– Да, – говорит Серва. – Я влюблялась пару раз.
– То, что я чувствую к Данте… «влюбиться» – это просто пламя свечи. А Данте как пылающее солнце прямо в моей груди. Оно светит так ярко, так ослепляюще, что я едва могу это вынести. Оно может гореть миллионы лет и не потухнуть.
Серва смотрит на меня открыв рот. Такого она не ожидала.
– Ты хочешь сказать… – начинает сестра.
– Я люблю его, – говорю я.
– Любишь! Но, Симона…
– Я знаю, что ты скажешь. Ты думаешь, что пока я даже не понимаю значение этого слова. Но я понимаю, Серва. Я люблю его.
Серва медленно качает головой. Она не знает, как меня вразумить. Донести, что наши родители будут в ярости. Что это безрассудство – влюбляться в первого же парня, с которым поцеловалась.
– У тебя есть его фото? – наконец спрашивает она.
Я открываю скрытую папку на своем телефоне, где храню единственную фотографию Данте.
Это снимок, который я сделала, когда мы ходили в подпольный бар. Он сидел за столом напротив и слушал музыку.
Я подняла телефон, чтобы сфотографировать парня, и он повернулся ко мне ровно в тот момент. Строгий и суровый.
В баре было так сумрачно, что фото кажется почти черно-белым, лишенным всякой насыщенности. Волосы Данте сливаются с тенями вокруг его лица, а кожа выглядит бледнее, чем на самом деле. Его глаза под низкими густыми бровями подобны двум ониксам. Отросшая щетина на подбородке напоминает синяк.
Серва крепко сжимает губы.
Я знаю, кого она видит. Гангстера. Бандита.
Она не знает, что Данте гораздо глубже, чем кажется.
– Сколько ему лет?
– Двадцать один.
– Выглядит старше.
– Я знаю.
Сестра возвращает мне телефон. Ее взгляд кажется встревоженным.
– Я надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Симона.
Не знаю. Не имею ни малейшего понятия.
Я возвращаюсь в свою комнату. Через час мы должны увидеться с Данте. Я сказала mama, что мы с Эмили встречаемся в ресторане.
Меня до сих пор мутит от разговора с Сервой. Я ненавижу ссоры. Я ненавижу осуждение. Невыносимо ощущать его от людей, которых я люблю больше всего на свете.
Я бросаюсь в свою ванную и меня тошнит в раковину. Затем я полощу рот водой и смотрю на себя в зеркало.
Мой взгляд такой же встревоженный, как у Сервы.
Данте
Мы не виделись с Симоной почти неделю. Я на грани, я жажду ее, как наркоман жаждет дозы.
Девушка пишет мне, что ее родители что-то подозревают и задают вопросы всякий раз, когда она пытается выйти из дома.
Я отвечаю:
«Мы должны перестать скрываться».
Она долго молчит, прежде чем начать писать ответ. Затем останавливается и снова пишет.
Наконец мне приходит сообщение:
«Я знаю. Мне тоже это не по душе».
Нахмурившись, я быстро печатаю:
«Так расскажи им про меня».
Еще одна долгая пауза. Наконец Симона отвечает:
«Я хочу. Но я боюсь».
Я понимаю ее. Я знаю, как важна для девушки ее семья. Знаю, как расцветает она на их одобрении и принятии.
Я понимаю это, потому что моя семья тоже важна для меня. Она такая же неотъемлемая часть меня, как мой рост или цвет глаз.
Возможно, для Симоны это даже нечто большее. Когда ты все время переезжаешь, единственное, что остается неизменным, – это твоя семья. Центр твоего мира. Так что я понимаю ее позицию.
Более того, я понимаю даже ее родителей. Симона – тепличная орхидея, редкий и прекрасный цветок, ее пестуют и оберегают. Всю жизнь девушку кропотливо растили, чтобы она могла стать гордостью своей семьи. Из-за болезни ее сестры все надежды и чаяния родителей устремились на Симону.
Эта девушка была предназначена не мне. Должно быть, ее воспитывали, чтобы составить партию какому-нибудь гребаному герцогу или графу. Симона великолепно подошла бы на эту роль. Не говоря уже о том, что она начитанна, учтива и обходительна.
И вот он я. Противоположность абсолютно всему, чего они хотели для дочери. Симона – это витраж, а я – каменная горгулья на стене собора.
Среднее образование. Судимости. У моей семьи есть деньги и власть, но добытые сомнительным образом. Имя Галло запятнано – оно чернее наших волос.
Ничто из этого не ускользнет от внимания Яфью Соломона. Как только Симона расскажет обо мне, его люди примутся за работу, раскапывая каждый спрятанный мною скелет – фигурально выражаясь. Я надеюсь. Впрочем, они могут взяться и за буквальную сторону вопроса.
Опасно помещать себя на радар этого человека.
А я собираюсь сделать нечто гораздо большее, чем просто привлечь к себе его внимание. Я собираюсь стать его врагом – потенциальным похитителем его малышки.
Я не хуже Симоны понимаю, что Яфью Соломон этого не потерпит. Ни секунды.
Но иного пути нет.
Его нет, если я действительно хочу быть с Симоной навсегда.
Так что я беру телефон и отправляю сообщение:
«Больше никаких секретов. Я хочу с ним встретиться».
Я жду ответа, во рту пересохло, челюсть крепко сжата.
Наконец она отвечает:
«Я расскажу им вечером».
С тяжелым вздохом я кладу телефон.
Надеюсь, я не совершаю гигантскую ошибку.
Papa велел мне встретиться с ним в ресторане средиземноморской кухни «Стеллас», чтобы мы поужинали с Винченцо Бианчи, главой другой итальянской семьи. Его сын вляпался в неприятности, ведя автомобиль в нетрезвом виде в компании двух шестнадцатилеток. Бианчи-младший не справился с управлением, съехал с дороги на Калумет-Хайтс, и одна из девушек вылетела сквозь лобовое стекло. Теперь папаша пытается отмазать сыночка от тюрьмы.
– Этот гребаный окружной прокурор, – говорит Бианчи с набитым ртом, пережевывая равиоли, – устроил тут гребаную охоту на ведьм. Мой Боско славный парнишка. В жизни не ввязывался в неприятности. И только из-за того, что его второй раз ловят на управлении в нетрезвом виде…
Боско ни разу не «славный парнишка». Он отборный кусок дерьма. Тридцатидвухлетний детина с мозгами, ссохшимися от наркоты, который разваливает бизнес своего отца и разъезжает по городу с малолеткой на пассажирском сиденье. Прокурор сделает нам всем большое одолжение, если упрячет его за решетку и выкинет ключи куда подальше, прежде чем Боско навлечет на нас еще больше неприятностей.
Но оттого, что papa глава итальянской мафии, ему придется сделать все возможное, чтобы помочь Бианчи – заслуживает он того или нет.
– У меня есть кое-какие связи в окружной прокуратуре, – говорит papa. – Но, Винченцо, ты должен понимать, что Боско, возможно, придется отсидеть какое-то время. Если бы мы прибыли туда первыми, могли бы что-то сделать – посадили бы за руль вторую девчонку… плохо, что копы обнаружили его в автомобиле. Они провели тест на наркотики и алкоголь…
– В жопу тест на наркотики! Боско не принимает наркотики.
– Возможно, нам удастся сделать так, что какие-то улики исчезнут, – говорит papa. Всегда найдутся полицейские, готовые «потерять» документы за пару тысяч долларов.
Papa глядит на меня, вращая вино в бокале.
Это тот момент, когда я должен выступить с предложением или подбодрить Бианчи. Дать ему понять, что мы поможем ему старыми-добрыми угрозами, взятками, запугиванием свидетелей…
Но я не уделял беседе должного внимания. Я рассеян и взволнован, думая о Симоне. Размышляя, рассказала ли она уже отцу обо мне. Может, она не хочет делать этого. Может, она меня стесняется. При мысли об этом я чувствую, как пылает у меня в груди. Пылает от ярости и стыда.
– Что думаешь, Данте? – напоминает о себе отец.
– Девушка мертва? – резко спрашиваю я.
– Что? – Бианчи кажется оскорбленным.
– Девушка, которая вылетела через лобовое стекло. Она мертва?
– Она в коме, – рычит Бианчи. – Будь я на месте ее родителей, давно бы выдернул шнур. На кой хрен поддерживать это растение?
– Вам стоит быть благодарным, что ее семья не разделяет этого мнения. Или Боско предъявили бы обвинение в убийстве.
Отец посылает мне предупреждающий взгляд.
– Ее родителям стоило не пускать дочь за порог, – презрительно усмехается Бианчи. – Видел бы ты, как она была разодета. Как дешевая проститутка.
Я сжимаю под столом мощные кулаки. Мне хочется врезать Бианчи прямо в его самодовольную физиономию. Гребаный лицемер, разыгрывающий из себя папашу года, когда его собственный сын не стоит и плевка на асфальте.
Это именно та грязная работа, на которую семья Симоны смотрит свысока. В данный момент я и есть тот, кого они презирают.
Я отодвигаюсь от стола, чтобы не сказать чего-нибудь, о чем пожалею.
– Пойду найду Неро, – говорю я.
Удаляясь, я слышу, как papa умасливает Бианчи:
– Мы позаботимся об этом, Винченцо. Не беспокойся.
Я направляюсь на кухню и киваю Залевскому, поляку, владеющему рестораном.
– Спустишься поиграть? – спрашивает он.
– Неро за столом?
Поляк кивает.
– Пойду посмотрю.
Я проталкиваюсь сквозь узкую дверь, похожую на проход к кладовой. На самом деле за ней скрыта крутая темная лестница, спускающаяся в недра здания.
Там Залевский проводит подпольные покерные турниры.
Это не самые крупные и престижные турниры, но здесь самые большие выигрыши наличными. Пока всякие проходимцы и пустомели предпочитают турниры покрупнее, где они гарантированно смогут обыграть хотя бы пару простаков, чтобы выручить свои фишки, у Залевского играют лишь лучшие из лучших. Если ты выиграешь здесь, ты выиграешь где угодно.
Похоже, именно на это Неро и решил потратить свою долю, полученную с ограбления инкассаторской машины. Брат думает, что сможет обыграть Сибиряка, русского профи.
Как бы хорошо его соперники ни проводили свою партию, их сильные комбинации всякий раз проигрывают комбинациям русского – классический кулер. За столь суровую игру и хладнокровие его и прозвали Сибиряк.
И действительно, когда я спускаюсь в темное прокуренное помещение, то вижу за столом Сибиряка в окружении двух молодчиков из «Братвы». Напротив сидит Неро с внушительной стопкой фишек перед собой. С ними сидят еще трое: Матадор, Шустрый Джек и Болтушка Мэгги.