Браво ненавидел лесть. Когда кто-нибудь осмеливался открыто льстить ему, он прерывал говорившего и резко спрашивал: «Чего ты хочешь?»
Так он вынуждал собеседника выбрать один из двух единственно возможных вариантов: немедленно вернуться добровольно к своему делу и замолчать либо без проволочек сказать, чего он хочет, коротко и по существу, без всяких лишних ухищрений.
Лучший друг Браво, который на самом деле был достаточно осторожен, все-таки нет-нет да и оступался и начинал льстить; в таких случаях он выбирал первую из упомянутых возможностей. Он замолкал, давая Браво почувствовать четкие и ясные границы его личности, и тут же менял тему. Только после того, как ему удавалось побеседовать с Браво на второстепенную тему, не связанную ни с ним лично, ни с его богатством, он осмеливался говорить о тяжелых для Дани годах, 1976–1981, о том, как тот преодолел трудности и научился использовать их себе во благо. Или спрашивал:
— Скажи мне, Дани, как прошло сегодня с этими тракторами?
Иногда другу это удавалось, и Дани сотрудничал с ним. Но, когда попытка лести была слишком очевидна, дело немного осложнялось. Дани отводил взгляд и говорил что-нибудь вроде:
— Кретин ты этакий, может прекратишь пудрить мозги?
Тогда друг замолкал и усиленно старался найти другую тему. Однако Дани в большинстве случаев вовсе не нуждался в беседах с кем-либо и уж тем более с другом, потому что, в конечном счете, Дани Браво являлся самодостаточной личностью.
Подобные вечера заканчивались тихим уходом друга домой, после того как они с Дани не обменивались ни словом и друг выкуривал более половины пачки сигарет, а Дани — ни одной.
В первые годы друг мучительно переживал долгие минуты молчания, но через года три научился находить для таких моментов особые темы для размышления. Именно мысли, потому что реальные действия в счет не шли. Когда Дани отводил от него взгляд или вставал по каким-то своим делам, друг заучивал точное расположение вещей вокруг себя, чтобы в следующий раз, когда он придет к Дани, он мог узнать по изменениям, что Дани делал и кто посещал его дом. Когда же ему надоедало это развлечение, он, не двигаясь, вглядывался в одну точку на белой стене и усилием воли заставлял себя думать о приятных вещах, как например, об озерах в Швейцарии, которых никогда в жизни не видел.
У Браво с годами также произошел прогресс, и он позволял себе запираться в других комнатах, долго разговаривать по телефону, наливать себе крепкие напитки и приготавливать легкую закуску. По мере того, как Браво дольше уединялся, его друг все больше затруднялся приводить в действие свое воображение и срочно искал новые образы, здания, сельские пейзажи. Неизменно безмолвные и всегда при свете дня. Если ему не удавалось найти никакой картинки подобного рода, он просто считал овец, а иногда для разнообразия — коров или развлекался подсчетом змей, прячущихся среди скал и подстерегающих доверчивых купальщиков на берегу моря.
На определенной стадии вечера, когда Браво проявлял явные признаки нетерпения, друг поднимался со своего места и говорил:
— Пока, я пошел.
Дани обращал на него взгляд из глубин раздумья и махал на прощание в его сторону своей крупной рукой.
За миг до того, как друг подходил к двери, он кричал вслед ему «спокойной ночи», пожелание, на которое друг никогда не отвечал. Он любил выйти из роскошного дома, хлопнув дверью.
В один из вторников, точно в тот день, когда по телевизору передавали программу «Что произойдет с Тель-Авивом, если на него упадет атомная бомба», его друг задерживался. Браво сидел напротив цветного экрана, пил пиво, смотрел передачу и посмеивался. Было смешно видеть знакомые ему издавна места разрывающимися на мелкие осколки. Взрыв, как подчеркивал обычно смешливый, посерьезневший в соответствии с характером передачи диктор, произведен посредством поразительной и дорогой техники, которая привезена специально для этой программы из Японии, где несколько месяцев тому назад показывали аналогичную передачу про Токио.
Дани чувствовал себя в безопасности. Возможно, потому, что знал, что это все просто эффекты, а может быть из-за того, что часто уезжал из города. Пять раз в году он летал в Нью-Йорк, четырежды — на встречи специалистов в европейских столицах и трижды в год он непременно ездил во Франкфурт, чтобы вложить деньги, которые не хотел оставлять в своей стране.
Пафос в голосе диктора возрос, когда он перечислял вред, который способна причинить бомба людям и их имуществу. Когда он закончил, началось повторение программы, это было скучно, и Дани выключил телевизор.
Одним большим глотком он прикончил пиво и швырнул пустую банку вниз. Банка проделала длинную траекторию протяженностью в восемь этажей и ударилась о тротуар. Дани иногда бросал с балкона вещи, которые, даже если бы и попали кому-нибудь в голову, не могли бы причинить ему большого и уж тем более убийственного вреда.
Друг, если бы он находился сейчас возле Дани, громко рассмеялся, поаплодировал, кинулся посмотреть, прячась за большими цветочными горшками на балконе, не попала ли банка в кого-нибудь, и доложил бы об этом Дани, с улыбкой глядящему на него со своего места.
Браво открыл еще одну банку пива, включил телевизор и увидел конец программы. Сразу после окончания передачи зазвонил телефон.
— В чем дело? — спросил Дани, уверенный, что звонит его друг.
— Дани? — услышал он голос своей сестры Тирцы и пожалел, что ответил.
Она спросила его, смотрел ли он программу.
— Нет, — ответил он ей, так как терпеть не мог, чтобы кто-то из семьи знал, что он делает. В особенности Тирца, которая потом разболтает всему свету. Она была в разводе, и в прошлом он выручил ее из судебной путаницы, которая возникла между ней и ее мужем. Он оплатил ей адвоката, и она была ему признательна. С тех пор она считала своим долгом ежедневно звонить своему младшему брату и пытаться смешить его разными историями с места ее работы. В конце разговора он обнаруживал, что у нее есть какой-нибудь интерес, обычно она хотела услышать его мужское мнение о новом парне, с которым познакомилась. На этот раз она спросила о частном учителе математики своего девятилетнего сына.
— Скажи, как ты думаешь? Мне показалось, что он пытается ухаживать за мной, — спросила она. — Он положил руку мне на плечо, когда провожал к двери и держал ее там до последней минуты, то есть пока я не вышла. Как я могу быть уверена…
— Да, я уверен, что он пытается ухаживать за тобой, — прервал ее брат. — Возможно даже, он любит тебя, кто знает?
Он думал о том, насколько его сестра предсказуема и скучна, и хотел отделаться от нее. Тирца сказала, что он самый сладкий, и закончила разговор под предлогом, что она не хочет мешать ему смотреть новости по телевизору.
Дани стоял в прохладе на балконе и вытирал пальцами выступивший на лбу пот.
Бессмысленные огни города мерцали вдали. Место для жилья, выбранное им, было превосходно, несмотря на шум от самолетов, к которому он заставил себя привыкнуть. Аэродром внутренних авиалиний даже успокаивал, напоминая ему о поездках за границу, которых у него не было уже в течение шести последних месяцев. Маленький гражданский самолет готовился к взлету для какой-то определенной цели внутри страны. Браво всматривался в его тень. Миниатюрный самолет взлетел, и в момент, когда он оттолкнулся, Браво бросил в его сторону заполненную наполовину банку с пивом. Банка не подбила самолет. На длинном пути вниз жидкость рассталась со своей емкостью.
На автобусной остановке, на которой должен был выйти его друг, никого не было. Дани вышел из-под навеса и оперся на столб остановки. Издалека кто-то приближался. Он решил не набрасываться на друга с криком. Но это был вовсе не друг, а всего-навсего Шмулик, паразит и осел, который жил за счет родителей, соседей Браво.
— Привет, Дани, — сказал Шмулик.
— Привет, — бросил Дани.
Шмулик закашлялся и продолжал идти.
— У тебя есть сигарета? — крикнул вслед ему Дани.
Шмулик протянул ему белую пачку. Дани извлек сигарету, и Шмулик пошел к дому родителей, чтобы вытянуть у них еще несколько шекелей.
Браво закурил и вспомнил, как однажды он опоздал на встречу с другом. Это было зимой. Шли переговоры, сулившие с большой долей вероятности миллион долларов годовой прибыли, и ему было жаль терять их. Шесть часов сидел он в своем офисе напротив этих толстосумов, двух братьев лет около пятидесяти, владельцев компании по импорту кофе, и вел с ними переговоры, во время которых рассказывал им для разрядки напряжения анекдоты.
В то время, как Дани разливал приготовленный им собственноручно коктейль и разъяснял, какие компоненты в него входят, он взвесил и решил, что ради маячащей перед ним в обозримом будущем прибыли, не страшно, если его другу придется подождать с полчасика под дождем, и постфактум выяснилось, что его расчет был верным.
По возвращении домой он нашел ожидающего его на улице друга совершенно промокшим. Тот постеснялся ждать Дани на лестничной площадке, так как опасался, что соседи отнесутся к нему с подозрением и вызовут полицию.
Когда Дани подошел, глаза его друга выражали ненависть. От него воняло, и Браво испытал некоторую брезгливость. Оба поспешили тогда в квартиру, потому что им было уже трудно сдерживаться. Дани все-таки настоял на том, чтобы его друг принял душ. Сейчас он отчетливо вспомнил пощечину, которую дал другу, после того как тот вышел из душа, одетый в купальный халат, привезенный им из Сингапура.
— Ты завидуешь, — сказал Дани другу и влепил ему пощечину.
Друг равнодушно снял халат.
Бессовестный Шмулик снова мелькнул перед лицом Браво. Браво проигнорировал его. Шмулик тоже притворился, что незнаком с ним. Через четверть часа ожидания, которое он себе назначил, Дани вернулся домой, взял ключи от машины и помчался в Бат-Ям.
— Его нет дома, — сказала мать друга.
Браво мягко отодвинул ее в сторону и увидел, что его друг лежит на диване и глядит в потолок. Друг не перевел взгляд оттуда даже тогда, когда Дани подошел к нему.