de facto, а при втором – греческим словом hoti[214]{615}.
После этих работ друзей Гоббса в 1650 г. была издана «Человеческая природа» самого Гоббса (первая часть «Элементов»). В ней Гоббс разделяет два вида знания: науку, которая, как впоследствии выразится Юм, занимается отношением между идеями, и то, что он называет благоразумием (prudence), предметом которого являются факты. В остальном (за исключением нового использования слова «факты») Гоббс придерживается старой терминологии: знание фактов основано на свидетельствах очевидцев и признаках (мы бы назвали их данными; в английских переводах делла Порты встречается слово «отпечатки», подобно отпечаткам лап животного), тогда как знание понятий сопровождается свидетельствами (evidence, на современном языке – понимание). Следующей была книга, написанная в Париже и изданная в Лондоне – «Левиафан» Гоббса. Этот текст получил широкое распространение и оказал огромное влияние, но лишь немногие мыслители признавались в этом, поскольку он считался непристойно атеистическим. В нем впервые на английском языке было сказано, что существуют исторические факты (деяния людей), которые являются предметом изучения истории общества, и естественные факты, которыми занимается естественная история[215]. Гоббса никак нельзя обвинить в непоследовательности – эта терминология присутствует в его работе «О свободе и необходимости» (Of Libertie and Necessitie), изданной в 1654 г.{616}
За исключением этих трех авторов, мне удалось найти лишь один пример недвусмысленного использования слова «факт» в печатных изданиях на английском языке до 1658 г.; это произведение «Современный государственный муж» (The Modern States-Man), опубликованное в 1653 г. неким G. W. К сожалению, мы не знаем, кто такой G. W., но, скорее всего, он был знаком с произведениями Гоббса{617}. Двусмысленное использование слова «факт» Ноа Биггсом и Александром Россом, обсуждавшееся выше, также имело место после выхода в свет «Человеческой природы» Гоббса. Откуда у трех друзей, Гоббса, Дигби и Чарлтона, появилось представление о факте? Думается, источников было несколько. Как мы видели, Гоббс был знаком и с Бэконом, и с Галилеем. Дигби писал свои труды во Франции, но также в совершенстве владел итальянским – хотя одного этого недостаточно для использования нового слова, мы встречаем это слово у Уильяма Гарвея и Томаса Брауна, которые учились в Падуе. Все трое – Гоббс, Дигби и Чарлтон – читали одни и те же книги, среди которых были труды Монтеня, Галилея и Бэкона. Но в одном источнике сомневаться не приходится: латинский источник Чарлтона, ван Гельмонт, использует factum в значении «факт» (хотя Чарлтон использует слово «факт» и при изложении собственных мыслей, а не только в переводе ван Гельмонта с латыни).
Итак, мы установили следующее: в итальянском, французском и латинском языках «факты» появились раньше, чем в английском, и ключевая роль в проникновении слова «факт» в английский язык принадлежит не Бэкону, а Гоббсу. В этом есть некоторая ирония, поскольку сам Гоббс считал знание фактов низшей ступенью знания; наука для него состояла только из дедуктивного знания. Представления Гоббса просты: мы можем определить факты как необходимо истинные и говорить, что ошибочно принятое за факт не является фактом, хотя ошибки случаются часто; предполагаемые факты не всегда являются фактами. А когда мы пытаемся вывести заключения из фактов, то часто теряемся, поскольку неверно поняли их значимость. Гоббс даже описал то, что впоследствии станет классическими проблемами индукции. У Юма: из того, что до настоящего времени солнце всходило каждое утро, вовсе не следует, что оно взойдет завтра, – и у Поппера: из того, что все лебеди, которых вы видели до сих пор, были белыми, не следует, что черных лебедей не существует (они действительно водятся в Австралии). Это демонстрация ограничений на доводы, выводимые из фактов{618}. Гоббс был первым серьезным философом, рассматривавшим факт, – он понимал факты, но не доверял им.
Следующий серьезный вклад в философию факта был сделан в 1662 г., когда была опубликована «Логика Пор-Рояля» (La logique, ou lʼart de penser, обычно именуемая Logique de Port-Royal). Четыре последние главы книги, вероятно написанные после 1660 г., скорее всего, Антуаном Арно, известны тем, что в них впервые представлена современная теория вероятностей; кроме того, в них мы находим первое на французском языке подробное обсуждение понятия факта, поскольку факты здесь определены как условные события, а условные события более или менее вероятны. Так, например, утверждение «на Рождество шел снег» вполне правдоподобно, если речь идет о Сиднее в канадской провинции Новая Шотландия, но выглядит подозрительно, если имеется в виду Сидней в австралийском штате Новый Южный Уэльс. Откуда Арно позаимствовал представление о факте? Не от Гоббса, ключевые рассуждения которого в то время были доступны только на английском. Источником пристального внимания Арно к факту была дискуссия о том, следует ли считать янсенизм (одним из лидеров которого был Арно) ересью. После 1653 г. дискуссия свелась к тому, содержатся ли пять положений янсенизма, объявленные папой еретическими, в книге Янсения «Августин» (Augustinus). Папа, утверждал Арно, имеет власть в вопросах de jure, но не в вопросах de facto. Относительно ключевого факта, содержатся ли данные положения в книге (а это было вопросом факта, а не деяния, поскольку Янсений вряд ли мог поместить в книгу утверждения, которые еще не были сформулированы), папа попросту ошибался, и поэтому можно защищать правильно истолкованное учение, изложенное в «Августине», одновременно признавая право папы объявлять еретическими эти пять положений. В процессе диспута и имея пример Монтеня, Арно заново изобрел понятие факта[216].
Вслед за Арно в 1657 г. сочинение в защиту янсенизма опубликовал и Блез Паскаль. Написанные в тот период, когда Паскаль скрывался от властей, и изданные под псевдонимом Луи де Монтальт «Письма к провинциалу» (Lettres Provinciales) печатались по одному в подпольных типографиях, и в них часто использовалось слово «факт» в современном значении[217]. Они также чрезвычайно забавны и камня на камне не оставляют от позиции иезуитов, против которых направлены. Письма быстро перевели на английский и издали в 1657 г., а затем, в расширенном варианте, в 1658 г.{619} Перевод был организован Генри Хаммондом, священником и сторонником роялистов, но на книгу обратили внимание и члены Королевского общества: Джон Ивлин перевел продолжение, «Другая часть тайны иезуитов», появившееся в 1664 г.{620} В «Письмах к провинциалу» слово «факт» и особенно словосочетание «вопрос факта» повторяются снова и снова, десятки раз. «Вопрос факта», в противоположность вопросам права и веры, становится интеллектуальным слоганом и мощным политическим оружием. В своих научных трудах Паскаль никогда не использовал слово «факт» в современном значении, но теперь (даже с учетом того, что его английские читатели вряд ли могли понять, кто скрывается за псевдонимом Луи де Монтальт) он придал ему респектабельность как незаменимому термину, необходимому для атаки на общепринятое мнение или в споре с авторитетами.
Все это осложняет наш рассказ о распространении понятия факта в Англии. До сих пор мой основной аргумент заключался в том, что «источником заболевания» – если воспользоваться языком эпидемиологии – служила рукопись «Элементов» Гоббса, и распространение слова «факт» началось именно с нее, сначала среди друзей Гоббса, а затем и дальше. Но если взглянуть на Англию в 1658 г. (год смерти Кромвеля), «факты» укоренились в языке благодаря Паскалю, а не друзьям Гоббса. Именно в 1658 г. в тексте, первоначально опубликованном на французском и сразу же переведенном на английский, сэр Кенелм Дигби, возвращаясь к вопросу о лезвийной мази, дает четкое определение новому значению:
В вопросе факта определение существования и истинности вещи зависит от того, что сообщают нам наши чувства. Именно так обстоит дело, поскольку тот, кто наблюдал явления, получил из них опыт, тщательно изучил все необходимые обстоятельства и утвердился в убеждении, что никакого обмана нет, не будет сомневаться, что это действительно и истинно. Но тот, кто не имеет подобного опыта, обязан ссылаться на описания и авторитет тех, кто видел подобное{621}.
Кого здесь повторял Дигби, Гоббса или Паскаля? Неизвестно.
Изначально лезвийная мазь представлялась как вещество, наносимое на оружие, которым была причинена рана, тем самым исцеляя эту рану. В одном из рецептов используется медвежий жир, сало кабана, порошок из мумии (наподобие египетской) и мох, выросший на черепе. Этот рецепт приводит делла Порта: «Возьмите мох, выросший на черепе мертвеца, оставшегося непогребенным, две унции, столько же человеческого жира, половину унции мумии и человеческой крови, добавьте по унции льняного масла, скипидара и железистой глины, растолките все в ступе и держите в высоком прямом стакане»{622}. Следует отметить, что ван Гельмонт вызвал ярость иезуитов, своих единоверцев, предположением, что для этой мази идеально подходит череп иезуита – он ненавидел иезуитов, потому что они без труда заставляли верить в свои чудеса, тогда как его научные факты встречались скептически. Дигби предлагал более простой химический порошок, растворимый в воде, который можно было брать с собой на поле боя.