Война и восстание
В 1618 году напряженное, мрачное перемирие, которое поддерживало мир в Центральной Европе более семидесяти лет, было на грани краха. Возрождение католической активности заставило протестантов опасаться, что свободы, гарантированные Аугсбургским миром 1555 года, сохранятся ненадолго. Опасения, что на смену императору Матиасу придет его гораздо более воинственный кузен Фердинанд, вызывали беспокойство в землях Габсбургов, особенно в Богемии, где протестанты давно составляли большинство. Кризис достиг апогея в Праге 23 мая 1618 года, когда протестантские депутаты от Чешских сословий столкнулись с лояльными имперскими регентами. После гневных переговоров двух видных императорских чиновников толкнули к высокому окну замка и швырнули через него. Их несчастную секретаршу выбросили вслед за ними.
Чудом все трое пережили падение с шестидесяти футов; приземлившись на кучу мусора, они практически не пострадали. Для протестантов Богемии эта неожиданная развязка была зловещим предзнаменованием несчастья. Для сторонников императора это стало пропагандистским ходом. Новости об их побеге быстро распространились по Европе, хотя, по-видимому, не все поверили взволнованным рассказам очевидцев, которые утверждали, что видели, как Дева Мария вмешалась, чтобы смягчить падение[518]. Сами жертвы были безмерно благодарны за ниспосланную свыше кучу навоза.
Пражская дефенестрация стала началом Тридцатилетней войны, в которую со временем вовлеклись почти все крупные державы Европы. Война привела к изменению в распределении сил в Европе. Кроме того, это был первый европейский конфликт, который велся под пристальным вниманием новых средств массовой информации. Тридцатилетняя война разразилась всего через несколько лет после введения новых почтовых маршрутов, связывающих Северную Европу с имперской системой, и создания первых газет. Это стало замечательным испытанием способности новой коммуникационной сети предоставлять новости и аналитические материалы обеспокоенным и страдающим народам Европы. Эти разработки, конечно, не ограничивались Германией. К тому времени, когда протестантские и католические державы наконец сели за стол переговоров, новые конфликты, Фронда во Франции и гражданские войны в Великобритании, проверяли способность новых средств массовой информации распалять настроения оппозиции и формировать общественное мнение. Это была эпоха, когда средства массовой информации стремились к широкой публике, а публика в свою очередь отчаянно нуждалась в новостях.
Из Праги
В период после 1618 года те, кто с нетерпением ждал в столицах Европы новостей о событиях в Германии, имели бы много поводов восхвалять трудолюбие Иоганна фон ден Биргдена, императорского почтмейстера только что созданной станции во Франкфурте. Ведь именно фон ден Биргден лично приехал в Прагу, чтобы позаботиться о размещении почтовых станций, которые соединили имперскую столицу с почтовой сетью Германии и, таким образом, связали остальную Европу через Франкфурт с бурными событиями в Богемии[519]. С дефенестрацией в Праге восстание в Богемии подавить уже было невозможно. Отказавшись от верности Габсбургам и избрав королем Богемии протестанта Фридриха Пфальцского вместо умершего Матиаса (август 1619 года), протестантские сословия гарантировали, что только военный конфликт разрешит проблему. Эти экстраординарные события вызвали поток брошюр: многие из них предлагали чрезвычайно серьезный и взвешенный ответ на конституционный кризис в Империи, последствия которого теперь были необратимы[520]. Война также была первым испытанием для новых еженедельных газет. С 1605 года печатные новостные издания были созданы по крайней мере в полудюжине городов, а в первые годы войны их число увеличилось вдвое.
Одно из первых сообщений о дефенестрации в Праге появилось в газете Frankfurter Postzeitung. Ссылаясь на депешу из Праги от 29 мая (через шесть дней после события), газета с уверенностью сообщила, что все три жертвы выжили, однако она ошиблась в их именах[521]. Следующий выпуск этой газеты не сохранился, поэтому мы не можем сказать, было ли опубликовано исправление. Несмотря на ошибку, издание сохраняло привычный монотонный стиль повествования. Корреспонденты писали как своим коллегам-дипломатам, так и официальным лицам. Они не пошли на уступки тому факту, что эти сообщения через газеты могут достичь более широкой публики: они не чувствовали себя обязанными объяснять, обрисовывать предысторию или представлять названных лиц. Журналистский прием популяризировать и оживлять репортажи о текущих событиях, как делали в брошюрах XVI века, в газетах мы не наблюдаем.
Немецкие газеты тех лет публиковали сообщения с обеих сторон развивающегося конфликта, без особых попыток дифференцировать их или склонять читателей на ту или иную сторону. Однако в условиях все более ожесточающегося и кровавого конфликта такой беспристрастный тон надолго не сохранился. В 1620 году читатели в Гамбурге, Франкфурте или Берлине могли прочитать репортажи из Праги и Вены, где в чешских депешах говорилось о «нашем короле Фридрихе» или «враге», в то время как венские депеши предлагали лояльно имперскую перспективу[522]. Еще более четко дифференцированный рынок возник с учреждением в 1622 и 1623 годах газет в конфессиональных цитаделях Вены и Цюриха. Первое поколение немецких газет появилось в городах северной и центральной Германии. Благодаря эффективности новых почтовых маршрутов, издатели в этих городах имели доступ к полному спектру репортажей со всех основных политических арен Европы. Напротив, у Матиаса Формики, основателя первой газеты в Вене, не было корреспондентов в протестантских районах, поэтому он не мог напечатать статью об узурпации чешской короны в столице Габсбургов[523]. В Цюрихе газета превратилась в политический инструмент протестантов, тем не менее она мало что могла сделать, чтобы скрыть масштабы разворачивающейся катастрофы. Разочарованный в своих надеждах на поддержку со стороны других крупных протестантских держав, новоизбранный король Богемии Фредерик Пфальц был быстро свергнут одной католической армией, в то время как другая опустошила его земли в Рейнской области.
Столкнувшись с этой проявленной католической властью силой, издания в других регионах Германии стали более тщательно выбирать слова. Следует сказать, что это не было результатом действий местных властей. В 1628 году городской совет Берлина проверил типографию местной газеты после нескольких жалоб из Вены по поводу характера ее отчетов. Печатник возразил, что он просто публиковал входящие отчеты по мере их получения, не изменяя ни единого слова. Подобный подход к делу был признан разумным, и никаких дальнейших действий предпринято не было[524].
Просто быть в курсе экстраординарных событий этих лет было довольно непростой задачей для первых печатных изданий, которые редко, даже с самыми драматическими новостями с фронта, отклонялись от установленного, привычного формата из четырех или восьми тщательно написанных страниц с репортажами из ведущих новостных центров. По мере того как на полях сражений католические силы пытались закрепить свои победы, призвав Фридриха дать показания под присягой и наделив Максимилиана Баварского его прежним избирательным титулом, даже брошюрам не удалось найти адекватный отклик. Тревожный комментарий о конституционных последствиях эрозии свобод, гарантированных Аугсбургским исповеданием, не помешал императору воспользоваться своим преимуществом. Чтобы по-настоящему понять конфессиональную ярость этих лет, нам нужно обратиться к другому средству массовой информации — возрождающейся торговле иллюстрированными плакатами[525].
10.1. Богемская война
Шарж на Зимнего короля
В XVI веке плакаты избегали политических тем: их основная функция заключалась в том, чтобы распространять сенсационные новости: зловещие преступления, неправильные роды, чудесные явления и тому подобное[526]. Единственным исключением были реформационные конфликты. В целом в XVI веке полемическая афиша была в значительной степени протестантским инструментом[527]. Основные центры производства гравюр находились в городах, таких как Нюрнберг и Аугсбург, где последователи Мартина Лютера использовали навыки художников-граверов, чтобы заручиться поддержкой нового движения и высмеять папу римского. Незадолго до начала Тридцатилетней войны в печати появлялось много благочестивых изображений Лютера и других отцов Реформации[528].
А теперь, в начале XVII века, под воздействием мощных политических событий в Германии, рекламные плакаты были готовы продемонстрировать весь свой потенциал в качестве инструмента политической пропаганды. Это был золотой век иллюстрированных листовок: вместо гравюр на дереве (основная техника XVI века) издатели все чаще использовали гравировку на медных пластинах, что позволяло добиться большей точности деталей[529]. Позже в этом веке, когда спрос несколько снизился, ксилография вернулась, из-за того, что более искушенные клиенты отказались от рекламы. А вот в период Тридцатилетней войны политические листовки были крайне популярны.
В первые годы богемского конфликта типографии в протестантских городах подбадривали своих клиентов, дразня и подстрекая иезуитов, недавно изгнанных из богемских земель[530]. На протяжении войны протестанты активно обвиняли иезуитов в новой воинственности среди католических лидеров. А художники по дереву придумали изящную аллегорию с Фредериком, новым протестантским героем, ухаживающим за богемским львом и исцеляющим его, раненого, когда он пробивался прочь из зарослей Габсбургов: довольно очаровательное переосмысление известной сказки о святом Иерониме, представленной здесь в виде запоминающейся иллюстрации[531].
Все это самым драматическим образом изменилось с поражением протестантов в битве на Белой горе (8 ноября 1620 года). Мысль об унижении протестантских армий, за которым последовало позорное бегство из Богемии Фридриха, которого теперь презрительно окрестили «Зимним королем», что было неожиданным и крутым поворотом в истории, католические писатели поспешили донести до народа. Прославление католических героев сопровождалось пренебрежением к протестантским лидерам. Особенно популярные иллюстрации изображают почтальона, странствующего по Европе в поисках пропавшего Зимнего короля — таковы гравюры на дереве, сопровождаемые, как всегда, насмешливыми стихами[532]. Мотив богемского льва теперь тоже выглядел иначе: пойманный во время нападения на имперского орла, он был растерзан баварским медведем — отсылка к ведущей роли Максимилиана Баварского как католического защитника[533]. Это была настоящая карикатура, к которой почти не требовались сопровождающие стихи, чтобы выразить точку зрения. На самом деле некоторые выпуски были опуб-ликованы вообще без текста. В другой восхитительной карикатуре протестантские лидеры собрались за столом в бессмысленном бездействии, пока маркиз Спинола планомерно сокращал рейнские цитадели в бывшем Палатинате Фридриха[534].
Как и многие карикатуры, это не было несправедливым видением политической реальности. Обеспокоенные собственной уязвимостью и разделенные конфессиональным и династическим соперничеством, протестантские князья мало что сделали, чтобы противостоять неумолимому католическому продвижению. Их собственная пропаганда была не в силах поднять настроение верующих[535]. В 1621 году Нюрнберг лишил гражданства ранее известного гравера Петера Иссельберга, когда он непредусмотрительно опубликовал в этом протестантском городе брошюру против Зимнего короля[536]. Хотя желание обвинить вестника в удовлетворении интересов доверчивой, жаждущей новостей публики ложными сообщениями возникает довольно часто. К сожалению, несмотря на то, правдивы были новости о протестантах или нет, представлены они были плохо. Десятилетие военной катастрофы достигло своего пика, когда в 1631 году армии имперского генерала графа Тилли штурмовали город Магдебург. Ошеломляющие 85 процентов населения этой легендарной протестантской цитадели (центр сопротивления императору век назад) погибли.
Ужасающие события Магдебурга потрясли даже беспристрастную отстраненность еженедельных изданий[537]. Газеты, находящиеся по разные стороны конфессионального разделения, придерживались противоположных взглядов. Мюнхенская Mercurii Ordinari Zeitung провела благочестивое празднование победы католиков. Согласно их отчету, вероятно, полученному из источников, близких к Тилли, шведские войска устроили пожар в надежде защитить город от разграблений войсками Тилли[538]. С протестантской стороны все ужасы были описаны в отчете Stettin Reichs-Zeitungen:
«Жар от огня был настолько сильный, что жителей охватила паника, поднялся крик и стенания, настолько ужасные, что не поддаются описанию. Чтобы спасти своих детей от врага, матери бросили их в огонь, а затем бросились в огонь и сами»[539].
Другие душераздирающие личные трагедии рассказывались и пересказывались в публикациях протестантских городов. Католическая пресса звучала довольно подавленно, масштабы жертв среди гражданского населения преуменьшали любой триумфализм. Катастрофа подобного уровня оказалась, возможно, и к счастью, не по силам мастерам гравюры. Хотя в целом изображение разрушенных городов было довольно стандартной иллюстрацией после военных действий. Лишь в нескольких карикатурах скромно изображаются грубые ухаживания Тилли за (полностью одетой) девушкой из Магдебурга[540]. Рассказывая эту леденящую кровь историю, брошюры транслировали соответствующую мораль — для многих протестантов это был не только рассказ о католическом варварстве, но и предупреждение о том, что только покаяние и послушание Божьей воле отвратят Его гнев[541].
Лев с Севера
К 1630 году немецкие протестанты оказались в бедственном положении без надежды на перевес чаши весов в их пользу. И когда шведский король Густав Адольф предложил себя в качестве нового предводителя, немецкие князья сначала отнеслись к этой перспективе весьма скептически. Их трудно винить: предыдущее вмешательство датского лютеранского монарха Кристиана IV в 1625 году привело к полному фиаско и оккупации большей части его земель католическими войсками. Поэтому, когда Густав Адольф высадился в Пенемюнде в июле 1630 года, мало что могло убедить немецких князей рисковать своими военными силами[542]. И лишь когда Тилли после разрушения Магдебурга вторгся в саксонские земли, Джон Джордж, предводитель германского лютеранского движения, был вынужден принять союз со Швецией. Результатом стала сокрушительная победа шведов при Брайтенфельде (17 сентября 1631 года). В течение нескольких месяцев шведские армии оккупировали большую часть Германии.
10.2. Трагедия Магдебурга
Шведский военный успех преобразил новости в Германии. Шокирующая победа при Брайтенфельде, первая значительная победа протестантов в конфликте, привела к потоку праздничных выпусков на протестантской стороне. Было опубликовано множество гравюр, посвященных битве, а самая популярная иллюстрация демонстрировала предполагаемый ответ Джона Джорджа на требование Тилли въехать на саксонские земли до его вторжения. «Я понимаю, что саксонские кондитерские изделия, которые так долго хранились, наконец, будут поставлены на стол. Помните, что традиционно их делают с всевозможными орехами, так что берегите свои зубы». Череда насмешливых карикатур изображала раздутого Тилли, пытающегося с явным дискомфортом переварить немецкие сладости[543]. А пара гравюр, на которых изображен почтовый курьер с вестью о победе католиков, а на втором листе — тот же посланник, теперь хромающий и раненый, раскрывает истинное положение вещей[544].
Победа Швеции была преобразующей еще и в том смысле, что, контролируя большую часть территории Германии, шведы также контролировали новостную сеть. Императорская почтовая служба Турн и Тассис была безнадежно разрушена. Основной маршрут между Брюсселем и Веной можно было сохранить, лишь создав обходной южный путь, чтобы избежать территории, контролируемой противником. Густав Адольф заполнил этот пробел, основав свою собственную почтовую службу во Франкфурте. Для реализации своего плана он нанял бывшего почтмейстера из Франкфурта Иоганна фон ден Биргдена, который стал жертвой возросшей конфессиональной напряженности в конце 1620-х годов. В 1628 году фон ден Биргден был уволен на основании сфабрикованного обвинения, что в его еженедельной газете транслировались ложные сообщения, компрометирующие императора[545]. Оказавшись у разбитого корыта, не удивительно, что он согласился на предложение Густава. За несколько месяцев ему удалось восстановить почтовые маршруты в Гамбург и Лейпциг, более того — создать два новых маршрута. Один вел в Венецию через благополучный протестантский Цюрих; другой — через Мец в Париж, что позволило Густаву поддерживать связь со своим нервным и коварным союзником кардиналом Ришелье[546].
Однако период шведского господства в Германии был недолгим. Весной 1632 года Густав продолжил наступление, углубившись в Баварию и оккупировав Мюнхен. Протестантских союзников потчевали множеством ярких карикатур, изображающих безудержного льва, преследующего теперь уже наказанного баварского медведя[547]. На популярной гравюре Густав был изображен в окружении городов, завоеванных шведами, гравюра претерпела не одно изменение и много раз обновлялась[548]. Еще одна популярная карикатура изображала раздутого католического священника, вынужденного извергать завоеванные города обратно в руки протестантов[549]. В 1632 году наблюдался пик производства немецких политических листовок. Всего было обнаружено 350 вариантов листовок, многие из которых сохранились в многочисленных копиях. Это необычно для такого эфемерного материала и является верным признаком того, что они были тщательно собраны во время их первой публикации[550].
Рост напряжения между Густавом и его протестантскими союзниками тем не менее так не освещается в печатных изданиях, которые вместо этого продолжают высмеивать несчастного Тилли. Когда же армии сталкиваются в ноябре 1632 года при Лютцене, Густава Адольфа, Северного льва, смертельно ранят. Первые сообщения в газетах отражают всю сложность получения достоверной информации об этом кровавом сражении. Даже когда результат был известен, протестантские газеты крайне неохотно признавали, что их защитник пал. И эта путаница хорошо продемонстрирована в силезской газете, которая на восьми страницах содержит три отчета о битве, напечатанных в порядке их поступления. Первый совершенно правильно утверждает, что Густав мертв; второй уточняет, что есть сомнения; а третий, на последней странице, заявляет, что он все еще жив и продолжает кампанию против остатков армии Валленштейна[551]. Подобно сюрреалистическому модернистскому фильму, где повествование разворачивается в обратном направлении, эти отчеты заключают в себе трудности, которые все еще присутствовали при сборе современных новостей, особенно из зоны боевых действий.
Смерть Густава Адольфа не прекратила участие Швеции в войне. Управление шведскими армиями перешло к Акселю Оксеншерне, административному гению, стоящему за логистическим триумфом шведской победы, и он успешно удерживает корабль на плаву. Однако чем дальше, тем больше становилось понятно, что Густав руководствовался скорее династическими и стратегическими планами, а не мессианской миссией… Даже после поражения при Нордлингене в 1634 году шведы упорно сражались, чтобы сохранить завоеванные северные территории Германии и поддержать свое стремление к гегемонии на Балтике. Ясность цели, которая характеризовала конфликт в 1630–1632 годах, теперь исчезла. В 1634 году новостные издания без сожаления написали об убийстве Валленштейна, выходившего из-под контроля и, в конце концов, казненного по приказу своего бывшего императора. В 1635 году Франция объявила войну Испании, конфликт, в котором будут сражаться за безопасность Рейнской области. Католики боролись с католиками, а протестанты — с протестантами: в битве при Виттстоке (4 октября 1636 года), великая победа шведов вновь укрепила их влияние, а в рядах их побежденных противников были и силы лютеранской Саксонии.
10.3. Фон ден Биргден на службе у шведов. Помимо новых почтовых маршрутов, фон ден Биргден также возобновил выпуск своей газеты
Неудивительно, что измученная публика жаждала мира. Разоренные немецкие территории погрузились в длительный экономический упадок. Экономическая нестабильность сильно повлияла на полиграфическую промышленность и новостные сети. Производство политических листовок быстро сокращалось, но тем не менее их оставалось достаточно, чтобы фиксировать постепенное прекращение участия германских государств в войнах на их территории. В 1635 году лютеранские государства заключили мир с императором. В 1643 году иностранные державы убедили присоединиться к ним в переговорах о прекращении войны и разрешении нерешенных территориальных претензий.
Подписание мирных договоров было долгим и мучительным процессом. Протестанты и католики не хотели сидеть вместе, поэтому католики встретились в Мюнстере, а протестанты — в Оснабрюке. Большую часть первого года занимали вопросы приоритета и процедуры, сводящая с ума увертюра, прекрасно высмеянная блестящей карикатурой, в которой уполномоченные представители изображены танцорами, маневрирующими в поисках лучшего положения[552]. Императорская почтовая служба, успешно восстановленная после поражения шведов при Нордлингене, установила прямые линии сообщения между Мюнстером и Линцем, а также между Мюнстером и Брюсселем. Это было заслугой грозной Александрин де Рай, вдовы Леонарда фон Тассиса, которая взяла на себя управление имперской почтой после неожиданной смерти ее мужа в 1628 году[553]. Она управляла почтовыми сообщениями в течение восемнадцати лет. Некоторые другие державы, включая Голландские Соединенные Провинции и Бранденбург, создали свое собственное почтовое сообщение с Оснабрюком. Наконец, в 1648 году был объявлен мир.
Вестфальский мир положил конец тридцатилетнему разрушительному конфликту. Военные действия нанесли ужасный урон немецким землям. Некоторые регионы потеряли более половины своего населения, и для их восстановления потребуются поколения. Поэтому кажется странным отмечать необычайную творческую энергию немецких СМИ в эти годы. Германия XVII века не произвела ни Дюрера, ни Кранаха, но ее издатели смогли извлечь выгоду из бедственного положения и посредством политической газеты создали новый формат средства массовой информации.
Тем не менее история, рассказанная этими иллюстрациями, была неполной. Тилли уделили гораздо больше внимания, чем Валленштейну, Густав Адольф прославился буквально сотнями гравюр в политических бюллетенях. А вторжение датчан в 1625 году в брошюрах вообще практически не фигурирует, как, впрочем, и французская интервенция после 1635 года.
Как это возможно? Объяснение заключается в том, что информационные бюллетени играют особую роль в новостной культуре. Они не предупреждают о надвигающейся или существующей опасности, как это делают, например, современные брошюры. Авторы брошюр выразили возмущение принятием Фредериком богемской короны; карикатуристы присоединились только тогда, когда он потерпел позорное поражение. Тилли стал объектом насмешек только тогда, когда он был унижен, а не когда его силы побеждали. Густава начали восхвалять, когда он одержал свою первую победу. Карикатуристы XVII века были в целом мудры, они ограничивали свои похвалы или осуждение теми событиями, которые уже произошли и о них уже известно.
Как показывает наше исследование, политические информационные бюллетени никогда не выступают первыми с критикой и всегда аплодируют с безопасного расстояния. В то время как памфлетисты часто рискуют, чтобы поддержать какое-то дело, а любимым делом политических газет можно считать высмеивание политических деятелей, после получения ими достоверной информации, конечно.
Прорыв
Если первое правило политики состоит в том, что вам должно везти с вашими врагами, то лучше всего этот закон продемонстрирован в ситуации, где небольшая группа людей оказалась в оппозиции к английским королям Стюартам. В то время как Джеймс VI Шотландский был неохотно принят в качестве наследователя престола после смерти королевы Елизаветы, его сын Карл буквально сверхъестественно не обладал политическим талантом. От его поисков жены-католички до нападок на традиции парламента и англиканской церкви политика Карла I, казалось, была направлена на то, чтобы сплотить воинственных, но в целом послушных людей. Чарльз, чье представление о связях с общественностью заключалось в том в том, чтобы заказать новый портрет Ван Дейку, естественно, полностью упустил значение и важность новых средств массовой информации. Сначала он разрешил монополию на выпуск газет, потом он их запретил совсем, а следом он восстановил их права как раз вовремя (1638), чтобы они стали столпом оппозиции, формирующейся против него[554]. Защищая прерогативы издателей Лондона от чужаков, король также обеспечил, чтобы его мятежная столица начала борьбу с почти монополией на печатное слово.
Гражданские войны в Англии долго препятствовали становлению полиграфической промышленности. На протяжении большей части XVI века рынок был просто слишком мал, чтобы поддерживать более чем скромный и довольно консервативный диапазон наименований, особенно потому, что английские читатели продолжали следить за европейским импортом научных книг на латыни. Английские печатники были привязаны к местной торговле и сильно зависели от короны. Промышленность была почти полностью ограничена Лондоном. Хотя лондонцы разделяли общую европейскую тягу к новостям, большая часть из них первоначально поступала в виде переводов брошюр, впервые опубликованных на французском или голландском языках. В 1620-х годах Лондон присоединился к европейской моде на еженедельные информационные бюллетени от служб рукописных новостей. Но только в 1640-е годы английская пресса действительно начнет развиваться.
Если Баттер и Борн вообразили, что восстановление их прав на монополию в 1638 году вернет им состояние, они бы разочаровались. События разворачивались иначе. Их «рацион», состоящий из депеш о континентальных войнах, больше не соответствовал ожиданиям пуб-лики: у читателей были более насущные внутренние проблемы. Попытка навязать упрямым шотландцам англиканское соглашение вызвала первое вооруженное столкновение и еще больше изолировала короля Карла I от озадаченной и обеспокоенной политической нации. В 1640 году все взоры были прикованы к Вестминстеру, где отзыв короля о парламенте спровоцировал недовольство страны. А конституционные дебаты привели к выпуску серийных публикаций нового типа, которые ошибочно называются «дневными» (или ежедневными). Они предлагали еженедельный обзор событий в парламенте с отчетом за каждый день. Эти дневники циркулировали в рукописном формате на протяжении 1640 года, а в ноябре 1641 года первый из них был опубликован в виде печатного серийного информационного бюллетеня[555]. Издания Diurnal сразу же нашли отклик у читающей публики, и к концу 1642 года на рынке появилось более двадцати независимых изданий, в названии которых использовалось слово Diurnal или некоторые его вариации[556]. Самым успешным и устойчивым был Perfect Diurnall — «Идеальная газета», которую издавал Сэмюэль Пеке, опытный редактор рукописных газетных листов и пионер нового формата выпуска новостей о внутренней политике.
Возвращение серийных новостей было важной, но не основной причиной разворачивающейся политической драмы. Diurnals появились в печати только к концу 1641 года, когда конфликт между королем и парламентом переступил границу мирного разрешения. Как и в более ранних конфликтах, политические дебаты были вызваны брошюрами. Решающие годы перед началом гражданской войны сопровождались потоком публикаций. В период с 1639 по 1641 год объем публикаций вырос почти в четыре раза и достиг своего пика в 1642 году, когда было опубликовано почти четыре тысячи произведений[557]. Больше всего в этот период выпускали политических памфлетов. Мы можем проследить драматические события 1641 года, анализируя всплески политических памфлетов: суд над графом Страффордом; нападение на архиепископа Лауда; боязнь католических заговоров[558]. Восстание в Ирландии вызвало серию критических публикаций, а некоторые из них содержали иллюстрации, на которых изображались мучения, перенесенные протестантскими поселенцами[559]. Лихорадочный, оскорбительный тон этой литературы достиг новых высот, по крайней мере для Англии. Безжалостная ненависть, направленная к Страффорду и Лауду, злорадные описания сошествия Страффорда в ад сопровождались все более воинственным тоном и призывами к защите истинной религии. Осознание того, что война была неизбежна, пришло лишь, когда в 1642 году армии объединились в Эджхилле, тем не менее в течение года памфлеты пестрили яростными, гневными призывами к кровопролитию.
В отличие от тона брошюр, Diurnals могли показаться довольно уравновешенными и осторожными; тем не менее они представляли собой тихую революцию в европейском новостном мире[560]. Впервые серийные издания в основном писали о событиях местного масштаба. Парламент, уверенный в своем контроле над единственным крупным печатным центром Англии, предпринял попытку привлечь интерес нации к политике. Парламентарии усвоили идею Паоло Сарпи о том, что осведомленный субъект «постепенно начинает судить о действиях принца», но пришли к противоположному выводу: что это было желательно. В ближайшие годы парламент сознательно и эффективно использует свое влияние над лондонской прессой, обеспечивая, чтобы его действия и заявления были известны во всех частях королевства, контролируемых армией[561]. Для роялистов это было проблемой почти такой же сложной, как военный конфликт. В январе 1642 года Карл I уехал из своей мятежной столицы и, наконец, осознал, что необходима более активная политика привлечения общественного внимания, если он собирался бросить вызов невероятно враждебному использованию печати. Так в городах, лояльных королю, открылись издательства, что помогло восстановить равновесие и привело в 1643 году к основанию еженедельной новостной газеты, посвященной политическим вопросам: Mercurius Aulicus. Это был еще один важный этап в развитии газетной индустрии: зарождение адвокативной журналистики[562]. До этого момента пресса старалась не демонстрировать свое отношение к политике. А в 1642 году мы видим появление новых заголовков, хотя большинство из них перестали публиковаться к концу года. Этот паттерн характерен периоду в целом. Между 1641 и 1655 годами было основано более трехсот якобы серийных изданий, но подавляющее большинство (84 процента) опубликовало только один выпуск или несколько выпусков[563]. Это говорит о том, что вопреки тому, что мы могли ожидать от этого всплеска творческой энергии, условия для издательств были не оптимальными. Газеты нуждались в стабильности: при формировании списка подписчиков все же было лучше избегать оскорблений, которые могли дать властям повод закрыть издание. В эти неспокойные десятилетия вряд ли это было духом периода. Новостные серийные издания с адресом продавца на видном месте были открытой мишенью. Вместе с тем брошюры можно было публиковать анонимно, и их число расло.
Газета Mercurious Aulicus («Меркурий Авликус») отличалась от других[564]. В ней помимо довольно развернутого описания событий можно было обнаружить комментарии к ним, в отличие от последовательных кратких репортажей, характерных для новостных изданий. Факты для статей зачастую брались из других газет — после того как в «Меркурии» по ошибке поражение роялистов в Марстон-Мур сначала представили победой: «Великие новички» из Йорка провозгласили Mercurius Aulicus в своем выпуске от 6 июля 1644 года. Издатели получили «сведения, что повстанцы полностью разгромлены». А через неделю были вынуждены униженно опровергнуть эту информацию, сославшись на то, что парламентарии умышленно скрыли истинный отчет[565].
В остальном же газета «Меркурий Авликус» была очень успешной. В ней активно поддерживались сторонники короля и высмеивались враги. Когда партия в пятьсот экземпляров была перехвачена парламентскими силами, это было объявлено почти как военная победа. Летом 1643 года парламент создал свое собственное информационное издание Mercurius Britanicus («Меркурий Британикус»)[566]. Эта газета также по праву считается представителем нового формата информационных изданий XVII века.
Марчмонт Недхэм был от природы одаренным писателем[567]. Он талантливо сочетал пропаганду, остроумные комментарии и легкий для чтения литературный стиль, который идеально подходил для этих смутных времен. Он был смелым и дерзким и не раз выходил за рамки дозволенного в своих изданиях. В 1645 году, после поражения короля при Нэсби, Недхэм сфабриковал шутливое объявление о розыске, в котором также упоминалось о заикании Карла. Парламент принял меры, отправив в тюрьму и печатника, и цензора, которые должны были это заметить и предотвратить. Недхэма отпустили с выговором, что очевидно доказывало, насколько он был важен для парламентского дела. И «Меркурий Британикус» вскоре вернулся в игру, пропустив лишь один выпуск.
10.4. Обвинение Меркурия Авлика. Исполнение воли парламента, сэр Джон Биркенхедом у позорного столба
Этот инцидент, вероятно, заставил Нэдхэма почувствовать свою важность, так как в следующем году его вновь арестовывают, на этот раз за описание Карла как тирана. Он попал в тюрьму, но заключение на символические две недели не имело желаемого эффекта. Устав от своих прежних работодателей, Нэдхэм принес извинения не парламенту, а королю, и Карл, что невероятно, нанял его писать для королевских изданий. В Mercurius Pragmaticus («Меркурий прагматичный») теперь переменчивый журналист осуждал парламент и его шотландских союзников за их заговор против монархии и критиковал тех, кто настаивал на суде и казни короля[568].
Казнь короля Карла I в январе 1649 года потрясла всю Европу. Читающая публика Германии, Голландии и Франции не могла поверить, что правительство Англии допустило такой исход событий. Жители континентальной Европы жаждали подробностей и объяснений[569]. Брошюры с иллюстрациями казни были напечатаны во многих странах[570]. В Англии же самое необычное новостное событие века вызвало сравнительно сдержанный отклик. Отчасти это произошло потому, что печать строго контролировалась. Закон о регулировании печати наложил большие штрафы на тех, кто «осмелится изготавливать, писать, печатать, публиковать, продавать или распространять или заставлять изготавливать, печатать или произносить любые скандальные или клеветнические книги, брошюры, статьи или картинки». Парламент уже принимал подобные меры цензуры в 1642, 1643 и 1647 годах[571]. Что наиболее поразительно, так это новое стремление регулирования иллюстрации, вызванное, несомненно, осознанием того, что нет более потрясающего изображения, чем изображение обезглавленного короля. Чего парламент не мог контролировать, так это необычайной популярности Eikon Basilike — «Излияние его священного величества в одиночестве и страданиях»[572]. Было решено, что события с 1640 года опишет как бы сам король, дополняя их своими молитвами и размышлениями. Это была сенсация в области публикаций: только за первый год было выпущено тридцать пять английских и двадцать пять континентальных изданий. Наконец-то, хотя и слишком поздно, роялисты открыли секрет успешной пропаганды.
10.5. Mercurius Pragmaticus. Марчмонт Недхэм на службе у короля
Парламенту удалось выследить Недхэма, который в июне 1649 года был отправлен в тюрьму Ньюгейт. А в 1650 году Недхэм предстал перед народом, чтобы объявить о своем обращении к республиканизму[573]. Государственный совет предложил ему зарплату в 100 фунтов в год, и вскоре Недхэм представил проспект нового информационного журнала Mercurius Politicus («Меркурий политический»). Легкомысленный и ироничный тон его предыдущих изданий сменился серьезными эссе, превозносящими достоинства республики. Недхэм тесно сотрудничал с Джоном Терло, главой республиканского управления разведки, чьи входящие письма служили отличным источником зарубежных новостей. Особенно выгодно это сотрудничество было в период, когда Англия вступила в открытую войну с Голландской республикой (1652–1644), и события тщательно освещались прессой. В 1655 году режим Кромвеля закрыл все лондонские газеты, кроме двух, Mercurius Politicus («Меркурий политический») и The Publick Intelligencer («Осведомитель»), обе управлялись Недхэмом[574]. Обладая исключительным правом на продажи и доходы от рекламы, Недхэм был на пути к тому, чтобы стать очень богатым человеком.
Переменчивость Недхэма часто подвергалась критике со стороны историков. Это были странные и непредсказуемые времена и важный этап трансформации новостной индустрии в Англии. Серийные издания, брошюры, листовки, наем профессиональных писателей и типографов, манипулирование и пропаганда, цензура, контроль и наказание за инакомыслие — все это отражало признание того, что пресса оказывала сильное влияние на формирование общественного мнения. Тем не менее никто не думал, что так будет продолжаться вечно. Все участники это процесса понимали, что подобное влияние на общественное мнение возможно в чрезвычайной ситуации, о которой впоследствии будешь скорее сожалеть, чем праздновать.
Жесткое подавление Кромвелем оппозиционной прессы могло показаться лицемерием и определенно осуждалось как таковое роялистами и разочаровавшимися бывшими союзниками. Но большинство неохотно признавало, что они с большим удовольствием отпраздновали бы победу, заглушив какофонию голосов, разжигаемую гражданской войной.
Восстановленная монархия, безусловно, уделяла много времени этому вопросу. За освобождением королевства от республиканизма в 1660 году последовало быстрое подавление прессы. В этот суматошный период между смертью Кромвеля в 1658 году и возвращением Карла II мы становимся свидетелями неуклонного возрождения полемической литературы, на этот раз все в большей степени поддерживаемой сторонниками монархии. У обессиленного, измученного режима было мало друзей, Безжалостная пресса, которая когда-то преследовала Страффорда и Лауда, теперь нашла новых врагов, на которых можно было выплеснуть свой яд и искупить свою собственную вину. Новыми козлами отпущения стали царе-убийцы, те, кто подписал смертный приговор теперь уже святому королю, а осенью 1660 года тех, кто не был помилован новым королем, отправили на ужасную казнь, сопровождающуюся всплеском памфлетов. Желание публики получать новости обрело голос, но еще не чувство человечности.
Печатный Пандемониум
Голландская республика была феноменом XVII века. Даже враги, а их было много, могли лишь удивляться тому, что небольшая провинция, почти разрушенная борьбой за независимость в XVI веке, смогла стать самым процветающим государством Европы: и все это без короля[575]. Началось восстание в 1566 году, а официально закончилось только в 1648 году, когда Филипп Испанский окончательно признал, что северная часть его империи отделена. К этому времени, несмотря на почти постоянное состояние войны, молодая республика превратилась в наиболее развитую экономическую державу Европы. Это был ведущий центр международной торговли континента, где находился самый развитый рынок акций, банковского дела и страхования. Это был ведущий центр судостроения в Европе. Неизбежно это был также главный центр новостей.
Новая республика охотно пользовалась услугами журналистов. К 1640-м годам в Амстердаме было десять еженедельных газет, выходивших в четыре разных дня недели[576]. Молодая республика также проявляла интерес к делам своих соседей. За английским диспутом между королем и парламентом в Голландии внимательно следили, где для аудитории были доступны многочисленные переводы респуб-ликанской и роялистской полемики[577]. Полиграфическая промышленность питалась легкой доступностью инвестиционного капитала, а ограничения наложить было непросто: информация, запрещенная в одном городе, обычно могла быть помещена в печать в другом городе Голландии.
За лихорадочную экономическую активность пришлось заплатить. Более того, экономика была склонна к непредсказуемым колебаниям. Самым известным примером этого была тюльпаномания 1632 года, первый крупный экономический кризис газетной эпохи[578]. Безжалостное обращение с бизнес-соперниками, которое проявлялось как на местном рынке, так и во внешней торговле, противоречило благочестивому тону общественной жизни. Голландцы были печально известными жестокими колонистами и непостоянными союзниками. В 1672 году все это им вернулось, и блестящее, богатое, безжалостное и самоуверенное молодое государство внезапно оказалось совершенно без друзей.
Кризис, охвативший Голландскую республику, развернулся очень быстро. В марте 1672 года Людовик XIV заключил военные союзы, в результате которых республика была изолирована и окружена. Давние надежды на английскую дружбу были разбиты, когда английский флот атаковал возвращающийся Левантийский голландский флот. В апреле Франция и Англия объявили Голландской республике войну. Несмотря на отчаянную, но нерешительную победу над англичанами при Солебе у побережья Саффолка 7 июня, недостаточные голландские сухопутные силы были быстро захвачены полками Людовика XIV, самой профессиональной армией Европы. Вскоре сухопутные провинции оказались в руках французов, и Утрехт сдался без боя. Само выживание нации снова оказалось под сомнением.
Падение голландских вооруженных сил и наступление французских армий вызвало волну народного гнева. В июле республиканские регенты Голландии назначили Вильгельма Оранского штатгальтером. 4 августа великий пансионарий Ян де Витт, получивший ножевое ранение 21 июня, подал в отставку. Три недели спустя он и его брат Корнелис были атакованы в Гааге, избиты, зарезаны и застрелены. Затем их тела вытащили на эшафот, искалечили и расчленили.
Ничего подобного раньше в Голландии не видели. Публичное линчевание двух ведущих граждан республики было отрицанием не только их режима, но и цивилизационных ценностей, которые характеризовали это процветающее буржуазное общество. Критические моменты драмы вскоре можно было увидеть на гравюрах Ромейна де Хога, сочувственного свидетеля насильственного конца братьев[579]. Эти ужасные события и их последствия также спровоцировали поток брошюр. Последнее исследование истории печати этих эпизодов насчитывает 1605 брошюр, из которых 996 были оригинальными сочинениями и только 609 — переизданиями[580]. Большинство из них вышло с апреля по август 1672 года, в период активных действий, когда внимание авторов и представителей издательской индустрии было приковано к этому делу. Только в Амстердаме было задействовано восемьдесят шесть различных типографий. Это не была кампания, организованная соперничающими фракциями оранжистов и регентов. Скорее, мы видим очень грамотных, политически активных граждан, реагирующих на необычные события в ситуации, когда и без того слабая цензура Голландской республики была полностью сбита с толку.
Это был политический кризис, с которым боролись и на улицах, и в печати — более подходящим инструментом была политическая брошюра, а не газеты. Для этого было несколько причин, и данное исследование, как и все, о чем мы писали ранее, служит отрезвляющим вердиктом о реальном влиянии первых газет на общественные дела. Во-первых, через пятьдесят лет после своего первого появления газеты все еще не были приспособлены к выпуску отечественных новостей. Частично это было связано с традицией, уходящей корнями в рукописную службу новостей, однако так было не всегда: новостные брошюры, вернувшиеся в Англию в 1640-х годах, играли свою роль в политических делах. Настоящие причины, по которым газеты играли такую скромную роль во внутриполитических дебатах на континенте, были в значительной степени структурными. Фиксированная форма не позволяла адекватно реагировать на великие события. Неизменная последовательность сообщений из-за границы не оставляла места для комментариев. Это устраивало как производителей, так и регулирующие органы по ряду причин. Издатели газет, естественно, были склонны к осторожности и стилистическому консерватизму, отчасти потому, что власть имущие были их лучшими клиентами, отчасти потому, что любое чрезмерное увлечение комментариями могло привести к возмездию. Издателю всегда приходилось думать о следующем выпуске. Он мог быть уверен, что его текст будет внимательно прочитан, учитывая характер клиентской базы. Если его материал каким-либо образом был оскорбительным, он становился живой мишенью. Единственной безопасной стратегией была позиция строгого политического нейтралитета. Таким образом, когда шторм утихнет, репортер надеялся, что он все еще будет готовить свой еженедельный дайджест, не опасаясь возмездия.
По всем этим причинам памфлетист может быть более предприимчивым, чем владелец газеты. Автор брошюры может рисковать, быть смешным, его тон — оскорбительным и откровенным, а также он не против нажиться на общественном настроении. Если что-то изменится — если он неверно истолковал политические руны или смело поплыл против течения, — он мог двигаться дальше. Многие политические брошюры в любом случае публиковались анонимно, в то время как газета должна была печататься с адресом, чтобы потенциальные покупатели могли ее найти, а подписчики знали, куда отправлять свои платежи.
К середине XVII века газеты стали играть важную роль в политическом воспитании самых разных читателей. Однако всегда что-то происходило, какое-то важное и значимое событие, как, например, те, что произошли в Голландской республике в 1672 году. События происходят независимо от еженедельного графика публикаций, вызывают волнения и требуют комментариев со стороны печатных издательств. Точно так же еженедельные издания сыграли свою роль во Фронде, где политический переворот и протест разрушили режим, установленный Ришелье в отношении прессы, вместе с его инструментом управления, Gazette[581]. Как и в Нидерландах, во времена Фронды именно памфлеты — пресловутые мазаринады — формулировали идеологии протеста. И лишь в Англии гражданская война указала путь к более активной политической роли серийной прессы. И именно здесь в следующие полвека газета сделает шаги на политическую сцену.