянуть», – подумала Света.
Катя сказала:
– Садись есть.
Света, как ни была голодна, с трудом проглотила первую ложку, вторую; от супа все еще пахло невкусно, кажется, еще хуже, чем когда он только варился. Она думала: «Вот если бы не нюхать его, а только есть!»
– Что это? – спросила она.
Катя сказала:
– Не видишь, почки! Матери задешево продают на Кировском поселке, и мясо не надо покупать. Мы в магазины, считай, и не ходим!
И добавила:
– Мы раньше ведь жили на Кировском. Нас там все знают.
Свете послышалась грусть. Она подумала, что сейчас Катя расскажет, как жила, пока не стала учиться с ними. И про бабу Валю, которая все знала про всех, если посмотрит в воду. Она ведь тоже, наверно, осталась в Кировском поселке? Нет, говорят «на Кировском поселке». «На Кировском».
Света нет-нет да и думала, как можно в воде увидеть что-нибудь, чего там нет. Она вглядывалась дома в аквариум, пытаясь понять, где они с Катей будут работать – в южных или северных морях. Лучше бы в южных! Но, должно быть, рыбы мешали ей что-то разглядеть в воде. Она не представляла, как, быстро или медленно, в каком конце аквариума должно возникнуть их с Катей, взрослых, изображение. Цветное оно должно быть, четкое, яркое или еле видное, размытое водой? А Катя, может быть, знала это, и наверняка она могла рассказать, как надо глядеть. Но Катя уже вскочила с табуретки и понесла к раковине пустые тарелки, а ей велела снова идти к перераспределителю.