Столкнувшись с разнородными краткими донесениями из европейских крупных городов, читатели газет должны были сами для себя решить, что из этого имеет для них ценность. У газет пока что не было ни дизайнерских ухищрений, ни редакторских правок, позволявших выделить важную информацию или помочь читателям найти ее самим. Из-за того что дословный пересказ считался наиболее правдоподобным, газетчики избегали авторских вставок, которые на самом деле могли бы помочь читателям. Такие редакторские правки можно было найти в памфлетах. Что же касается доступности, в случае с периодическими изданиями она была скорее мнимой, чем реальной. Хотя отдельный экземпляр стоил около пары пенсов, регулярная подписка требовала более существенных вложений. Требовалось также развитие определенной инфраструктуры со стороны издателя, чтобы выпуски доходили до читателей.
Все это объясняет, как, несмотря на несомненный интерес к самой концепции газет, множество изданий потерпело крах или выжило лишь благодаря дополнительному вспомоществованию правительства. Неудивительно также, что периодическая пресса процветала во времена повышенного политического интереса (когда, конечно же, и производство памфлетов существенно возрастало).
Все это дает ответ и на вопрос, почему же газеты, будучи серьезным испытанием для новых читателей, стали, наконец, официально утвержденной (а затем и доминирующей) частью мира новостей. Принимая во внимание то, насколько неусвояемо было их содержимое, мы можем сделать вывод, что газеты преуспели благодаря тому, что они представляли, а не тому, что в них содержалось. Впервые в истории читатели получили доступ к информации, доселе предназначенной для сильных мира сего. Если это и было ложью, то ложью самой обольстительной. Даже если у провинциального землевладельца в Сомерсете или врача в Монпелье не было никакого интереса к династическому кризису в Московии, сам факт доступа к подобному интеллектуальному богатству придавал значимости. Газеты были своего рода роскошью для тех, у кого водились свободные деньги, а в те времена подобных людей становилось все больше. Обществом потребления движут мода и практическая польза в равной степени, а в XVIII веке подписка на газету стала модным атрибутом светского общества.
К концу этого периода газеты также набрали шансы на успех, отбросив стыдливость, характеризовавшую их в первый век существования. Постепенное проникновение в частную жизнь было решительной мерой. Такое происходило повсеместно в Европе. Разнообразный и оживленный лондонский новостной рынок живо и решительно втянулся в сомнительную партийную политику начала XVIII века. Повсеместно новости внутренней политики стали неотъемлемой частью лишь в последние годы XVIII века, а в отдельных областях даже позднее.
Это вне сомнения помогло газетам заинтересовать растущую читательскую аудиторию, которой хотелось верить в возможность активной роли в политической полемике. Появление пропагандистской журналистики на фоне великого перелома в конце XVIII века окончательно разделило новости и мнения, а также газеты и другие средства массовой информации: памфлеты, конечно же, и новые, так полюбившиеся всем политические журналы. Переход к пропаганде не был повсеместным; традиция политического нейтралитета сохранялась во многих городах, где нужды местного рынка обслуживала одна-единственная газета, не желавшая терять читателей. Однако эффект все же был глубоким и продолжительным.
18.2. Восторг англичанина, или Новости всех сортов. Список наименований лучших из лучших включает десять разных газет
Трансформация вышла дорогостоящей. Газеты собирались играть роль выразителей мнений, чиновники хотели их контролировать, а журналисты, помимо прочего не желавшие терять заработок, были не против контроля. К 1792 году в Англии правительство скупило половину существовавших органов прессы[929]. «Дайэри оф Вудфоллс Реджистер» (The Diary of Woodfall’s Register) получала субсидии от казначейства на протяжении всего своего существования в размере 400 фунтов в год. Редактор респектабельного издания «Морнинг Хералд» (The Morning Herald) в 1790 году был поставлен перед выбором: угодить за решетку или предоставить свою газету правительству за 600 фунтов в год. И он выбрал последнее. Шесть сотен фунтов по тем временам были солидной суммой, даже в 1795 году достаточной, чтобы обеспечить поддержку «Таймс». Прочие газеты, чье политическое влияние не заслуживало субсидий от Казначейства, прибегали к вымогательству, принимая деньги от публичных деятелей за то, что опровергали неприятные сплетни. Лондонская печать была примером выдающимся, но не уникальным. Американская пресса, хваленый оплот свободы во времена революции, вскоре обрела мрачную репутацию[930]. «В последние десять лет в прессе проповедовалось больше лжи, чем за весь век до того», — вынес желчный вердикт Джон Адамс, второй президент Соединенных Штатов, частая жертва насмешек и поношений прессы[931].
Томас Джефферсон, бывший одно время его другом, а в итоге ставший заклятым врагом, конечно, был не согласен. Его мнение было таково: «Если бы мне нужно было выбрать правительство без газет или газеты без правительства, я бы без колебаний выбрал последнее». Это было, конечно, больше риторическим приемом, нежели руководством к действию. Но дух этого высказывания оживил работу отцов-основателей, найдя отражение в первой поправке к американской Конституции, гарантировавшей свободу печати.
Вне сомнений в этот период новостные медиа и новостной рынок вступают в новую фазу развития. Что, в конце концов, значили все предшествовавшие новому миру 400 лет? Еще до начала интенсивного роста в последние годы XVIII века перемены были заметны, мир новостей 1750 года был ощутимо другим, нежели в 1400 или 1500 году. Перемены зиждились на трех важнейших ветвях развития европейского общества. Во-первых, на развитии современного мышления, в котором акцент сместился с Божественной природы происходящих событий на человеческий фактор. С этим не было покончено раз и навсегда. Западное общество все еще состояло из верующих людей, настойчиво ищущих Божественного провидения во всем происходящем. «Это дело рук Божиих. Вот все, что я могу сказать», — таков был отклик солдата Континентальной армии на победу британцев у Нью-Йорка в 1776[932]. Но существовал ощутимый прорыв по сравнению с памфлетами XVI века, в которых буквально каждое событие преподносилось как акт Божественной воли, к более спокойному репортажу о повседневных происшествиях в духе газет XVIII века.
Во-вторых, и это взаимосвязано с предыдущим пунктом, увеличивалась важность своевременности репортажа и передачи новостей. Раньше, когда народ искал в новостях ключ к вечным истинам, суетные дела преходящей жизни не были срочной заботой. Заметки о потопе, убийствах, одержимости бесами были равно интересны, случись все это сегодня или неделю назад, поблизости или в отдаленном регионе. Сила морального обличения в такого рода новостях была вне времени. Но когда новости стали восприниматься в меньшей степени как ключ к Божественным целям, а скорее как призыв к действию, своевременность стала принципиально важна. Во времена крушений империй XVIII века, породивших огромное количество газетных копий, необходимость срочности стала еще более очевидной. Она же подстегивала прогрессивные улучшения инфраструктуры, на которую опирались сети новостных сообщений. На протяжении всего изучаемого периода почтовые сети делали огромные скачки вперед: сначала — создание трансконтинентальной европейской почты; затем — добавление новых линий. Подъем североевропейских торговых держав в свою очередь стимулировал исцеление хронических пороков английских и французских почтовых систем. Эти усовершенствования, в конце концов, распространились и за океан[933].
Власти всегда осознавали, что знание есть сила. Одним из первых актов Массачусетской Ассамблеи после того, как разгорелся революционный конфликт, было создание почтовой сети повсеместно. Контроль за сетями сообщений был одним из аспектов войны, в которой у инсургентов было тотальное преимущество; в войне, долгое время безуспешной, оно стало решающим[934].
Наконец, не стоит недооценивать важность исключительного масштаба новостей в обороте. В Европе он ощущался скачкообразно: первая памфлетная буря Реформации; последовавшие политические конвульсии Парижской Лиги, Гражданская война в Британии и Фронда; крещение огнем новостной печати в Тридцатилетней войне; рождение партийной политики в Британии; Американская и Французская революции. Европейское общество не только получило доступ к новостному рынку, но и убедилось в могуществе оборота и дублирования. Бенджамин Франклин, один из выдающихся умов своего времени, наблюдая за увеличивающимся могуществом современного репортажа (а его первым предприятием была типография), размышлял об эффективности организованной печатной кампании:
«Возможности, при которых одну и ту же истину можно периодически продвигать, помещая ее ежедневно под разным освещением в газетах, повсеместно читаемых, поистине безграничны… Нужно не только ковать железо, пока горячо, было бы весьма предусмотрительно раскалить его постоянной ковкой»[935].
На этих трех китах и стоит решительное развитие новостного рынка в XIX веке. Именно тогда и только тогда ежедневная газета стала самым основным инструментом распространения новостей. В Северной Америке количество газет увеличилось с 99 до 230 с 1790 года по 1800-й. Причиной было не только возникновение читающей публики, но и сознательный акт отцов-основателей, поощрявших информирование граждан. Федеральное правительство обеспечило мощную финансовую поддержку, дав газетам привилегированный доступ к почтовым сетям, чтобы обеспечить экономичную и своевременную доставку