- Тебе понравилось? - озабоченно, так спрашивают о вкусе приготовленного тортика, если сомневаются в рецепте.
Действительно, мне понравилось. Даже после того, как это случилось, я не верил, что это могло случиться. Всякие поцелуи и нежности до сих пор были слишком далеки от меня. Они существовали теоретически, как звезда Эпсилон
Эридана и имели не больше шансов свалиться мне на голову, чем эта звезда. Но мне не просто понравилось. Это была лавина, которая прокатилась по моей прошлой жизни и погребла её под снегом. Лавина продолжает катиться и кажется, что большего счастья уже не может существовать, но с каждым толчом пульса оно продолжает усиливаться, кажется, сейчас я начну сходить с ума от счастья, все, большего я не выдержу, но вот, оно стало ещё больше. От прошлой жизни осталась лишь пустая колея, которая имела привести меня к некоторой моей станции, теперь та станция навсегда стала чужой - кто-то перевел стрелки. Когда я немного пришел в себя, то понял, что она поцеловала меня неправильно, твердыми кончиками губ. Так аквариуная рыбка кусает крошку хлеба.
- Понравилась, - ответил я, - но ты неправильно целуешься, как будто кусаешься.
- Тогда покажи ты, - предложила она.
- Нет, лучше ты ещё раз попробуй.
Она попробовала, на этот раз медленнее, её дыхание было теплым, а верхняя губа мягкой. Нижняя была твердой и все равно кусала.
- А теперь?
- Теперь лучше. Мне даже так больше нравится, когда целуют с прикусом.
Только, смотри, не зубами, - сказал я.
- А вообще-то целуются в губы, - заметила она. - В щечку только маленькие детки целуются.
Подумаешь, большая детка нашлась.
- Давай в губы, - снова согласился я.
Синяя поцеловала.
- На что это было похоже? - спросила она.
- Ой, я не понял. Это было как-то неправильно.
Она поцеловала ещё раз, долго и со стоном; её губы двигались.
- А сейчас?
Сейчас я точно знал на что это было похоже.
- Сейчас это было похоже на такой большой бутон розы, который показыают на ускоренной сьемке, понимаешь? (Синяя кивнула.) Бутон розы, он раскрывается и выбрасывает лепестки, много лепестков. Это от того, что ты двигала губами.
- А ты был как деревянный. Ты тоже должен двигать губами. Ты совсем не умеешь.
- Давай ещё попробуем? - предложил я.
- Только в последний раз, - сказала она.
- Ну почему?
- Ну потому!
Мы поцеловались ещё раз. Я старался все делать правильно. В этот раз я тоже знал на что был похож поцелуй. Он был похож на вулкан - вулкан взрывается и из него выбрасывается горячая светящаяся лава. Это было точно как лава - один к одному.
Я захотел продолжить, но Синяя отодвинулась и села в самом углу подоконника. Ну и пусть, не понимает она своего счастья. Я же от своего просто кипел и лопался и удивлялся тому, что ещё цел.
- Скажи, а сегодня правда вчерашний день? - спросил я.
- Что?
- Какое сегодня число?
- Нашел о чем спрашивать! Девочкам обычно комплименты говорят.
- Ну скажи.
- И не проси даже.
- Но осмотр будет завтра или вчера?
- Конечно завтра.
Я успокоился. Сегодня действительно была вчерашняя ночь. Значит, все хорошо.
Свет внизу не горел. Казалось, Синяя Комната молчала, как человек, который хочет заснуть, но не может и беспокойно ждет приближения утра. Оказывается, её настроение тоже может прокиснуть.
Мы сидели молча. Снежное пространство снаружи было единственно реальным, нет, реальной была и темнота, но иначе - темнота - и ничего в ней. Мы примостились на жесткой узкой грани, отделяющей свет от тьмы, бытие от небытия, будущее от прошлого, картинку на экране от бога. Ведь бог есть любовь, и любовь есть бог.
Или бог - она, которая все может, которая создала меня, которая создала даже себя и котороя снизошла до разговора со мной? Комната?
Близкая невидимость её волос сливалась с невидимостью стены, но мне казалось, что я могу рассмотреть нечто. Я любовался её невидимыми волосами, любовался спокойно и расслабленно, впервые за свою короткую жизнь просто любовался чем-то.
На что ты смотришь?
Я смотрю на твои волосы.
Но ты же не можешь их видеть?
Я вижу их не глазами.
А так лучше? - она откинула волосы назад.
Нет, хуже. Я не хочу, чтобы что-то менялось.
Я не буду меняться.
Никогда?
Никогда-никогда.
Она пошевелилась немного и наваждение исчезло. Но что-то осталось, что-то более сильное, чем наваждение.
- На что ты смотришь? - спросила она.
- Я смотрю на твои волосы.
- Но ты же не можешь их видеть?
- Я их вижу не глазами.
- А так лучше? - она откинула волосы назад. Я совсем не удивился абсолютной правильности чтения мыслей. Так, значит, и должно быть. Наши мысли будто танцевали парный танец, свиваясь и сплетаясь доуг с другом.
- Нет, так хуже. Я не хочу, чтобы что-то менялось.
- Ой! - вскрикнула она.
Внизу вдруг зажегся свет. Свет проплыл снизу, наискосок, коснулся по пути её лица, коленей со скрещенными тонкими-тонкими руками на них, и ушел глубоко ввысь Синей Комнаты. Отразившись от потолка, он закружился мелкой снежной пылью, покрыл сиянием её волосы, плечи, выступающие складки на рукавах халата.
Я понял - именно этот её образ, один из всех, останется со мной на годы.
- Слушай?
- Да.
- Знаешь, мне кажется, что это уже было.
- Что было?
- Ну вот сейчас, когда зажгли свет, и свет попал тебе в глаза, и они сразу стали глубокими, мне показалось, что это уже было, что я это уже видел.
- Правда?
- Правда.
- Не ври.
- А, ты ничего не понимаешь! - я пытался выразить словами чувства, но чувства бегали впереди слов, слова их абсолютно не догоняли.
- Так что ты вспомнил? - спросила она, будто издалека.
- Я вспомнил, что мы с тобой встретимся. Тогда будет лето. Будет тихо в комнате. Там будут ездить автобусы и машины, но их будет еле слышно. Звук не будет мешать. Будет большое окно, а за окном - пожар. Но пожар нам тоже не будет мешать. То есть, будет сначала парк, а пожар уже за парком. Где-то будет играть музыка, очень простая музыка. Мы опять поцелуемся. Это будет точно так, как сегодня. А потом зажгут фонари за окном. И свет войдет снизу, наискосок, точно как сейчас, лучи света войдут в твои зрачки и расплывутся в них. Я помню, что это будет...
Я замолчал и продолжал говорить молча.
Что с тобой? - молча спросила она.
Ничего. Я люблю тебя.
Что это? Наша жизнь, наполненная поисками и тоской, тоской и поисками, мелкими удовольствиями от подарков судьбы - зачем все это? Что ищем мы смысл справедливость, истину?
Счастливые люди находят друг друга, несчастным достаточно истины. Нечто нелогичное, неправильное, неподдающееся разуму приходит вдруг и истина становится ненужной.
- Смотри, что-то горит, - сказала Синяя.
- Магазин. Воюют уже совсем близко.
- Какой большой огонь...
- Он только разгорается.
- Что с тобой?
- Ничего. Я люблю тебя.
Она спрыгнула в тень и ушла к средине Синей Комнаты. Что-то оборвалось в душе.
- Ты же говорила, что не будешь меняться, никогда.
- Я не говорила, это ты сам придумал.
Она поняла, что я хотел сказать.
- Прости, ты меня вообще правильно, жутко правильно понимаешь.
- Не ври. И не ври мне про свое чтение мыслей. Так не бывает. Подумаешь, отгадал три слова. И про будущее ты тоже выдумал.
- Нет, правда...
- И не подлизывайся теперь. Пошли отсюда. Когда светло, уже нентересно.
- Пошли.
Я подошел и взял её за руку, как в детском саду. Кто-то засмеялся за дверью. Быстрый шепот, лопотание убегающих тапочек.
- Это наши. Они говорят, что я в тебя влюбилась...
Синяя помолчала и вздохнула выжидательно, помолчала ещё раз и снова вздохнула - но все равно молчала и вздыхала она бестолку.
- Давай ещё раз придем сюда утром? - предложила она. Это будет наше с тобой место. Ты хочешь, чтобы у нас было свое место?
- Утром будет осмотр.
Она задумалась, погрустнела и стала как-то по-особенному красивой.
46
Я вернулся в палату. Было половина одиннадцатого, но все лежали спокойно.
Из-за тишины гул был слышен довольно отчетливо. Мне казалось, что отпечатки её губ прилипли к моим; я продолжал чувствовать её губы и от этого тревожно стучало сердце. Это ужасно мешало думать, а я люблю думать вечерами перед сном.
Я подошел к кровати Пестрого и сел.
- Чего бродишь?
- Дело есть.
- Ну-ну.
- Не знаю, как тебе сказать...
- Сначала открой рот, потом набери воздуху, и, главное не закрывай рот, когда надумаешь говорить. Иначе щеки лопнут, зашивать придется.
- У Черного есть вторая ложка, - сказал я.
- Неужели?
- Меня попросили передать.
- Кто? Господь бог?
- Вроде.
- Спасибо. Но полмни, что ты ничего не знаешь.
- Я и так ничего не знаю.
Я поплелся к своей кровати и лег на подушку лицом вниз, чтобы стереть с лица её губы. Но губы не стирались, подушка только помогала им. Я понял, что в эту ночь не усну. Я встал и снова прошелся.
- Что ищешь? - спросил Пестрый.
- Деньгу потерял, - соврал я.
- Большую?
- Десять миллиардов.
- А, десюлик, мелочь.
- Это для тебя мелочь.
- Ага. Я таких даже не поднимаю.
Пестрый снова начал свои шутки:
"Осторожнее, Ватсон, за нами идет профессор Мориарти!" "Но, Холмс, как вы разгадали, что это действительно он? У него ведь отлично сделанные накладные ресницы! И он одет как шотландец!"
"Он нагнулся и поднял с мостовой банкноту. Это его лондонская привычка.
На банкноте была написана цифра десять миллардов. Он думал фунтов, бедняга!"
Я не выдержал этого и снова отправился мучиться на свою кровать.
Пестрый расстегнул плащ: