У детдомовского забора Катя помедлила – между прутьев неловко вылезал какой-то мальчик. Света спросила шепотом уже вдогонку ему:
– Он удирает?
Катя ответила:
– Зачем? Поселковый приходил с нашими играть. У нас же площадка – где найдешь такую еще?
– А можно к вам приходить? – удивилась Света.
Катя пожала плечами:
– Ну, все же приходят. Мальчишки играют в футбол…
И Катя скользнула в детдомовский двор через дыру между прутьями.
Свете предстояло пешком, вдоль дороги, идти к центру города – мимо стройки, совершенно пустой в воскресенье, и по мосту над рекой. Машины проносились по мосту с шумом, и она каждый раз закрывала глаза. Дорожка для пешеходов была совсем узкой, и никто по мосту пешком не ходил. Она почувствовала себя счастливой, когда мост закончился, и бросилась к городским кварталам бегом. По дворам, мимо горок и лесенок и малышей на них, напрямик к дому идти было привычно, и Света говорила себе: «Ничего, в следующий выходной мне снова дадут денег, и я поеду в детский дом на троллейбусе».
Теперь, когда она вспоминала Катю, ей вспоминался красивый загорелый мальчик. Она не понравилась ему, хотя он ее совсем не знает. Света представляла, как склоняется над ним, раненым, на корабле, как утаскивает в трюм, и он спрашивает потом: «Кто меня спас?» Или нет, с ним все в порядке, он целится в кого-то на чужом корабле – из старого ружья, которое надо все время перезаряжать. Света в голубом пышном платье подает патроны, и когда пиратское нападение наконец отбито, он оглядывается на нее. Похожее платье она видела и в кино, и в музее и может нарисовать. Света спохватывалась, что она забыла о Кате; тут же для той находилось и роскошное длинное одеяние, и место на корабле – правда, где-то поодаль на палубе, так, чтоб она не попадалась своему знакомому на глаза. Жаль, Света не узнала, как его зовут; ей не терпелось дождаться воскресенья.
Мальчику не понравилось, что Света носит очки, и по дороге из школы она сняла их. Все было как в разбавленном молоке, земля под ногами как будто двигалась, и было непонятно, куда ставить ногу, казалось, что вот сейчас упадешь. Ее быстро стало тошнить.
Дома без очков ходить было легче, но мама спросила:
– Света, ты разбила очки?
– Не разбила, – ответила Света и хотела уйти к себе в комнату.
Но мама остановила ее, спросила:
– Света, где твои очки?
Пришлось надеть их.
Назавтра Нина Кротова говорила ей, что такие очки, как у них, в больших городах уже не носят. А носят в совершенно другой оправе!
Света слушала ее, потом сказала с тоской:
– Ты не понимаешь, мы же с тобой – очкашки!
– Очкарики! – улыбнулась Нина. – Нам и за очками надо следить, как всем за платьишками. Так я тебе говорю: в этом году уже не такая мода…
Она сняла очки – сразу ее лицо сморщилось. Она поднесла очки близко к глазам, погладила оправу, точно та была живой.
– Знаешь, я привыкла к ней! Но в этом году должны быть уголки, здесь и здесь!
Света не ждала, что через секунду заплачет – и сразу громко, в голос. Никому бы она не могла рассказать про Кировский поселок, и про базар со старыми вещами, и про красивого мальчика. И Катю Трофимову, должно быть, никто в классе уже не помнил. Одноклассники собрались вокруг. У них были перепуганные, добрые лица. Все спрашивали ее о чем-то. У Нины не получалось их оттеснить, она гладила Свету по руке и повторяла: «Не плачь! Не плачь!»
На следующей перемене Света обнаружила у себя в портфеле начатую шоколадку. Анчугин поглядывал на нее напряженно, почти испуганно. Света отметила это мельком – руки уже торопливо разрывали обертку, уже несли первый кусочек в рот. На прошлой перемене многие ходили в столовую, а Света сказала Нине: «Иди с кем-нибудь, я не хочу».
В понедельник она и не заметила, как высидела все уроки без школьного завтрака. Только на последнем уроке ей вдруг сразу резко стало хотеться есть. И она со всех ног бежала домой, и мамин суп оказался вкусным, вкусным! Она съела две тарелки и налила еще, вспомнив, что ей надо много сил, чтобы добежать до художественной школы. И она взяла из дому булочку, чтобы подкрепиться на обратной дороге, и она ничуть не устала вчера.
Но во вторник уже на четвертом уроке она все время помнила, что у нее нет денег, и внутри под ребрами что-то давало о себе знать, все время заставляло чувствовать себя, там булькало, и ее тошнило – нельзя было думать о чем-то другом.
Кира Львовна спрашивала:
– О чем ты думаешь, Света?
А что Света могла бы сказать?
После урока Нина подошла к ней и вдруг спросила:
– Ты что, потеряла деньги?
Света в растерянности кивнула. Нина потянула ее в столовую. Света бежала следом за ней, повторяя отрывисто, запыхавшись:
– Я не смогу отдать. До следующей недели, мне на неделю дают! Мама узнает, меня ругать будет!
Это надо было сказать, но как Свете хотелось, чтоб Нина не стала ее слушать – и она не стала. Женщина в столовой поворчала, что кто-то ходит не со своим классом, но казалось, что она говорит это, потому что ей для чего-то надо так говорить. Было счастьем есть столовскую кашу с биточками.
Нина сказала:
– Я сегодня приду к тебе.
Света попросила:
– Только не говори моей маме про деньги. Я после, после тебе отдам.
Но когда мама пришла с работы и заглянула поздороваться с девочками, Нина вскочила перед ней с радостной улыбкой и сказала:
– Вы ведь не будете ругать Свету, правда? А то она боится вам сказать. Света потеряла деньги, которые вы дали ей на неделю. Выронила, наверно, где-нибудь…
Мама растерянно глянула на Нину, потом на Свету, в ее глазах мелькнуло удивление и, на одну секунду, гнев, что пропали деньги. А потом мамины губы растянулись в улыбке: ей было приятно говорить с Ниной.
– Буду ругать, – мягко сказала мама, – за то, что не сказала мне. Как можно было ходить без денег? Разве мы с папой такие страшные?
Вечером в кровати Света вспоминала, как Нина сказала: «Ведь вы не будете ругать Свету?» Она и впрямь умеет говорить со взрослыми! Мама не зря любит ее. Нина, конечно же, лучше Светы, лучше! Мама давно говорила Свете, что хотела бы вместо нее такую дочку, как Нина. Должно быть, она бы с удовольствием поменялась с Ниниными родителями. «Но только они бы не захотели меня», – думала Света.
Никто не любил Свету из всех людей, и она не заметила, как чувство вины сменилось глухой, удушающей обидой; надо было плакать, чтобы можно было дышать. Она кусала мокрую, в слюнях, подушку, чтобы не реветь в голос. Хорошо, что родители спали.
Назавтра была только среда, и Света думала, что никогда не дождется воскресенья. Наверно, на этой неделе она будет плакать каждый день. Ночью все видится не таким, как днем, и Света не помнила, что по средам ее ждет художка, а в художке тебе всегда хорошо. А до художки, на русском и на истории, Анчугин то и дело глядел на нее, и волей-неволей ей приходилось думать, почему он глядит. Нина не отходила от нее на переменках, так что она не смогла бы спрятаться и поплакать, даже если бы захотела.
На математике соревновались, кто больше решит хитрых задач. В одной было про рыбу, у которой хвост весит один килограмм, голова – сколько хвост и половина туловища, а все туловище – сколько голова и хвост вместе, и Света первая подсчитала общий вес рыбы. Она вскинула руку вверх и ощутила свободу: сейчас она вскочит на ноги и назовет ответ! А при Кате она бы и вида не подала, что решила задачу. Кира Львовна спрашивала бы, глядя хитро: «Неужто никто не знает?» – а Света бы отводила глаза.
Следующая задача была про Барбоса и Бобика – буквы из их имен складывались столбиком, под чертой стояло: «Собаки». Одни и те же буквы требовалось заменить одними и теми же цифрами. Про собак задали на дом, и мама с папой вечером взялись решать тоже.
Света кричала:
– Не помогайте мне!
Они отвечали:
– Не будем! Нам самим интересно! Мы сами для себя хотим решить!
Но и у них не получилось.
В четверг Кира Львовна сказала, что это будет задачка на будущее и каждый, когда захочет, сможет вернуться к Барбосу с Бобиком – может, уже став взрослым. Она продиктовала еще несколько задачек, в которых за словами прятались цифры, и надо было найти их.
Воскресенье приближалось своим чередом. С утра Света поехала в кружок к Максиму, заранее думая, как бы устроить так, чтобы пробыть в подвале недолго.
Подвал сиял свежей масляной краской, на желтом полу ярко выделялись следы ботинок. Мальчишки опять что-то делали за столами. Максим сказал, что не видел Катю: должно быть, ее не отпустили из детского дома, – и Света сразу выскользнула на улицу. Во рту холодело, когда она вспоминала, как в прошлый выходной шла пешком – сначала запыхавшись, поспевая за Катей, а потом, до самого дома, одна. И теперь она дождалась троллейбуса и миновала в нем арку, за которой начинался блошиный рынок. Было немыслимо идти сквозь него одной: торговцы готовы схватить тебя и не выпускать, пока ты у них что-то не купишь, а больше всего Свету пугало теперь, что она может увидеть красивого мальчика.
Она вышла из троллейбуса возле реки, пустой улицей добежала до детского дома и, еле дыша от страха, пролезла в дыру в заборе. Дети галдели на площадке; с крыльца к ним бежал маленький мальчишка, готовый вступить в игру. Света удержала его и очень громко и быстро, боясь, как бы не задрожал голос, скомандовала позвать Катю Трофимову. Да, подтвердила она, Катю-новенькую. Мальчик шмыгнул в дом.
Катя вышла сразу же и сказала ей:
– А, ну пошли… – и потянула ее снова на улицу.
Карман Катиной куртки сильно оттягивал шаролунник – Света сразу догадалась, что это он.
– Дай поглядеть, – попросила она.
Катя отмахнулась:
– После!
Сказала:
– Он все равно неправильно показывает. Толку-то тебе смотреть в него. Я посмотрела – и что?
У Светы внутри ухнуло: Катя знает уже свое будущее! Она увидела его в шаролуннике! Скорее, скорее посмотреть и про себя тоже!