– Вполне, мисс Дейн. Пожалуйста, продолжайте.
– Ему сказали, что по вещам и документам его опознали как Джона Фарнли. В больнице у его постели сидел какой-то человек, назвавший себя кузеном его матери… ну, на самом деле не его матери… но вы понимаете, что я имею в виду. Он сказал мальчику, чтобы тот ни о чем не беспокоился, побольше спал и набирался сил. Но вы же знаете, каковы мальчишки в этом возрасте! Он был страшно перепуган и очень встревожен. Ведь он ничего о себе не знал! И хуже всего, что, как и всякий подросток, не смел никому признаться, что с ним. Боялся – вдруг решат, что он какой-нибудь сумасшедший, а то и вовсе в тюрьму отправят. Так ему представлялось. В целом у него не было причин считать, что он не Джон Фарнли, и вообще никаких причин думать, что ему говорят неправду о его прошлом. Он смутно помнил какие-то крики, суматоху и что-то связанное с большим открытым пространством и холодом, вот и все. Но он ни одной живой душе об этом не обмолвился. Притворился, что все помнит, и этот родственник из Колорадо, мистер Ренвик, так ничего и не заподозрил… Свою тайну он хранил много лет. Постоянно читал и перечитывал дневник, который находился среди его вещей, и пытался восстановить в памяти какие-нибудь события. Он рассказывал мне, что иногда часами сидел, сжав голову руками и напрягая все силы, чтобы что-нибудь вспомнить. Случалось, в голове как будто возникал какой-то образ или лицо, хотя и очень расплывчато. А потом ему снова казалось, что он все забыл. Только одно ему удалось извлечь из этого хаоса – это был не то образ, не то фраза: что-то связанное с петлей. Изогнутой петлей.
Под раскаленной железной крышей сделалось совсем тихо. Зрители сидели не шелохнувшись. Никто не покашливал. Не шелестел бумагами. Пейдж ощутил, что его воротничок взмок от пота. В висках стучало. В помещение вдруг проскользнул клубящийся пылинками солнечный луч, и Мэдлин слегка сощурила уголки глаз.
– Изогнутой петлей, мисс Дейн?
– Да. Я не знаю, что это значит. Он и сам не знал.
– Пожалуйста, продолжайте.
– Те первые годы в Колорадо он жил в постоянном страхе. Боялся, что его могут отправить в тюрьму, если выяснится, что он что-то натворил. Рукой он владел плохо: во время крушения ему чуть не раздробило два пальца и с тех пор он не мог нормально держать ручку. Домой писать он боялся – и так ни разу и не написал. Он даже не решался пойти к врачу и проверить, все ли с ним в порядке: боялся, что о нем сообщат в какие-нибудь службы. Со временем его, конечно, немного отпустило. Он убедил себя, что в жизни всякое бывает, что такая уж у него судьба и так далее. Потом была война и все остальное. Он обратился к психиатру. Тот провел разные психологические тесты и успокоил его. Сказал, что он действительно Джон Фарнли и волноваться не о чем. Но до конца страх так и не ушел. Иногда ему даже казалось, что все позади, но по ночам его мучили кошмары… Все эти страхи нахлынули с новой силой, когда умер несчастный Дадли и он унаследовал титул и имение. Надо было ехать в Англию. И он поехал – скорей из… как бы это сказать… академического интереса. Думал, что наконец-то все вспомнит. Но этого не произошло. Вы же помните, как часто он бродил по усадьбе, словно призрак – растерянный, заблудившийся призрак. Вы помните, каким он был нервным. Вообще-то, ему тут очень нравилось. Он полюбил здесь каждое деревце, каждый акр этой земли. И не то чтобы он сомневался, что он Джон Фарнли. Вовсе нет! Просто ему нужно было знать наверняка.
Мэдлин умолкла, прикусив губу.
Ее ясный взгляд, лишенный обычной мягкости, скользил по рядам.
– Мы много с ним разговаривали. Я пыталась его успокоить. Советовала поменьше себя изводить этими мыслями, и тогда, быть может, память вернется сама. Старалась как-нибудь так устроить, чтобы что-то напомнило ему о прошлом, но чтобы он подумал, что вспомнил сам. Например, он мог услышать где-то в дальней комнате граммофон: «Я на тебя, красавица, смотрю…» – и вспомнить, что под эту песню мы с ним танцевали в детстве. Или это могла быть какая-нибудь бытовая деталь. Знаете, в библиотеке Фарнли-Клоуз между окон есть встроенный шкаф для книг. Но это не просто шкаф. Там еще есть потайная дверь, которая выходит в сад. Она и сейчас открывается – нужно только знать, где защелка. Так вот, я убедила его найти эту защелку. Он говорил, что после этого несколько ночей подряд хорошо спал… И все-таки ему было важно докопаться до правды, в чем бы она ни состояла. Пусть даже окажется, что он не Джон Фарнли! Он это переживет. Он уже не взбалмошный ребенок, и это не станет для него трагедией. Только бы знать! Ему ничего больше не надо! Он ездил в Лондон, советовался еще с двумя психиатрами, но это не помогло. Чего он только не перепробовал. От отчаяния даже пошел к медиуму – жутковатому такому маленькому человечку по имени Ахриман, у которого был салон на улице Полумесяца, очень в то время модный. Джон пригласил всех нас с собой. Мол, давайте развлечемся, узнаем свое будущее. Делал вид, что ни во что такое не верит. А сам взял и выложил этому прорицателю все, что у него на душе… Он без конца бродил по усадьбе и не находил покоя. Говорил: «По крайней мере, я толковый хозяин!» – и вы знаете, что так оно и было. Еще он часто бывал на богослужениях и очень любил гимны. Особенно если играли «Пребудь со мной»… да даже если он просто проходил мимо церкви, то всегда поднимал глаза и твердил: «Если бы я только мог…»
Мэдлин запнулась.
Грудь ее тяжело вздымалась. Она невидящим взглядом смотрела в зал, судорожно стискивая подлокотники кресла. В этот момент она сама казалась воплощением какой-то магической силы, стихийной и первозданной; и в то же время она была всего лишь женщиной, сидевшей в этом душном ангаре и пытавшейся найти нужные слова в защиту друга.
– Вы меня извините, – проронила она. – Может быть, зря я об этом заговорила. Наверное, это не имеет прямого отношения к делу. Простите, если занимаю ваше время рассказами о каких-то посторонних вещах.
– Тишина в зале! – крикнул коронер, беспокойно вращая головой и пытаясь унять нарастающее гудение. – Я вовсе не считаю, что ваш рассказ не имеет отношения к делу. Вы хотите сообщить присяжным что-то еще?
– Да, – ответила Мэдлин и, обернувшись, посмотрела на присяжных. – Только одно.
– Мы вас слушаем.
– Когда я узнала, что появился человек, который намерен оспаривать право на титул и поместье, мне сразу стало ясно, как воспринял эту новость Джон. Теперь, когда вам известно, какие мысли одолевали его все это время, вам легко представить, почему он отреагировал именно так. И почему он так странно, с облегчением заулыбался, услышав историю о колотушке, которой того человека пытались убить во время крушения. Да потому, что это он, Джон, в результате каких-то неизвестных ударов получил сотрясение мозга, которое и привело к полной потере памяти!.. Нет-нет, я вовсе не хочу сказать, что претендент говорил неправду! Мне это неведомо, и судить я не берусь. Но сэр Джон – тот, кого вы называете «покойным», как будто он никогда и не жил! – наверняка испытал огромное облегчение, когда услышал историю, которая могла показаться совершенно невероятной. Наконец-то сбывалась его мечта – он сможет узнать, кто он на самом деле! Теперь вы понимаете, почему он поддержал идею с отпечатками. Никто другой так не желал этой проверки. Он просто дождаться ее не мог. Ему не терпелось узнать результат!
Пальцы Мэдлин еще сильнее впились в подлокотники кресла.
– Может, я выражаюсь не очень складно, но, пожалуйста, постарайтесь меня понять! Смыслом всей его жизни было найти ответ на эту загадку, и не важно, каким он будет. Если окажется, что он Джон Фарнли, – прекрасно, он будет счастлив до конца своих дней. Если нет – не беда. Главное, что он выяснит правду! Это как с футбольным тотализатором. Ставишь шесть пенсов и надеешься выиграть тысячу фунтов. Тебе кажется, что деньги уже у тебя в кармане, сомнений быть не может. И все-таки, пока не придет телеграмма, ты не можешь быть до конца уверен. И если телеграмма не приходит, ты просто пожимаешь плечами: «А, ну что ж!» – и перестаешь об этом думать. Вот так и Джон Фарнли. Он тоже рассчитывал на выигрыш. Обширные земли, которые он успел так полюбить. Почет, уважение, спокойный крепкий сон. Конец этой пытки. Обретение будущего. У него появилась надежда все это выиграть! А вас хотят убедить, что он покончил с собой! Вы только вдумайтесь. Да неужели вы можете в это поверить? Неужели вы можете хоть на секунду допустить, что он решил покончить с собой в тот самый момент, когда через полчаса мог узнать правду?!
Она закрыла глаза ладонью.
В зале началось невообразимое смятение. Судья не без труда восстановил порядок. Потом вскочил мистер Гарольд Уилкин. Пейдж заметил, что лоснящееся лицо адвоката слегка побледнело и говорит он отрывисто, словно запыхавшись.
– Господин коронер! В качестве попытки сослаться на особые обстоятельства все это, бесспорно, очень увлекательно, – ядовито заметил он. – С моей стороны было бы дерзостью напоминать вам о ваших обязанностях, так же как и ставить вам на вид, что за последние десять минут не было задано ни одного вопроса. Но если эта леди закончила свое впечатляющее выступление, из которого – если оно соответствует действительности – следует, что покойный был еще бо́льшим обманщиком, чем мы предполагали, то я, на правах адвоката настоящего сэра Джона Фарнли, прошу позволения подвергнуть ее перекрестному допросу.
– Мистер Уилкин! – сказал коронер и снова завертел головой. – Вопросы вы будете задавать, когда я вам разрешу, а до тех пор найдите в себе силы помолчать. Итак, мисс Дейн…
– Пожалуйста, позвольте ему задать вопросы, – попросила Мэдлин. – Я помню, что видела его в Лондоне, в салоне того жуткого коротышки-египтянина, предсказателя.
Мистер Уилкин вынул носовой платок и промокнул лоб.
Вопросы были заданы, и коронер подвел итоги. Инспектор Эллиот вышел в соседнюю комнату и, пока никто не видит, проделал несколько ликующих пируэтов. Присяжные совещались недолго. Дело постановили передать полиции для дальнейшего расследования. Вердикт гласил: преднамеренное убийство, совершенное неизвестным лицом либо группой лиц.