— Можно я сегодня не буду выступать? — спросил он у Аллы Степановны. — В любой другой день, в любое время, только не сейчас…
Сусанна Андреевна хотела было постучать рукой по столу и привлечь внимание учеников к Александру Петровичу, но Александр Петрович и Алла Степановна так энергично замахали руками, что Сусанна Андреевна на секунду растерялась. Этой секунды оказалось достаточно, чтобы столы разом сдвинулись. Все пошли к двери.
Так неожиданно закончилось комсомольское собрание.
35
Как-то так получилось, что Алла Степановна Ходина и Александр Петрович Садофьев вместе вышли из здания школы. Точнее, Александр Петрович всё время шёл следом за Аллой Степановной и догнал её на первом этаже посреди светлого коридора, окна которого смотрели в физкультурный зал. Там под музыку разминались юные гимнастки.
Александр Петрович и Алла Степановна молча шагали по серому, разрисованному, как щёки индейского вождя, асфальту. Быстро шагали они, не оглядываясь на красное строгое здание школы. У перекрёстка, где находилась милая сердцу Аллы Степановны пышечная, остановились. Алла Степановна начала прощаться с Садофьевым, но тот неожиданно спросил:
— А куда вы так спешите?
— В пышечную, — призналась Алла Степановна.
— Вы боитесь, что она закроется?
— Нет, не боюсь, — ответила Алла Степановна.
— Или вас там кто-нибудь ждёт?
— Никто меня там не ждёт…
— Тогда можно, я пойду с вами?
— Конечно, можно. — Алла Степановна толкнула массивную дверь. Несмотря на свой странный, внушительный вид, дверь завизжала, как поросёнок.
Народу в пышечной почти не было. Каменный узорчатый пол был чист. За стойкой на железном квадратном подносе плотными рядами лежали посыпанные сахарной пудрой пышки. Кофеварочная машина дышала ровно. За угловым столиком сидели две старухи и о чём-то шептались. Прохладно и сумрачно было в пышечной.
Толстая женщина в белом халате приветливо кивнула Алле Степановне.
— Два кофе, пожалуйста, и шесть пышек, — сказал Александр Петрович.
— Много, — возразила Алла Степановна.
— Не волнуйтесь, — ответил Александр Петрович. Он вспомнил, что дома его ждут бифштексы из домовой кухни и невкусный суп в эмалированной кастрюле (суп обычно Александр Петрович выливал Караю, а жене говорил, что они с Гектором весь его съели).
— Ну как вам наше собрание? — спросила Алла Степановна, когда сели за стол.
— Я не жалею, что пришёл, — ответил Александр Петрович. — Хотя, наверное, странно это со стороны выглядело — какой-то посторонний человек сидит, слушает…
— Но вас никто особенно не стеснялся…
— И слава богу! — Александр Петрович смотрел на руки Аллы Степановны. Маленькие руки, аккуратные, серебристая ложечка в них так и вертелась.
Тихо вдруг стало в пышечной.
— Я всё жду, — сказала Алла Степановна. — Когда вы спросите меня о своём сыне?
— О сыне? — рассеянно переспросил Александр Петрович.
— Да, о сыне.
— Знаете, — Александр Петрович впервые посмотрел Алле Степановне прямо в глаза. — Он меня сегодня как-то не интересует.
— Напрасно… — загадочно улыбнулась Алла Степановна.
Дверь пискнула.
В пышечную зашли Гектор и Инна.
— Пойдёмте отсюда! — Александр Петрович взял Аллу Степановну за руку. — Пойдёмте!
На Невском около троллейбусной остановки они встретили несчастного Костю Благовещенского…
36
В это утро будильник не звенел. В это утро Юрка Тельманов на рояле не играл. Этим утром начался последний апрельский день. Воскресенье. Потом будет первое мая, потом второе, третьего мая Гектор пойдёт в школу, а из Риги вернутся его родители. Они уехали вчера. Хотели взять с собой Гектора, но выяснилось, что ему необходимо заниматься, заниматься и ещё раз заниматься. Гектор с чувством процитировал Сусанну Андреевну.
Проснулся он в это утро от боя часов в прихожей. Часы сурово пробили десять. Всё в комнате вдруг покраснело — под окном остановился автобус с красной крышей. Гектор лежал в кровати и думал об Алине Дивиной. «Как странно, — думал Гектор, — почти неделю я её не видел, но сколько слов, мыслей и чувств своих я ей адресовал… Как замечательно отвечал я сам себе за неё… А сегодня мне предстоит убедиться, что она совсем другая… И… может, не стоит сегодня идти к ней? — думал Гектор, в волнении глядя на люстру. — Но воскресенье, — думал Гектор, — это день, когда встречаются с любимыми девушками…»
Гектор решил, что пойдёт сегодня в Академию художеств пешком через центр. По Невскому через Дворцовый мост, по Университетской набережной мимо дома Меншикова пойдёт он сегодня в академию. Гектор утешал себя, что, хоть сегодня и воскресенье, дипломники в преддверии защиты с днями недели не считаются.
Пришёл Карай. Он криво улыбался и зубами стаскивал с Гектора одеяло. Карай хотел гулять. Карай тоже знал, что сегодня воскресенье, а по воскресеньям Гектор всегда водил его в далёкий Овсянниковский сад.
— Мы сегодня пойдём в Таврический, — сказал Гектор. — Я боюсь, что в Овсянниковском нас с тобой плохо встретят…
Карай поднял уши. Он не знал слова «Таврический».
— Это ещё дальше, чем Овсянниковский, — пояснил Гектор. — Мы поедем туда на автобусе… А если нас не пустят, возьмём такси. Сейчас я встану…
Карай ушёл в прихожую и лёг около двери. Рядом с дверью в стене был вбит гвоздь. На гвозде висел поводок Карая. Одним глазом Карай смотрел в комнату Гектора, другим косил на поводок. В мудрых глазах пса была печаль. Гектор был старше Карая на семь лет. Сейчас Гектору было семнадцать, а Караю десять, что по собачьему счёту значило лет пятьдесят пять.
Гектор медленно убирал постель, потом долго умывался, гремел на кухне тарелками и хлопал холодильником. Из кухни Гектор вышел с дымящейся сигаретой. Карай зубами стал стаскивать с гвоздя поводок.
На площадке Гектор увидел Юрку Тельманова. Как всегда небритый и нестриженный, он бежал по лестнице вверх, прыгая через три ступеньки.
— Где ты был, павиан бесхвостый? — спросил Гектор, поймав Юрку за фалду пиджака. — Почему сегодня не играл на рояле? Курсовую сдал, что ли?
— В курсовой конь не валялся, — ответил Юрка.
— А где ты был? — не отставал Гектор.
— У любимой девушки! — хихикнул Юрка, вырываясь.
— Врёшь! — убеждённо сказал Гектор. — Никакая девушка не пустит к себе такого пса, как ты! Мамаша послала тебя в магазин, а ты в очереди стоять не захотел! Ты почему не бреешься?
— Это в тебе ярится девственник! — засмеялся Юрка и побежал дальше. Гектор растерянно посмотрел ему вслед.
— Сам ты девственник! — заорал он, но в ответ только дверь хлопнула. — Почему это во мне должен яриться девственник? — удивлённо спросил Гектор у Карая.
Это было утро последнего апрельского дня. И снова голодные чайки летели высоко в небе, а сытые голуби бродили по асфальту. И знакомые дома стояли на Невском — те же витрины, те же подворотни, где гулко раздавались шаги, а сказанное слово вылетало на Невский точно из рупора. Гектор неожиданно подумал, что всё — школа кончается, двадцатого мая последний звонок, потом экзамены, потом другие экзамены… Целый месяц в одиночестве он будет сидеть в своей маленькой комнате на плечах у атлантов, вставать в шесть часов утра, дуреть над учебниками, а чайки спокойно будут лететь мимо. А голуби будут сидеть у него на подоконнике. И гулять будет не с кем. Карай уедет в деревню. Гектору стало грустно. Допустим, он поступит, будет учиться пять лет, и только тогда догонит Алину Дивину. А Алине в это время будет уже под тридцать. «А вдруг я не поступлю? — со страхом подумал Гектор. Ему виделось скорбное лицо матери, сочувствующие лица бывших одноклассников, которых он иногда будет встречать на улицах. Гектор гнал прочь эти тоскливые мысли. — Надо всегда идти до конца! — убеждал он себя. — Если решил поступить, занимайся день и ночь! Если полюбил девушку, нечего её бояться. Плевать, что она старше! Надо смело идти к ней!»
Пока же Гектор шёл к стоянке такси. Народу на стоянке не было, и до Таврического сада доехали быстро. Счётчик щёлкал копейки, как орехи, шофёр хмуро рулил, между окнами гулял сквозняк, а под колёсами шуршал асфальт, бубнила брусчатка, вздрагивали трамвайные рельсы. Быстро доехали до Таврического сада…
Изысканную узорчатую решётку портила картонка с грозным предостережением: «Гулять с собаками строго запрещено! Штраф!» Посвистывая, Гектор прошёл мимо картонки, отстегнул поводок, и Карай, мелькая пушистыми лапами, побежал по газону — до того выстриженному, что даже слон не оставил бы на нём следов. Зелёным языком газон дотягивался до дворца, окружённого кудрявыми клумбами. А там фонтан лениво пошевеливал в воздухе тонкими струями. Скоро у Карая появилась приятельница — огненно-рыжая борзая с белым треугольником на груди и с мордой, похожей на шило. Гектор не понимал, как в такой крошечной головке помещается мозг. «Наверное, борзая может думать только о напёрстках! — подумал Гектор. — И ещё бегать. Мой Карай в сравнении с ней — неторопливый Сократ!» Прогуливала борзую седая красивая женщина — вся в замше, с загорелым лицом и накрашенными губами.
— Юноша! — сказала она. — Вы не боитесь, что вас оштрафуют?
— А вы? — спросил Гектор. — Вы не боитесь?
— Я не боюсь, у меня есть разрешение, — похвасталась дама.
Она гордо смотрела на Гектора, и Гектор вспомнил, что где-то видел эту женщину.
— С печатью, — продолжала она. — А у вас нет разрешения! И пёс ваш мне незнаком… Его, кстати, пора выщипывать…
Их прервал разбойничий свист, такой неуместный в тихом Таврическом саду. Наперерез собакам бежала растрёпанная дворничиха.
— Ай-яй-яй! — сказал Гектор. — Как не стыдно топтать газоны?
— Твоя собака? — перевела дух дворничиха.
— Понятия не имею, чья это собака, — ответил Гектор, пряча за спину поводок.
— Издеваешься… Хамишь! — констатировала дворничиха. — Хамишь!
Гектор притих.
Дворничиха снова засвистела.