– Ага, – оживился доктор Фелл. – Так-так-так. И в чем же состоит ваша гипотеза?
– Исходя из того, что это убийство, – ответил Маррей, – я могу предположить, что преступник воспользовался каким-то иным оружием, а вовсе не тем ножом, что вы нашли. Гипотеза моя состоит в том, что отметины на горле напоминают скорее следы от клыков или когтей.
Глава одиннадцатая
– Когтей? – переспросил Эллиот.
– Данный термин я употребил образно, – произнес Маррей с таким менторским апломбом, что Пейджу захотелось дать ему хорошего тычка. – Это не обязательно должны быть когти в буквальном смысле. Позвольте, я поставлю вопрос ребром?
– Пожалуйста, – улыбнулся Эллиот. – Я не против. Возможно, вы будете удивлены тем, какую массу других вопросов это породит.
– Скажем так, – начал Маррей, внезапно сменив резонерский тон на человеческий. – Если предположить, что это убийство и что его совершили этим вот ножом, в таком случае мне не дает покоя одна мысль. Почему убийца, сделав свое дело, не выбросил нож в воду?
Инспектор все еще смотрел на него вопросительно.
– Сами посудите. Обстоятельства были самые благоприятные. Практически идеальный… э-э-э… – Он замолчал, подыскивая нужное слово.
– Расклад? – подсказал Гор.
– Довольно мерзкое словечко, Джонни, но сгодится. Так вот. Расклад прекрасно подходил для того, чтобы представить это как самоубийство. Допустим, преступник перерезал бы жертве глотку и затем бросил нож в пруд. В таком случае никто бы и не усомнился, что это самоубийство! Все в один голос сказали бы: ну конечно, этот человек был самозванцем, ему грозило разоблачение, вот он и нашел… выход. Согласитесь: даже при нынешнем положении дел нам трудно поверить, что это не самоубийство. А если бы нож был найден в пруду, то и говорить было бы не о чем! Проблему с отпечатками это тоже автоматически бы решило: вода смыла бы все отпечатки, которые якобы оставил на ноже самоубийца. Только не пытайтесь, господа, убедить меня, будто преступник не хотел представить это как самоубийство. Нет убийцы, который бы об этом не мечтал! Если у него есть такая возможность, он обязательно постарается инсценировать самоубийство. Почему же в таком случае нож не выбросили в пруд? Такая улика ни на кого бы не указывала – только на самого покойного; она лишний раз подтверждала бы, что это самоубийство, и снимала бы с убийцы любые подозрения. Однако наш убийца зачем-то уносит нож с места преступления и затем (если я правильно понял ваши объяснения) втыкает его в заросли в десяти футах от пруда.
– Что доказывает?.. – сказал Эллиот.
– Нет. Нет. Ничего не доказывает, – возразил Маррей и поднял палец. – Но о многом говорит. Теперь вот какой вопрос. Вы верите тому, что рассказывает старик Ноулз?
– Сэр, к чему разводить эту философию?
– О нет, это вопрос принципиальный! – довольно резко сказал Маррей; Пейдж едва удержался от того, чтобы не вставить поощрительную ремарку. – Иначе мы никуда не продвинемся.
– Мы никуда не продвинемся, мистер Маррей, если я скажу, что верю в то, чего не может быть.
– В таком случае вы верите в самоубийство?
– Этого я не говорил.
– Каково же тогда ваше мнение?
Эллиот слабо усмехнулся:
– Сэр, вы не знаете удержу. Если так и дальше пойдет, вы, пожалуй, убедите меня, что я и правда обязан перед вами отчитываться… Показания Ноулза подтверждаются некоторыми… гм… дополнительными данными. Хорошо, будь по-вашему. Допустим, в порядке обсуждения, что, по моему мнению, он говорит правду. Что из этого следует?
– А вот что: Ноулз ничего не видел по той простой причине, что и видеть было нечего! Все на это указывает! Человек стоял один в центре песчаной площадки, которая отлично просматривалась. Никого не было поблизости. А значит, убийца никак не мог воспользоваться этим ножом, столь красноречиво выщербленным и запачканным кровью. Его воткнули в кусты постфактум, с целью создать впечатление, что это и есть орудие убийства. Улавливаете мысль? Не мог же нож прилететь из ниоткуда, сам собой наброситься на человека, вспороть ему горло и отпрыгнуть в кусты. Отсюда понятно, что нож не использовали вообще. Мои рассуждения ясны?
– Не вполне, – возразил инспектор. – Вы утверждаете, было какое-то другое оружие? Но тогда это другое оружие точно так же должно было прилететь из ниоткуда, напасть на человека и исчезнуть! Нет, сэр. В это я поверить не могу. Просто исключено. Это еще более невероятно, чем версия с ножом.
– Апеллирую к доктору Феллу, – проговорил Маррей, явно уязвленный. – Что скажете, доктор?
Доктор Фелл фыркнул. Шумное, с присвистом дыхание напоминало отдаленные раскаты грома и, кажется, предвещало бурю; но голос его прозвучал неожиданно спокойно:
– Я по-прежнему голосую за нож. И потом, в саду ведь действительно что-то двигалось; какой-то… гм… мистический фантом, если позволите. Послушайте, инспектор. Очень хорошо, что вы собрали показания. Но можно я копну чуть глубже? Вы не возражаете? Мне бы очень хотелось задать несколько вопросов самому интересному человеку в этой комнате.
– Самому интересному? – переспросил Гор и с готовностью выпрямился.
– Гм… да. Я, разумеется, имею в виду… – проговорил доктор Фелл и, приподняв палку, показал, – мистера Уилкина.
Суперинтендант Хэдли терпеть не мог эту его манеру. У доктора Фелла была какая-то нездоровая мания демонстративно выворачивать наизнанку здравый смысл и доказывать, что белое – это черное, ну или по крайней мере серое. Пейджу, конечно, и в голову бы не пришло назвать этого расплывшегося господина с презрительно вытянутым одутловатым лицом самым интересным из присутствующих джентльменов. Да и сам Гарольд Уилкин явно не считал себя таковым. Впрочем – и это признавал даже Хэдли, – старый плут, как ни прискорбно, часто оказывался прав.
– Вы обращались ко мне, сэр? – осведомился Уилкин.
– Я давеча говорил инспектору, – ответил доктор Фелл, – что ваша фамилия кажется мне чрезвычайно знакомой. Теперь я наконец вспомнил. Вы, видимо, увлекаетесь оккультными науками? Или просто коллекционируете необычных клиентов? Могу предположить, что и нашего друга, – он кивнул в сторону Гора, – вы заполучили в свою коллекцию примерно тем же способом, как в свое время того египтянина.
– Египтянина? – удивился Эллиот. – Какого еще египтянина?
– Поразмыслите, и вы наверняка вспомните тот процесс. «Ледвидж против Ахримана». Дело о клевете. Вел его судья Ранкин. А присутствующий здесь мистер Уилкин представлял защиту.
– Да-да, верно. Какой-то духовидец или что-то в этом роде?
– Именно, – удовлетворенно хмыкнул доктор Фелл. – Этакий коротышка, почти карлик. Строго говоря, духов он не видел, но утверждал, что людей видит насквозь. Имел большой успех в Лондоне. Дамы стекались к нему толпами. В принципе, его можно было бы привлечь к ответственности по старинному Закону о колдовстве, который до сих пор в силе…
– В высшей степени позорный закон, сэр, – возразил Уилкин, с силой ударив по столу.
– …но это был всего лишь иск о клевете, и благодаря умелой защите мистера Уилкина и помощи консультанта Гордона-Бейтса тот господин счастливо избежал наказания. Затем было еще дело мадам Дюкен, медиума. Она предстала перед судом по обвинению в непредумышленном убийстве, так как один из клиентов умер от страха, находясь в ее доме. (Затейливый, согласитесь, юридический казус!) Мистер Уилкин вновь представлял сторону защиты. До сих пор помню пренеприятные подробности того разбирательства. Ах да! Было еще одно дело! Ответчицей выступала хорошенькая такая особа, блондинка. Коллегия присяжных постановила не передавать дело в суд, поскольку мистер Уилкин…
Патрик Гор смотрел на своего адвоката с живейшим интересом.
– Это правда? – спросил он. – Господа, уверяю вас, я ничего этого не знал.
– Так как же? Это правда? – подхватил доктор Фелл. – Это были вы?
На лице Уилкина читалось ледяное недоумение.
– Конечно правда, – ответил он. – Но что с того? Какое это имеет отношение к нынешнему делу?
Пейдж и сам не мог бы толком объяснить, что здесь не так. Гарольд Уилкин взглянул на свои розовые ногти, затем поднял голову и заморгал острыми маленькими глазками. Внешне он был сама чистоплотность и благопристойность, но разве это к чему-то обязывает? Белоснежная вставка жилета, идеально загнутые уголки такого же белого стоячего воротничка, вся его лощеная аккуратность существовали в некотором роде обособленно от его взглядов и предпочтений.
– Видите ли, мистер Уилкин, – прогрохотал доктор Фелл, – я ведь не из праздного любопытства спрашиваю. Вы единственный видели или слышали вчера в саду нечто странное. Инспектор, не могли бы вы зачитать ту часть показаний мистера Уилкина, которую я имею в виду?
Эллиот кивнул, не отрывая взгляда от Уилкина; потом раскрыл блокнот.
– «…Я услышал какие-то шорохи в кустах, и мне почудилось, что я увидел нечто странное. Оно смотрело на меня с той стороны стеклянной двери, ближе к уровню земли. Я испугался, что что-то стряслось, но решил, что это не мое дело».
– Именно, – буркнул доктор Фелл и прикрыл глаза.
Эллиот слегка растерялся, не зная, какую линию поведения избрать; и все-таки они оба – и доктор Фелл, и инспектор – были, по-видимому, довольны тем, что разговор принял такой оборот и что-то начинает проясняться. Рыжеватые волосы Эллиота чуть растрепались и сбились на лоб.
– Что ж, сэр, – сказал он. – Утром я не стал задавать вам уточняющих вопросов, потому что мне и самому почти ничего не было известно. Но теперь попрошу объяснить: как понимать ваши показания?
– Буквально.
– Вы были в столовой, в каких-то пятнадцати футах от пруда, однако ни разу не открыли дверь и не выглянули наружу? Даже после того, как услышали эти странные звуки?
– Да.
– «Я испугался, что что-то стряслось, но решил, что это не мое дело», – перечитал Эллиот. – В каком смысле «стряслось»? Вы решили, что произошло убийство?
– Да нет же, вовсе нет! – воскликнул Уилкин и даже слегка подскочил от удивления. – У меня и сейчас нет оснований предполагать убийство. Инспектор, да вы с ума сошли! У вас на руках ясные и убедительные доказательства самоубийства, а вы гоняетесь за какими-то химерами…