Ассы
…Весной сорок третьего перегоняли мы с подружкой «У-2» из ремонтной бригады на наш фронтовой аэродром. Оружия у нас не было… А впрочем, зачем нам наганы, если внизу глубокий тыл? Катька мне песни по внутренней связи поет, а я – штурман-стрелок без пулемета – американское печенье грызу.
Катьке тогда двадцать два года было, мне – девятнадцать. Девчонки совсем!.. Но дружили мы крепко. Катька красивая была как королева, бойкая, такая спуску никому не давала. Служил у нас на аэродроме один майор-связист. Грешок за ним водился – любил свое неравнодушие к женскому полу руками доказывать. Но после «разговора» с Катькой он не то, что ее, меня за три версты обегать стал. Издалека предпочитал здороваться, при чем крайне вежливо.
На фронте к женщинам особое отношение было. Не в бою, конечно, на земле. Чуть «зазевалась» девчонка – уже и женишок рядом вертится. Люблю, мол, и жить без вас не могу!.. Тили-тили, трали-вали, короче говоря.
Катька все посмеивалась. Мол, эти мужики, как «мессеры», всегда с тыла заходят. Может быть, уже завтра гореть девчонке среди обломков фанерного самолетика, уткнувшись разбитым лицом в приборную доску, а тут любовь, понимаешь!.. Но человек к жизни тысячами нитей привязан. Чего греха таить, жаден он к ней, даже ненасытен. А любовь-то, она и есть самая главная ниточка. Чуть тронь ее – уже стучит глупое сердечко, волнуется… И жизнь огромной кажется, как небо.
Рядом с нами 346-й истребительный полк базировался. Сама не знаю как, но привязался ко мне паренек один. Ладно бы герой, а то так себе – младший лейтенантик ускоренного выпуска… Худой, как мальчишка и застенчивый еще больше чем я. Из всех достоинств у Петьки только глаза и были. Никогда, ни до ни после, я таких глаз не видела: огромные, голубые, может быть чуть грустные, но едва улыбнешься ему, глядь, и в Петькиных «озерах» живая и лукавая искорка светится. «Озерами» Петькины глаза Катька называла. В насмешку, конечно. А еще она терпеть не могла, когда я ей про Петькины «ухаживания» рассказывала. Злилась даже. Хотя, какой из Петьки, спрашивается, ухажер?! Всей смелости у него только на то и хватало, чтобы рядом со мной присесть да робко за руку тронуть…
Месяц прошел – Петька мне предложение сделал. Смешно!.. Не целовались даже ни разу, а тут – замуж.
Рассказала я Катьке… А она глазами сверкнула, отвернулась и молчит. А я дальше рассказываю и от смеха уже чуть ли не задыхаюсь. Петька – и вдруг муж!.. В ту пору мне больше рослые ребята нравились, с орденами и снисходительными улыбочками. Герои!.. А тут вдруг какой-то красный от смущения Петька.
Катька спрашивает:
– Прогнала его?
Я смеюсь:
– Конечно!
На том и закончился наш разговор.
А уже на следующий день я Катьку рядом с Петькой увидела. Стоит наша гордая полковая красавица и такими влюбленными глазами на Петьку смотрит, что даже у «вечного грешника» майора-связиста челюсть на грудь упала. Мол, чего это она, а?!.. Да что там майор! Сам командир полка и тот головой покачал. А потом влепил он Катьке сутки «губы» чтобы охолонула она от своего неуемного чувства, поскольку зенитчики вместо того, чтобы за небом присматривать, на сияющую от счастья красавицу глаза пялят.
Шевельнулось у меня под сердцем что-то… Что-то не доброе к Катьке. Мол, зачем она к Петьке подошла? Во-первых, мы же подруги, а во-вторых, если я Петьку прогнала, то ей-то он зачем?!
А весной в мае ночи светлые, соловьиные… Сирень пахнет так, словно войны и в помине нет. Если бы мы на ночные бомбежки летали, может быть, я и не думала ни о чем… Но перед этим потрепали нашу старенькую «восьмерку» немецкие зенитки. Сдали ее в ремонт, в тыл… Короче говоря, не один час, по ночам, я потолок нашей землянки рассматривала и никак от мысли, – где и с кем сейчас моя подруга Катька пропадает, – избавиться не могла.
Потом срок пришел за нашей «восьмеркой» в тыл ехать. Я остаться могла, но Катьку не проведешь: мало ли, мол, что в ее отсутствие на моем личном фронте случиться может?.. Ведь у девятнадцатилетней девчонки вчерашнее «нет» очень легко в «да» превращается.
Ох, и ласкова же со мной Катька была!.. Когда мы на «полуторке» ехали, она меня два часа шоколадом кормила. Целый месяц она его копила, что ли?.. А болтала Катька так, словно на всю войну наговориться решила: и о доме своем под Иркутском, и об учебе в техникуме, и о матери… Короче говоря, обо всем кроме Петьки.
Но сколько бы я шоколада не ела, все равно под сердцем горько было. Неуютно как-то и горько…
А еще через сутки поднялись мы с Катькой на своей «восьмерке» с пыльного аэродрома к веселеньким облачкам еще не зная, что идем в самый страшный и отчаянный бой в своей жизни.
Погода была лучше и не придумать: солнышко яркое-яркое и вокруг пышные облака, как огромные корабли.
Вдруг смотрим, ниже нас – «Мессер»!.. Один. Нас он не заметил – мы как раз в облако нырнули. Такие самолеты-одиночки «охотниками» называли. Летали на них ассы. Правда, такому ассу, что полевой госпиталь атаковать, что штаб во время передислокации – все едино.
Война – это азарт. Азарт страшный – до безумия. Отличные у нас были шансы на голову фашиста свалиться и пропеллером его рубануть, но скорости не хватило. У «Мессера» скорость – втрое. К тому же опытный нам фашист попался, успел в сторону шарахнуться.
Кое-как увернулись мы от его очереди и снова – в облако. А фрица видно обида взяла: мол, какие-то русские «фрау», меня, асса, сбить захотели. Знали немцы, что на «У-2» частенько женщины летали. Короче говоря, решил немец на нас поохотится. Их брату-ассу за «рус фанер» с «рус фрау», железный крест давали.
Крутимся мы с Катькой в облаках… А фрицу то ли его же собственная скорость за тихоходным самолетиком охотиться мешает, то ли он специально выманивает нас из облака: крутится ниже, словно на вторую атаку напрашивается. Буквально жмется к облакам, гадина!..
Высмотрели мы вдвоем фашиста еще раз. Катька ручку от себя и – в пике прямо на желтые кресты. А «мессер» чуть ли на «пятачке» развернулся и как полоснет очередью! Меня в руку задело, Катьке осколками триплекса лицо посекло. Спасло только то, что Катька успела под брюхом «мессера» прошмыгнуть.
Стал немец еще ближе от облаков кружить. Ждет, сволочь!.. Нате, берите, мол, меня, фрау. А у нас бензин – почти на нуле. С парашютом прыгать бесполезно: для «мессера» двух «фрау»-парашютисток расстрелять – одно удовольствие.
Катька мне кричит:
– Не вижу ничего!.. Кровь глаза заливает. Наводи меня!..
Только я что могла?.. Хоть и не сильно меня фриц задел, но мимо артерии пуля все-таки не прошла. Кровь хлещет так – ладошкой рану не зажмешь. Мутится все перед глазами… А фашист хоть и рядом – попробуй, достань его. Это тебе не бомбы на окопы сыпать.
Вот в ту секундочку и вспомнила я Петькины глаза. Словно в самую душу плеснули мне его «озера». Казалось бы, вот она, смерть, а меня жалость какая-то за сердце берет.
«Ах, Петька ты, Петька!.. – думаю про себя. – Что же ты таким робким оказался? Был бы наглым, как этот фашист проклятый, может быть, и добился своего?..»
Катька мне кричит:
– Бензин кончается!.. Не вижу. Наводи!
А у меня в голове: «Прощай, Петьенька!.. Видно не судьба, потому что фашист этот не как ты… От него не уйдешь».
Я смотрю, тень чуть ниже нас скользит. Кажется, руку протяни и достанешь. Не летел даже фашистский асс – словно парил в воздухе как воздушный шарик.
Я кричу:
– Катька, левее на десять часов!
Ближе тень… Еще ближе! Крепкие нервы у немца оказались. Один за одним виражи он закладывал: что, мол, дамочки, слабо вам, да?
Словно по ниточке на ту последнюю атаку мы выходили… Цена ниточки той – жизнь. Когда «мессер» стал высоту на очередном развороте набирать, упала у него скорость… Как акула перед атакой он брюхом к нам развернулся.
Я кричу:
– Катенька, вправо на четыре!.. Угол семьдесят. Милая, прощай!!
Уже не о простом таране речь шла, а о таком, после которого комок железа вперемешку с человеческой кровью остается.
Только ошиблась я… Просто не могла не ошибиться: перед самым носом фашиста наш самолетик из облака вынырнул. Так что не мы его, а он нас таранил: осколки хвоста нашей «ушки» в одну сторону брызнули, пропеллер от «мессера» – в другую. В грудь ударило так – только искры перед глазами сверкнули, а потом погасли искры… Как в бездне погасли.
Как с парашютом садилась – не помню… В себя на земле пришла – и бегом к Катьке.
А она за лицо обоими руками держится и стонет:
– Господи, да кто же меня теперь замуж возьмет?!..
Оторвала я ее руки от лица. Смотрю – осколки поверху прошли, брови рассекли, лоб и только на одной щеке маленькая царапина.
Я говорю:
– Катенька, это ничего… До свадьбы заживет.
А Катька мне сквозь слезы шепчет:
– Да не будет никакой свадьбы!.. Господи, и что только Петька в тебе нашел-то?!
Обидно мне стало. Даже руки у меня от той обиды задрожали.
– Может, что и нашел – говорю, – тебе-то какое дело?
Катька кричит:
– А такое!.. Ты Петьку прогнала? Вот и не лезь теперь к нему!
Я кричу:
– А вот захочу и полезу!.. И ничего ты мне не сделаешь.
Мимо какая-то пехотная часть шла. Если бы не мы – потрепал бы их «мессер». Так что сбитого фашиста солдаты наши чуть ли не руки приняли.
Полковник подошел. Посмотрел он на нас, улыбнулся и спрашивает:
– Девочки, вы, что тут драться собрались, что ли?
Немца привели. Ух, и гад нам попался!.. Вся грудь – орденах и рожа как у пса-рыцаря из кино «Александр Невский».
Немец морду задрал и лопочет что-то полковнику через переводчика.
Полковник на нас пальцем показал и говорит:
– Ты не мне, ты им, сукин сын, докладывай.
Посмотрел на нас немец – поморщился… Но козырнул все-таки, потом говорит:
– Майор фон Отто Краух. Совершил триста боевых вылетов. Уничтожил девяносто восемь самолетов противника. В последнем бою своим первым тараном сбил… – еще раз осмотрел на нас немец, еще раз поморщился: – Сбил двух советских ассов.