А в общежитии все иначе: они ко мне так все ласковы и внимательны. Кажется, что все теперь хорошо. Но я так ничего и не поняла. Честное слово. Знаю одно, что я, какой была, такой и осталась, только девушки для меня стали яснее.
17.09.52 г.
Ну вот, сегодня получил я новое письмо, в котором ты описываешь свой приезд и просьбы все по пунктам перечисляешь.
Что ж? Я согласен держать все в тайне, никому не говорить, что было между нами; по телефону не звонить и в общем делать так, как ты велишь!
А может быть, и скоро мне вовсе не придется писать тебе из-за каких-то «дур-девчонок», которых так боишься ты, хоть на тебя и не похоже это.
Кто знает, может быть…
Но только я тебе скажу, Изулик, не нравится мне это, зачем бояться и скрывать, коль все давно уже решилось. (Так думается мне, а может, и не прав я?)
Единственное, что осталось у меня, так это письма милые твои, твой голос, который раз в неделю могу услышать и главное — та встреча, которая должна быть впереди.
Вот три бесценных утешения со мною были день и ночь и два последние из них хотят отнять, но спрашивается, по какой причине я не достоин их иметь?
Скажу тебе, Изулик, любить не трудно, любить гораздо ведь приятней, чем одиноким странником в пустыне быть! И я с тобою не согласен, и не согласен также я с безумством, о котором пишешь ты. Безумен был у Горького красавец — Сокол, и про него писал он: «Безумству храбрых поем мы песню!..» — и я согласен с ним.
Так буду петь и я, пусть голова моя безумна, а может быть, немного и глупа еще. Но душа… душа моя чиста и очень страстна… чем очень я горжусь и никого не побоюсь сказать, что я люблю безумно, безмятежно, как сердце мне велит!!!
На этом сказ я прерываю, так я решил ответить на письмо твое, так сердце мне мое велело написать сегодня.
Но на тебя, Родная, я не сержусь, не в силах этого я сделать…
18.09.52
Изуленька, родная, бесценная, моя…
Какая молодец ты у меня!
Ты самая хорошая, самая любимая, самая прекрасная на свете. Родная моя! Как я рад, что такая славная ты девушка, ведь именно такую и искал я, чтоб душу ей свою открыть, с которой можно говорить о всех делах общественных и личных.
…
Так начинал писать, Изулик, перед бурей, уж больно радостно мне было после твоего последнего письма, которое я получил сегодня. А что сейчас? После такого разговора, который как несколько минут назад окончился, когда, наверное, ты не успела и в общежитие еще вернуться? Изулька! Не серчай ты на меня! Я не могу писать тебе неправду и никогда тебе ее я не скажу. Что понял я из разговора, — отвечу прямо. Пусть буду, после слов таких, глупцом и юношей безумным, а может быть, и хуже, кто знает — может быть. Но я запутался сейчас и ничего не понимаю, вся голова моя в тумане.
Ты понимаешь, я никогда ни от кого не мог скрывать того, что было на душе, когда я верил твердо сам себе. Я не боялся каждому сказать о всех своих желаниях, конечно, если это было нужно.
А если кто не понимал меня, ехидно улыбаясь, иль просто реплику бросал с завистливою рожей, я не сердился — нет! А просто говорил: ведь есть еще глупцы земные, которые, ну вот нисколько! души не понимают, — но скоро все поймут. (Не все, конечно).
Но если б кто-нибудь посмел мне запретить все то, чего хочу я, к чему стремлюсь, на что имею полное простое право (что каждый может ведь иметь), тогда… тогда я б был другим и разговаривал иначе с каждым, кто посмел такую дерзость говорить, не объяснив, что я не прав при этом.
Прости, Изок, меня, но сейчас я ничего не понимаю, отчета сам себе не могу отдать, мне непонятно: какое они имеют право самое простое запрещать? Послушная ты, даже очень?
И может быть, опять, как в том письме, придется угадать, что в следующий раз ты скажешь: «Не надо, Славка, мне писать!»
О!.. Это будет хуже бури!
…
19 сент. 52 г.
…
А еще я тебе отвечу на твой дурацкий вывод: нет! Славка! Они не хотят нас разлучить. Нет! Нет! Зачем это им нужно. А потом я тебе вот еще скажу какую вещь: что бы они ни делали: ты мой-мой-мой. Сам сказал, что наши сердца теперь слились навек. Это что-либо значит или нет? Как ты считаешь? А это что-либо значит, что я тебя люблю сильнее жизни, или тоже ничего не значит? Эх ты, Славка…
…
А сегодня день был странный… Узнала, что в большом просмотровом зале вечер для первокурсников, ну и картину будут показывать (не одну, а пятую или 6-ю на закуску, ибо она цветная), в которой я снималась в главной роли! конечно, мне хотелось посмотреть нормально, а не по кусочкам и не с режиссером. Сидела с девчатами 1-го курса, смотрели из пр-ий, ну… В общем мне стало очень стыдно, когда я увидела себя, мне стало стыдно.
20 сент. 52 г.
Вот сегодня по истории кино с утра смотрели «Веселые ребята», я не могла смотреть в том месте, когда Анюта поет о своей любви: «Было бы десять сердец у меня, все бы ему отдала».
Славка! Это мои слова, и я так хочу, так хочу, чтобы ты забрал у меня 100 сердец, мне ни одного не жаль. Ведь я люблю тебя, милый. И я так ревела, когда Анюта плакала, мне все это так понятно, даже близко, мне иногда казалось, что это у меня болит сердце по моему родному Славке.
…
Девки меня звали на вечер в «Крылья Советов», все так собирались тщательно, а я не хотела, у меня совсем не было никакого желания, и очень хорошо, что я не пошла.
…
Сейчас пришла Розка с вечера (11.30) и рассказывала безумные вещи о необузданности нашей молодежи, как она невоспитанна.
А когда я зашла после занятий в столовую, то со мной за стол сел Юрка Белов. Зачем-то купил вина и на мою долю. В общем, приказ мой не подействовал. Потом, когда ждали 2-ю, болтали о его родных (они у него военные). А потом он стал звать меня на вечер. И странно, он ко мне опасно внимателен. Мне даже страшно опять становится, Славонька, потому что и на курсе после всей этой «шумихи» ребята опять приставать начинают. А моя серьезность уже превзошла все границы, а ничего не помогает. Просто горе.
…
А девчата ведут себя крайне непонятно. Ритка ко мне просто «льнет». Честное слово. Просто так внимательна. Даже опять зовет в 64 комнату жить, чтобы быть вместе. Я еще не знаю, что ответить, но мне идти туда не хочется, здесь лучше. Да! У нас «событие» на курсе. Артур безумно влюблен в Надю Румянцеву, ту, которая играет в «Навстречу жизни», она теперь на нашем курсе. Но влюблен он очень глупо, ходит как оболдуй, ухаживает за ней…
А я все о тебе думаю, живу только тобой. Мне даже вчера сон дурацкий приснился, но как только я проснулась и посмотрела на тумбочку, где стоит твой портрет, у меня все дурное пропало, опять появились светлые мысли. А сон очень дурацкий: как будто ты пригласил меня в кино на какой-то фильм в клуб около нашего института, а сам опоздал, да пришел не ты, а какой-то противный широкий такой парень. Я как посмотрела и говорю, что это «не ты», и парень ушел… Он был очень мне неприятен… Как я расстроилась, проснулась с головной болью. Там, во сне, было что-то еще, но я уже не помню.
…
21 сент. 52 г.
…
Главное у нас в комнате «событие». Одна девчонка из другой комнаты пришла к нам, а у нас весело, ну она и заныла: «Хочу, да хочу к вам». Меня стала упрашивать, а мне не хочется уходить из этой комнаты. Тем более, что девчата меня не отпускают. Договорились до того, что принесли 8-ю кровать, и она переехала к нам. У нас, правда, стало очень тесно, просто очень тесно, но зато очень весело. Мы так смеялись, так баловались, что я совсем забыла о докладе, который мне делать нужно завтра, о директивах 19-го съезда.
…
Вот читала сегодня «Спутники», ей-ей мне нельзя читать о чистой любви, нельзя. Там Лена любит Даню и говорит, что никогда никто так не любил, а мне кажется, что даже и их любовь не сильней нашей, нет! нет! Ведь каждое слово, каждое твое движение, которые мне сейчас так знакомы и родные, весь ты — это дома для меня жизнь. Я, конечно, понимаю, что она (Лена) тоже так же относилась к Дане, но все-таки у них было не так сильно. А в повести есть одно из сильнейших мест, правда, он потом ее разлюбил, но она так же продолжала его любить. Мне яснее там жизнь Фаины. Она, Славонька, напоминает мне даже мою жизнь. Она сначала со всеми кокетничала, была очень легкомысленна, но когда встретила его, то она его полюбила по-настоящему. Если раньше она очень настороженно относилась к мужчинам, то теперь для нее было все равно, она любила, он был для нее всем. «Я тебя прошу только об одном — жарко шептала она в ухо! Низвецкому, — помни о моей любви всегда-всегда! Я одна, одна буду тебе настоящей женой, настоящим другом! Милый, это ужасно, я чувствую, что буду ревновать тебя до безумия!..» — это говорила Фаина. И знаешь, Славка, эти слова мои, честное слово, потому что я чувствую, как она любит его, а я все-таки сильнее.
21.09.52
Изульчик! Милый мой! Родной! Не надо на меня обижаться за письма, которые послал тебе на днях я этих. Уж очень почему-то трудно было мне, поэтому я так писал, а по-другому, наперекор своей душе, писать тебе я не могу.
От слов твоих и писем, когда ты говорила и писала, чтоб больше не звонил я и не писал на старый адрес, — мне было, как тебе сказать, не тяжело, мне было здорово обидно. И на твоем бы месте, ну ни за что на свете, не стал бы унижать себя ни перед кем, поверь мне. Но это мысль моя, а у тебя другая, тебе видней, конечно, как вести себя.
Потом, Изуленька моя, мне непонятны те слова, которые высказывали для тебя на том собрании: «И если у тебя есть какие-то сильные личные интересы, тебе, пожалуй, нечего делать в искусстве…»