Вскочив на ноги, Израиль увидел, что вокруг царит страшная суматоха и десятки людей поспешно забираются на койки, в которых перед тем мирно спали их товарищи, и сообразил, что происходит смена вахт. Поднявшись на верхнюю палубу, он опять попробовал пристроиться к какой-нибудь из новых команд, но с тем же печальным результатом, что и прежде. А когда рассвело, какой-то раздражительный матрос, которого наш искатель приключений долго и тщетно старался умиротворить, вдруг заметил в сером утреннем свете, что Израиль чем-то отличается от всех остальных, и начал свирепо требовать, чтобы он прямо сказал, кто он такой. Ответы Израиля только укрепили его подозрения. Тем временем их начали окружать другие матросы, и вскоре собралась уже целая толпа. К ней присоединялись матросы с самых отдаленных частей корабля. И вот один, а потом и другой и третий вспомнили, что и к ним приставал какой-то бродяга, утверждал, что он из их команды, и всячески старался втереться в приличное общество. Тщетно пробовал Израиль возражать. Правда становилась ясной, как божий день, разгоравшийся над их головами. Все пристально разглядывали Израиля. Наконец настал час общей поверки. Когда на палубу вышли матросы той вахты, с которой Израиль начал свои попытки, и увидели происходящее, они сообщили, что в течение ночи их тоже допекал и старался им навязаться какой-то неизвестный, и вполне возможно, что этот человек он самый и есть. В конце концов явился боцман с бамбуковой дубинкой и без долгих разговоров схватил беднягу Израиля за шиворот и доставил таинственного нарушителя спокойствия пред очи вахтенного офицера, который, выслушав обвинение, удивленно уставился на Израиля, объявил, что никогда прежде не видел этой физиономии, и попросил младших офицеров взглянуть на него. Но и они встали в тупик.
— Кто ты такой, черт бы тебя побрал? — спросил наконец вахтенный офицер в полнейшем недоумении. — Откуда ты взялся? Зачем ты сюда явился? Из какой ты команды? Как тебя зовут? Да и кто ты все-таки такой? Как ты сюда попал? И куда ты направляешься?
— Сэр, — с величайшей почтительностью ответил Израиль. — Я бы, с вашего разрешения, направился на свое место. Я гротмарсовый, и сейчас мне бы следовало готовить к постановке грот-бом-брамсель.
— Ты гротмарсовый? А как же они тут говорят, что ты назывался своим и на фоке, и на бизани, и на баке, и в трюме, и на шкафуте, и вообще повсюду на корабле? Это что-то невероятное, — добавил он, обращаясь к младшим офицерам.
— Наверное, он не в своем уме, — ответил штурман.
— Не в своем? — повторил вахтенный. — Этого мало: он также и не в чужом уме, и не в чужой памяти. Ведь никто на корабле его не знает, никто его прежде не видел, никому он даже в самых диких и нелепых кошмарах не являлся. Да кто же ты такой? — вновь спросил он, свирепея от растерянности. — Как тебя зовут? Значишься ли ты в корабельных книгах или хотя бы в анналах природы?
— Меня, сэр, зовут Питер Перкинс, — ответил Израиль, решив, что будет благоразумнее скрыть свое настоящее имя.
— Нет, этой фамилии я никогда прежде не слышал. Будьте добры, взгляните, значится ли Питер Перкинс в судовой роли, — сказал он одному из мичманов. — Быстрее принесите сюда книгу.
Когда ее принесли, он провел пальцем по столбцам и, швырнув книгу на палубу, объявил, что такое имя в ней не значится.
— Вас тут нет, сэр. Нет тут никакого Питера Перкинса. Отвечай немедленно, кто ты такой.
— Дело в том, сэр, — невозмутимо объяснил Израиль, — что как я был выпимши, когда меня завербовали, я, может, по растерянности назвался не своим именем, а как-нибудь иначе.
— Ну, хорошо, а как тебя потом называли другие матросы?
— Питером Перкинсом, сэр.
Услышав это, офицер повернулся к толпившимся вокруг матросам и спросил, знает ли кто-нибудь из них Питера Перкинса. Все, как один, ответили отрицательно.
— Ничего не вышло, — сказал офицер. — Ты сам видишь, что ничего не вышло. Кто ты такой?
— Несчастная жертва, которую все преследуют, сэр, к вашим услугам.
— Да кто же тебя преследует?
— Все до единого, сэр. Вон никто из матросов не желает меня припомнить. Уж не знаю, чем я им досадил.
— Скажи-ка мне, — начал офицер проникновенно, — а с какой поры ты сам себя помнишь? Вчерашнее утро ты помнишь? Ты, наверное, возник в результате какого-то мгновенного самовозгорания в трюме. Или тебя отправила к нам в ядре вражеская пушка вчера вечером? Ты помнишь, что было вчера?
— Конечно, сэр.
— Так что же ты вчера делал?
— Ну, сэр, я, скажем, имел честь беседовать с вами, сэр.
— Со мной?!
— Да, сэр. Часов эдак в девять утра — волнения не было вовсе и корабль шел, чтобы не соврать, узлов семь, — вы поднялись на грот-марс, где мне положено быть, и соизволили спросить моего мнения, как лучше всего поставить грот-бом-брамсель.
— Нет, он сумасшедший! Сумасшедший! — лихорадочно объявил офицер. — Уберите его отсюда, уберите его, уберите, боцман! Куда хотите. Нет, постойте, еще одна проверка. С какой артелью ты столуешься?
— С двенадцатой, сэр.
— Мистер Тиддс, — сказал вахтенный офицер, обращаясь к мичману, — вызовите сюда артель номер двенадцать.
Вскоре перед Израилем выстроилось десять матросов.
— Ребята, этот человек из вашей артели?
— Нет, сэр. До этого утра мы его ни разу не видели.
— Как их зовут? — спросил офицер у Израиля.
— Дело-то вот какое, сэр: они мне все наипервейшие друзья, — тут Израиль обвел их нежным взглядом, — и я их по именам никогда не называю, а все только ласкательными прозвищами. Ну, и значит, забыл настоящие-то имена. А зову я их вот как: Таузер, Баузер, Раузер, Снаузер.
— Достаточно. Он помешан, как мартовский заяц.[103] Уберите его отсюда. Нет, постойте, — вновь перебил себя офицер, над которым это бессмысленное расследование приобрело какую-то странную власть. — А как зовут меня, сэр?
— Да что же, сэр, один из моих артельных назвал вас лейтенантом Уильямсоном, и я ни разу не слышал, чтобы вас называли как-нибудь по-другому.
— В его безумии есть система,[104] — пробормотал офицер и добавил вслух: — А как зовут капитана?
— Ну, сэр, когда мы вчера вели переговоры с врагом, так я слышал, как он сказал в рупор, что он — капитан Паркер; а уж он наверное знает, как его зовут.
— Вот ты и попался. Настоящее имя капитана совсем другое.
— По-моему, сэр, ему самому все-таки виднее, как его зовут.
— Вы знаете, — сказал вахтенный, поворачиваясь к младшим офицерам, — если бы другие обстоятельства не делали такое предположение абсурдным, я бы непременно решил, что он неизвестно как перебрался к нам на борт вчера вечером с вражеского корабля.
— Но каким же образом, сэр? — спросил штурман.
— Бог знает. Однако, если помните, наш бизань-гик прошел над их палубой, когда мы маневрировали, чтобы набрать ход.
— Но даже если предположить, что он сумел бы перебраться к нам по гику — вещь при данных обстоятельствах абсолютно невозможная, — то с какой стати ему вдруг вздумалось бы добровольно отправиться к врагам?
— Пусть он сам ответит на это. — И офицер, неожиданно повернувшись к Израилю, попробовал сбить его с толку, задав вопрос так, будто он не сомневался, что уже открыл истину: — Отвечай — почему ты вчера прыгнул к нам на борт с вражеского корабля?
— Прыгнул на борт, сэр, с вражеского корабля? Да что вы, сэр! Я стоял, как мне положено в случае боевой тревоги, у третьего орудия на нашей нижней палубе.
— Он свихнулся… или я помешан… или весь свет перевернулся… Уберите его отсюда!
— Да куда же, сэр? — спросил боцман. — Места ведь у него нет? Куда же мне его убрать?
— С глаз моих долой! — отрезал вахтенный офицер, вспылив из-за собственной беспомощности. — Убрать его с моих глаз, слышишь?
— Ну, пошли, что ли, привидение! — буркнул боцман, схватил призрак за шиворот и начал водить его по всему кораблю, не зная, что с ним делать дальше.
Минут через пятнадцать капитан, выходя из своей каюты, заметив, как боцман бесцельно расхаживает с Израилем, подозвал его к себе, спросил, что все это означает, и напомнил о своем приказе, строжайше запрещавшем придумывать новые унизительные наказания для матросов его корабля.
— Подойдите-ка сюда, боцман. С какой целью вы водите этого человека по палубе?
— Да без всякой цели, сэр. Я его вожу, потому что у него нет конечного назначения.
— Господин вахтенный офицер, что все это означает? Кто этот человек? Я как будто его не знаю. Кто он? И зачем его водят по палубе?
После этого вахтенный офицер, приняв трагическую позу, подробно рассказал о таинственном происшествии, к большому удивлению капитана, который немедленно принялся с негодованием допрашивать призрака:
— Негодяй! Не вздумай меня обманывать! Кто ты такой? И откуда ты явился сюда?
— Сэр, меня зовут Питер Перкинс, и сюда я явился с бака, куда боцман сводил меня перед тем, как привести сюда.
— Не смей шутить!
— Да уж какие тут шутки, сэр, дело-то серьезное!
— Ты имеешь наглость утверждать, будто ты был завербован положенным порядком и находился на борту этого корабля с тех самых пор, как он десять месяцев назад вышел из Фалмута?
— Сэр, да я завербовался на него одним из первых, чтобы не упустить случая пойти в плаванье под командой такого хорошего капитана!
— В какие порты мы заходили? — спросил капитан уже мягче.
— В порты, сэр, в какие порты?
— Да, сэр, в какие порты!
Израиль поскреб свой русый затылок.
— Так в какие же порты мы заходили?
— Ну, сэр… в Бостон, например.
— А ведь на этот раз верно, — шепнул кто-то из мичманов.
— А потом в какой?
— Так вот, сэр, я и говорил, что Бостон был первым, верно? Ну, и… и…
— Назови второй порт, вот о чем я тебя спрашиваю.
— Ну… Нью-Йорк.
— Опять верно, — шепнул тот же мичман.