На весенних каникулах класс повели в городской дворец творчества. На стенах висели рисунки, выбранные во всех художественных школах, были и два Светиных. На одном была кошка-королева – Света всегда начинала кошек, когда разрешалось рисовать что хочешь, правда, кошки могли получиться кем-то другим. Но эта явно была кошкой – бело-голубой, тоненькой, с прекрасными удлиненными глазами; в лапе она держала веер. (Нина успела уже спросить: «Нарисуешь мне, чтобы вот так?») На другом рисунке была Снегурочка – художественный класс водили специально на оперу. Света не старалась нарочно, но у Снегурочки вышло лицо Кати Трофимовой, волосы были убраны под кокошник.
Хор детского дома со сцены спел про мир во всем мире, и потом в вестибюле Света, оглядываясь, чтоб не видел никто из ее класса, подошла к детдомовской девочке и, обмирая, спросила про Катю. Беловолосая девочка вскинулась и глянула на Свету необыкновенно – по-доброму и с ободрением, так, будто она уже была взрослой, а Света – совсем маленькой.
– Есть у нас такая. Новенькая она, да? – сказала девочка и, не дожидаясь ответа, закричала:
– Катя! Трофимова!
Катя была в белой рубашке и блестящей концертной жилетке, как все детдомовские. Волосы на затылке забраны в хвостик, он загибался колечком. Света кинулась было к ней – но та посмотрела на нее так, как смотрели североамериканские индейцы, и Света остановилась в нерешительности.
– Вас тоже сюда привели? – полуутвердительно сказала Катя.
А потом, точно сжалившись над Светой и решив добавить еще что-нибудь, спросила:
– Что ты на Кировский к Максиму не ездишь? Он спрашивал про тебя.
Свету поразило, что, оказывается, надо было ездить в кружок на Кировском поселке, уже без Кати, и что Максим, так напугавший ее, потом про нее спрашивал.
– Я теперь в художественную школу хожу, – сказала она, будто оправдываясь.
Катя глянула на нее, и Свете почудилось в ее глазах удивление. Тут же Катин взгляд стал взросло-колючим, и она спросила с насмешкой, как может спросить учительница:
– И по воскресеньям тоже туда ходишь?
– Н-нет, – прошептала Света.
– А Максим, – победно сказала Катя, – он и по воскресеньям кружок ведет. Нас-то из детского дома только по воскресеньям и отпускают.
«Там Катя будет», – думала Света.
В воскресенье мама спросила у нее, куда она собралась так рано. Света сказала, что ей надо встретиться с девочками. По маме было видно, как она удивлена. Должно быть, ей показалось, что что-то не так. Если бы Света сказала, что они договорились встретиться с Ниной Кротовой, мама бы сразу успокоилась, но у Светы не получилось так ловко соврать. Впрочем, мама хотя бы могла не думать, что она хочет встретиться с Катей, ведь Катя уже не училась в их школе.
Глядя на Максима, нельзя было подумать, что он удивлялся, отчего Света не ходит в кружок, и что он рад теперь видеть ее здесь. Подвальная комната продувалась ветром из окон под потолком, пахло масляной краской. Столы и стеллажи громоздились в одном конце. Большие парни водили по стенам масляными кистями. Максим протянул Кате и Свете по тупому ножу и велел соскабливать краску с большого деревянного щита.
– Стенд сделаем, – сказал и кивнул Свете.
Нож гнулся у нее в руках. Потрескавшаяся краска слезала не полностью. Катя скоблила рядом, и Света чувствовала, что они заодно. «Странно как, – думала она. – Чтобы с Катей быть, надо все время делать что-то неинтересное – то веревку тянуть, то вот краску соскабливать».
Вскоре Катя объявила, что ей пора в детский дом, и Света вышла с ней вместе. Катя сказала хмуро:
– Тебе же ничего не будет, если позже придешь, помогла бы Максиму.
У троллейбусного кольца она вытягивала шею и все время топталась на месте, ей невмоготу было стоять, и наконец она сорвалась с места, пересекла улицу. Света еле поспевала за ней. «В детском доме страшно наказывают, может быть, Катю побьют, если она не придет вовремя», – думала Света. Когда-нибудь она сможет вызволить Катю из детского дома. Она будет знать, что нужно для этого сделать, она будет взрослая, но это когда еще! Как хорошо было бы жениться на Кате и увезти ее на какие-нибудь далекие тропические острова. Если бы она была Джоном, тем капитаном, которого играет Хью Джефф! Нет, Нина Кротова говорила, Джона играет кто-то другой, Света забыла, кто…
– Ну, быстрей можешь? – оборачивалась к ней Катя, дышалось ей тяжело.
Они приближались к арке, у которой толпились женщины, продававшие семечки и банки с какими-то соленьями, и вязаные носки, и сморщенные перезимовавшие яблоки. Кто-то развесил на заборе старые платья. Света шла, озираясь.
Катя сказала:
– Нам сюда.
За аркой, внутри, было тесно. Люди вокруг были в резиновых сапогах или в шлепанцах на шерстяные носки. Попадались женщины в невообразимых, как у ведьмы, которую однажды Света нарисовала, юбках, иногда поверх мужских брюк или застиранных джинсов. Кругом лежали целые россыпи старых вещей – на столах и на расстеленных на земле клеенках, и что это за вещи, нельзя было рассмотреть. Только замедлишь шаг – ближняя торговка окликает тебя:
– Девочка, а вот у меня есть для тебя кофточка!
И поднимает что-то заношенное, старенькое.
Света боялась отстать от Кати и потеряться, было непонятно, в какой стороне выход. Катя шагала сквозь рынок так же быстро, как и по улице, успевая при этом оглядывать все разложенное, и взрослые не требовали, чтобы она у них что-то купила. С некоторыми она здоровалась. Среди торговцев попадались и дети, кто-то стоял, заменяя родителей, со своими же, ставшими тесными, ботинками или сапогами в руках. Два мальчика, похожие друг на друга, катали перед собой по столу машинки, и их машинки были не новые, с колесиками разного размера. От этого они, казалось, хромали. У одной кузов был из спичечного коробка. Мальчики были загорелыми, хотя только начинался апрель. Свете показалось, что старшего она где-то видела, – должно быть, он похож на кого-то, и она не могла вспомнить, на кого и в каком кино.
Света поглядывала на мальчика мельком, поднимая глаза от машинок, пока не увидела, что он в упор разглядывает ее. Люди обычно не изучают других так открыто, и в том, что он уставил на нее черные удлиненные глаза, ей почудилось и дружелюбие, и беззащитность: я, мол, такой, делаю, что считают невежливым, и легче легкого за это отругать меня.
Света улыбнулась от уха до уха. Было интересно, что может сказать такой мальчик.
Мальчик сказал:
– Очкашка лупоглазая.
Света не поняла его слов. Она наклонилась к нему, переспросила:
– Что?
– Уши прочисти, – ответил мальчик.
И кивнул Кате:
– Твоя подружка?
– Она так ничего, нормальная. Это из моей новой школы. Ну, из второй моей. Где в городе я училась, – Катя говорила так, точно немного стыдилась ее и оправдывалась перед мальчиком за дружбу с ней. – Она, это, картинки хорошо рисует.
Света никогда не задумывалась, как Катя могла бы говорить о ней с другими людьми. Оказывается, вот так.
– В той школе полно в очках, – объясняла она мальчику. – Мода у них такая. – И усмехнулась: – Даже считается красиво…
Свету кольнуло, что она сказала «у них». Катя всегда выглядела чужой в классе, и, получается, она чувствовала себя чужой всем. Неужели и ей, Свете, тоже? Света глянула на подругу вопросительно, а та уже не смотрела на нее и говорила с мальчиком о чем-то, о чем ни разу не говорила со Светой.
– Четыре года суд присудил. Это мне уже шестнадцать лет будет!
Катино выражение стало жалостливым, зависимым. Она огляделась почему-то и спросила мальчика:
– А шаролунник у тебя?
Мальчик улыбается так, что у Светы в животе что-то замирает. Невозможно смотреть на его лицо, хочется расплакаться, и спрятаться, и не быть здесь. И в то же время не можешь сдвинуться с места. Хочется стоять и смотреть, как он с улыбкой мотает головой:
– Не-а. Кто тебе сказал, что он у меня?
Катя, волнуясь, называет имена. Андрей, Сашка, Генка сказали ей, все как один, что шаролунник теперь у этого мальчика. И он, ухмыляясь, уже достает откуда-то, уже выкладывает на прилавок белый полупрозрачный камень размером с кулак. Света оглядывает его не отрываясь: вот он, шаролунник! Гладкий, отполированный водой ли, ветром, а может, пальцами людей, носивших его с собой, и только один край сбит; там, на сколе, щетинятся крошечные острые кристаллы.
Катя протягивает руку к шаролуннику.
– Дай, а?
Мальчик хитро глядит:
– А вдруг умрешь? Баб Валя-то что говорила?
Катя уговаривает его:
– Ты же не умер! И никто не умер! Говорили, только возьмешь к себе – и всё, страшная смерть.
Мальчик покровительственно объясняет:
– Это если ты повредишь ему. Или потеряешь его. А он – вот он здесь, такой, какой был.
Катя смотрит на мальчика с мольбой. Мальчик нежно гладит камень пальцем по волнистому гладкому боку.
– Всё, всё рассказал мне, какой коттедж у меня будет в поселке, и какая палатка на этом базаре, и как вы все у меня деньги занимать станете.
Катя послушно кивает головой:
– Станем, станем. Дай мне его, а? Не насовсем, я потом тебе отдам.
Мальчик хмыкает:
– Так и не насовсем денег стоит. Слыхала, как берут напрокат?
Катя беспомощно оглядывается на Свету, и та снимает рюкзак, и руки сами собой роются внутри, находят кошелек. Мама с папой дают деньги на неделю и говорят, что Света сама должна их распределять. До следующего воскресенья. И она справится. Ничего не случится до следующего воскресенья! В школе не так уж хочется есть. А до художки можно дойти пешком. Добежать…
Мальчик впервые смотрит на Свету с интересом. Спрашивает:
– И все, что ли? Больше у тебя нет?
Катя морщится, говорит с совершенно незнакомыми Свете интонациями:
– Я ведь теперь сирота… Мать у меня посадили, мне надо поглядеть, когда мы с матерью встретимся… Вот, по деньгам – сколько можем…
И после, уже с камнем в руках, Катя торопится. Света не понимает, что будет ей за опоздание с прогулки, но Катя то и дело переходит на бег, дышит тяжело. Свете хочется самой подержать в руках шаролунник – может, она увидит в нем то, что будет в следующий раз в художке и кто победит в городском конкурсе. Или она увидит большой корабль и себя с Катей, совсем взрослых, и пролетающих мимо них по воздуху цихлазом. Хотя летают совсем другие рыбы. А может быть, Света решится попросить маму с папой забрать Катю домой, и они согласятся. Катя станет прежней, какой была в школе. Она больше не будет тянуть тонким голосом: «Я сирота…» Красивый мальчик станет бывать у них в гостях, ведь они с Катей хорошо знакомы.