живут, потому что художник сумел сам их пережить и заставил читателя пережить их как нечто данное впервые, вырывая нас своим «Уроком немецкого» из повседневных забот и страстей, одухотворял их высшим смыслом. А когда такое случается, мы испытываем благодарность к творцу и включаем это его произведение в свой духовный мир, воспринимая его творчество не как экзотическое растение, увиденное нами в оранжерее, а как обращенное к каждому из нас.
Маленькая повесть писателя, полудетективная по сюжету, буквально насыщена той глубинной проблематикой, которая, на мой взгляд, и превращает Ленца в Писателя, а читателя – в человека, задумывающегося над миром и своей жизненной позицией в этом мире. Интрига повести очень проста, но тем отчетливее проведены линии жизнеповедения героев, а их высказывания порой афористичны и точны, как математические формулы.
На старом плавучем маяке дослуживает последнюю вахту старый капитан Фрайтаг, а с ним – команда, из шести человек. В последнюю вахту он взял с собой восемнадцатилетнего сына Фреда, с которым у него явное взаимонепонимание, достаточно ясно прочерченный писателем конфликт «отцов и детей». Сын находится в том возрасте, когда девиз «подвергай все сомнению» обращается прежде всего на родителей; и жизнь, и позиция, отца оказываются предметом критического и даже негативного отношения сына. Отец пытается, но не может найти с ним контакт. Ситуация нарастающего конфликта, недоверия и отчуждения провоцируется и катализируется внезапным обстоятельством. Моряки спасают терпящую бедствие шлюпку, в которой оказываются три преступника: два полудегенеративных брата Эдди и Ойген и их интеллектуальный вожак доктор Каспари. Команда плавучего маяка оказывается в положении своеобразных заложников, которые должны сами за себя заплатить выкуп – отправить бандитов на берег и при этом умолчать об их присутствии на борту маяка.
Штурман Ретхорн предлагает (при полном одобрении команды и сына капитана) захватить бандитов, но наталкивается на неожиданное сопротивление капитана, который бормочет невнятно, что «не так-то легко беседовать с дулом пистолета» и, объясняя свою позицию, говорит то, что кажется всей команде и прежде всего его собственному сыну типичной трусостью и соглашательством: «Хочу мира на последней вахте… И хочу, чтобы мы все здравыми и невредимыми высадились на берег, когда судно вернется в порт. Ни одного не должно недоставать при швартовке». В результате дальнейших перипетий от руки бандита погибает один моряк, доктор Каспари разгадывает план капитана, хотевшего отправить бандитов на плохо починенной шлюпке, с таким расчетом, чтобы у нее снова сломался мотор, – тем легче сдать их в руки полиции, не рискуя жизнью безоружных людей. Разгадав план капитана, Каспари с ехидством говорит ему, что капитан не подумал «о том, что само судно, ваш плавучий маяк, в крайнем случае, тоже способно ходить под парусом, хоть и было построено, чтобы стоять на цепи». Ответ капитана ясен и недвусмыслен: «Пока я на борту этого судна, оно никогда не оставит свой пост». Более того, он предупреждает Каспари не делать этого, пугая неопределенной угрозой: «Если вы вздумаете силой поднять якорь этого судна, вы кое-что увидите. Вы можете все испробовать на этом судне, только не это. Вы поразитесь». И, как и положено в произведениях, склонных по своей пропедевтической сути к притче, капитан жизнью доказывает высказанный им тезис. Угрожая автоматом, бандиты требуют поднять якорь, Ретхорн готов согласиться, апеллируя к прежнему требованию капитана («Я говорю лишь то, что ты нам все время говорил»), но Фрайтаг непреклонен и обращается к Ретхорну с фразой, за внешней неуклюжестью которой скрывается своего рода ключ к проблематике повести: «В отличие от тебя я знаю, что и когда того стоит. Я отдаю себе отчет в том, что для чего годится и в какое время». И капитан идет на автомат бандита, вынуждая всю остальную команду своим примером следовать за собой; он тяжело ранен, но бандиты схвачены, а маяк остается на месте, «предостерегая суда о блуждающих банках и указывая фарватер через минное поле». Похоже, что и Фред, сын Фрайтага, не только понял позицию отца, но и принял ее как жизнеопределяющую.
Попробуем и мы понять позицию Фрайтага, ибо, в сущности, именно ради того, чтобы сказать о ней, и построил Ленц этот плавучий маяк в море, ограничив место действия его бортами, а время – всего несколькими днями, создав тем самым некую художественную модель, позволяющую читателю отчетливо увидеть и прочувствовать жизненную ситуацию, с которой ему в завуалированном виде частенько приходится сталкиваться, но здесь обретающую выразительность символа. Символика маяка известна нам с детства: «Дети, будьте как маяк! Всем, кто ночью плыть не могут, освещай огнем дорогу!» В повести, правда, немножко иной ракурс. Маяк здесь плавучий, как «плавуча» человеческая психика, но он должен быть незыблем, как должны быть незыблемы нравственные устои человека. Об этом и идет в повести речь. Но что значит – нравственные устои? Как реализуется это понятие в сюжете повести?
Ситуация достаточно прозрачная. Полюс зла в повести обозначен с предельной ясностью. Бытовой случай захвата небольшого судна бандитами превращается под пером Ленца в своеобразное исследование принципов, на которых должна основываться борьба, со злом, а сами бандиты – в носителей мирового, метафизического зла. Во всяком случае, намек на такое их понимание в тексте присутствует. Рассказывая о себе, доктор Каспари с иронией говорит, что, по преданию, в их добропорядочной семье каждые сорок лет рождался злодей, и вот на одно такое сорокалетие выпало и его рождение. Эта отмеченность роковой печатью зла, напоминающая романтические легенды о родовом проклятии, о вселении дьявола в душу рядового обывателя, как бы подтверждается и другими словами доктора о том, что он любит жить чужими жизнями (вспомним, что дьявол, как правило, паразитирует на живой жизни и не живет собственной), что он для начала воспользовался обликом своего утонувшего брата-близнеца, выдав себя за него (опять-таки характерный сказочный мотив подмены близнецов); не случайно, видимо, что он угадывает самые затаенные мысли Фрайтага, и самое главное – ему недостаточно просто перебить команду, запугать капитана, а важно совратить его, заставить изменить самому себе и своему делу, поэтому и ведет он с ним в течение нескольких дней длинные беседы, что, казалось бы, должно противоречить элементарному чувству разбойничьего самосохранения.
Но в мировой литературе дьявол выступает чаще всего именно как собеседник, провоцирующий слабость человека. Ясности Фрайтага он пытается противопоставить темноту. Он не просто, скажем, требует, чтобы запись о них не попала в вахтенный журнал, он философствует: «А что, если вы вообще не упомянете о нашем посещении, оставите белое пятно, так чтобы потом никто уже не мог решить, что на самом деле произошло? Почему бы вам не попробовать просто пропустить это все: как вы нас спасли, какая была погода, что произошло на борту, – не упоминать об этом в вашей бухгалтерии, и сразу же у вашего судна появится тайна, темное пятно. И потом когда-нибудь станут говорить: “Тогда, на плавучем маяке, перед зимними штормами”, – но никто ничего не будет знать наверняка».
Как же противостоять этому злу? Ретхорн сразу предлагает экстремальное решение: захватить, перебить, даже рискуя жизнью всех. Но какова основа этого решения, и почему Фрайтаг протестует против него?
«Ретхорн подтянул галстук, пригладил ладонями волосы на висках и сказал:
– Мы обязаны что-то предпринять. Это наш долг.
Фрайтаг устало приподнял плечи:
– Перестань, от этого слова с души воротит. Не могу его больше слышать без позывов к рвоте».
Ретхорн, пока ведет этот разговор, касающийся жизни и смерти, то подтягивает галстук, то приглаживает волосы, то щеткой чистит обшлага рукавов – иными словами, он весь готов к позированию перед фотоаппаратом: отважный штурман, выполнивший свой долг и задержавший преступников. Однако за такое уважение к абстрактно понятому долгу, экстремальным решениям во имя этого не учитывающего судьбы реальных людей долга, слишком дорогой ценой пришлось платить в свое время (судя по времени повести – недавнее для ее героев) Германии, пережившей власть Гитлера, требовавшего верности долгу и во имя этого долга уничтожавшего людей. И весь этот национальный горький опыт звучит в слезах Фрайтага, которого глубоко шокирует фраза Ретхорна. Прежде всего он пытается избежать гибели людей, спасти их. Никто не должен отсутствовать, когда мы сойдем на берег, все время повторяет он. Свое кредо он излагает сыну: «Пока ты считаешь, что единственная возможность для безоружного человека – это подставлять лоб под пулю, всем твоим знаниям грош цена. Я вот что тебе, мальчик, скажу: я никогда не был героем и вовсе не стремлюсь стать мучеником; и то и другое было мне всегда подозрительно: уж слишком просто они умирают, уверенные в своей правоте, слишком уверенные, на мой взгляд, а это не выход. Я знавал людей, умиравших, чтобы этим что-то решить: они ничего не решили, все оставили нерешенным. Их смерть помогла только им самим, но никому другому. Тот, у кого нет оружия и нет силы, все же имеет другие возможности, и порой мне кажется, что за желанием во что бы то ни стало подставить лоб под пулю кроется наихудший вид эгоизма». И Фрайтаг ищет этот выход, эту возможность безоружного человека победить бандитов.
Каждый человек выбирает себя и свою позицию, и она обязана быть достойной. Но за ней, утверждает писатель, обеспечивая ее, должно быть представление о реальных человеческих ценностях, и, как показывает дальнейшее течение повести, их отсутствие превращает его в человека, который не только способен сдаться и капитулировать, но и капитулирует на самом деле. Потому что у него нет человеческой меры окружающей жизни. Эта мера есть у капитана. Фрайтаг навязчиво и даже туповато повторяет свою фразу, что все должны уцелеть, но в основе этой его позиции лежит представление о ценности каждой человеческой жизни. Он понимает, что легко принять непоправимое решение и погубить всех. Труднее найти не экстремальное, а оптимальное решение. Его-то Фрайтаг и ищет. И, как считает Ленц, в этом и состоит главная задача и главная трудность.