– Сегодня победила дерьмовая игра, – глумливо ухмыляется Сибиряк.
Неро прищуривается. Ему плевать, если его называют читером, но плохим игроком? Это уж слишком.
С нарочитым русским акцентом он насмешливо произносит: «Ю вонт э куки, фэт бэйби?»[22]
Братва бросается на Неро.
Я переворачиваю стол, отбрасывая его в сторону, словно картонку. Фишки разлетаются во все стороны и рассыпаются по полу. Я выскакиваю между Неро и русскими, хватаю одного из них и швыряю его на перевернутый стол.
За спиной я слышу, как со щелчком открывается складной нож Неро. Тот, кто его обыскивал, подошел к делу спустя рукава. Вернее сказать, им понадобился бы МРТ-аппарат, чтобы найти то, что мой братец решил припрятать.
Сибиряк и другие русские колеблются.
По лестнице гремят шаги, и Залевский кричит:
– А ну прекращайте!
Поляк услышал, как с грохотом перевернулся стол и русский отлетел через всю комнату. Теперь он внизу, в подвале, с красным от ярости лицом.
– Никаких гребаных драк на моих турнирах! – вопит он. – Убирайтесь все, живо!
– Я никуда не уйду без своего выигрыша, – упрямо говорит Неро.
В этот момент мне самому хочется его придушить.
Вместо этого я киваю дилеру и велю ему подобрать фишки.
Когда он собирает нечто похожее на двадцать тысяч, я говорю:
– Обналичивай.
Дилер смотрит на Залевского. Тот коротко кивает.
Дилер открывает сейф и отсчитывает купюры. Он вручает их мне, и я сую деньги в карман.
Все это время русские в ярости наблюдают за нами своими бледными глазами.
– Встретимся за столом, – говорит Сибиряк Неро.
– Черта с два, – отвечаю я ему.
И с этими словами я утаскиваю Неро вверх по лестнице.
Симона
Хоть мысль о том, чтобы рассказать моим родителям о Данте, и приводит меня в ужас, но этим же вечером, сразу после ужина, я прошу их остаться и поговорить со мной. Мне бы хотелось, чтобы и Серва присутствовала при этом, но она слишком устала и ушла спать пораньше.
– Mama, tata, – начинаю я. – Я должна вам кое-что рассказать.
Мама выглядит заинтригованной. Папа хмурится – он не любит сюрпризы.
Я делаю глубокий вдох.
– Я кое с кем познакомилась. Мы встречаемся уже несколько месяцев.
Мама улыбается. Она кажется довольной, словно давно это подозревала.
– Это Жюль, не так ли? – говорит она. – Мы встречались на прошлой неделе с его матерью за бранчем, и она сказала…
– Это не Жюль, – прерываю я ее.
– О. – Мамина улыбка несколько тускнеет, но не до конца. Она думает, что это какой-то другой парень из «Юных послов» или кто-то из друзей Эмили.
– Его зовут Данте Галло, – говорю я. – Он местный. Из Чикаго.
– Кто он? – немедленно спрашивает отец.
– Он, э-э… его семья занимается строительным бизнесом. И ресторанным бизнесом… – говорю я, пытаясь составить список из самых безобидных его занятий.
Но моего отца не проведешь.
– Это тот, с кем ты тайно ходишь на свидания? – рявкает он.
– Яфью, почему ты… – начинает mama.
– Ты же не думаешь, что Уилсон утаил это от меня, – продолжает отец, не сводя с меня взгляд. – Он высаживает тебя у библиотеки, и ты перезваниваешь ему шесть часов спустя. Исчезаешь с ужинов и вечеринок…
– Не знала, что я под надзором, – холодно говорю я.
– Тайные свидания? – повторяет mama, нахмурившись. – Я правда не понимаю…
– Что ты скрываешь? – требует ответа отец. – Что это за мужчина, с которым ты встречаешься?
Я взмокла от этого разговора, и желудок ходит ходуном. Мне все это не нравится. Но я не собираюсь плакать или блевать – не в этот раз. Я должна оставаться спокойной. Я должна объяснить.
– Он хороший человек, – уверенно говорю я. – Он мне… сильно не безразличен. Я не хотела рассказывать о нем, потому что знала, что ты подумаешь.
– Что? – с убийственным спокойствием спрашивает мой отец. – Что я подумаю?
– У его семьи… криминальное прошлое.
Отец ругнулся на языке чви[23].
Мама смотрит на меня во все глаза.
– Ты, должно быть, шутишь, Симона…
– Нет. Я абсолютно серьезна.
– Ты увлеклась каким-то… malfaiteur?
– Он не такой, – говорю я.
Я больше не хочу лгать, но я не знаю, как объяснить, каков, собственно, Данте. Он сильный, он смелый, он умный, он страстный… Я не желаю слышать все эти ужасные слова, которыми его описывают мои родители. Но в то же время, я не могу сказать, что парень так уж невинен и ни разу не нарушал закона…
– Я хочу, чтобы вы познакомились, – произношу я так уверенно, как только способна.
– Это не обсуждается! – фыркает мой отец.
– Погоди, Яфью, – говорит мама. – Возможно, нам стоит…
– Совершенно исключено! – отвечает он. Поворачиваясь ко мне, он велит: – Ты больше никогда не увидишься с этим мужчиной. Ты заблокируешь его номер в телефоне и выдашь его имя и описание нашему персоналу, и с этого момента…
– Нет! – кричу я.
В комнате повисает гробовая тишина, родители смотрят на меня в шоке.
Кажется, я впервые сказала им «нет». И я совершенно точно никогда раньше не повышала голос.
Мое сердце бешено бьется, пока я говорю:
– Я не перестану с ним видеться. Прежде вы должны познакомиться с Данте. Вы не можете ничего говорить про него, пока не знаете… так, как я.
Кажется, отец хочет закричать на меня в ответ, но mama успокаивающе кладет ладонь ему на плечо. Tata требуется секунда, чтобы перевести дыхание, и он говорит:
– Хорошо, Симона. Ты пригласишь его к нам на ужин.
Даже mama кажется удивленной.
– На ужин? – спрашиваю я.
– Да, – говорит он и крепко сжимает губы. – Мы встретимся с мужчиной, который украл сердце моей дочери. И мы узнаем, что он за человек.
Кровь шумит у меня в ушах. Поверить не могу, что он согласился. Это похоже на какую-то уловку. Будто за этим последует что-то еще.
Но отец не произносит больше ни слова. Он ждет моего ответа.
– Спасибо, – тихо говорю я. – Я приглашу его завтра на ужин.
– Хорошо, – отвечает tata. – Жду с нетерпением.
Этот ужин – настоящая катастрофа.
С той секунды, как отец открыл дверь, я знала, что так и будет.
Он надел один из своих лучших костюмов, темно-синий «Бриони», но вовсе не в знак приветствия или уважения. Tata хочет выглядеть максимально устрашающе.
Отец холодно приветствует Данте. Он может быть чудовищно суровым, когда захочет.
Проблема в том, что Данте суров ничуть не меньше. На нем рубашка, застегнутая на все пуговицы, и брюки-слаксы. Темные волосы тщательно уложены, а парадные туфли отполированы. Но он не выглядит так изысканно, как tata. Закатанные рукава рубашки открывают мощные мускулистые предплечья, покрытые темными волосами и вздувшимися венами. Его огромная ладонь смыкается вокруг отцовской. Она кажется грубой, с распухшими костяшками пальцев и золотым фамильным кольцом, которое Данте носит на мизинце.
Ладонь моего отца, напротив, тонкая, изящная, наманикюренная. Часы и запонки на его запястье выглядят как украшения настоящего джентльмена.
Кажется, будто Данте давно не брился, хоть я и знаю, что это не так. Просто темная растительность на его лице вечно создает эффект небритости.
Приветствуя моих мать и сестру, Данте старается говорить как можно вежливее, но его голос все равно похож на рычание. Они не привыкли к такому. Mama даже немного подпрыгивает. Знали бы они, насколько этот мягкий тон отличается от его по-настоящему угрожающего рыка. Но для моей семьи все, что говорит Данте, звучит грубо и неотесанно, даже когда он пытается сделать им комплимент.
– У вас прекрасный дом, – говорит он mama, но даже это звучит фальшиво, словно Данте никогда раньше не бывал в красивых домах. Я знаю, как красив и по-своему величественен особняк Галло. Куда величественнее этого арендованного дома.
Мне уже дурно от ужаса, а ужин еще даже не начался.
Мы рассаживаемся вокруг обеденного стола.
Tata садится во главе, mama – напротив, Серва с одной стороны стола, мы с Данте – с другой. По крайне мере, мы сидим рядом.
Одна из горничных приносит суп.
Это гаспачо, на поверхности которого поблескивают капельки оливкового масла. Данте с опаской смотрит на холодный суп.
Он берет ложку, которая кажется до нелепости маленькой в его ладони. Мои родители и сестра наблюдают за ним, словно за зверюшкой в зоопарке. Я так злюсь, что мне хочется плакать. Я понимаю, что они не специально, но мне больно видеть их застывшие лица, внешнюю вежливость, за которой скрывается отвращение.
Данте тоже это чувствует. Он пытается сохранять спокойствие, общаться тепло. Но это невозможно из-за яркого света, напряженных взглядов и тишины, которая царит за столом. Посреди обеденной залы звяканье ложек раздается особенно громко.
Из вежливости Данте пробует пару ложек, но затем откладывает прибор. Невозможно есть, когда за тобой наблюдает столько народу.
– Суп вам не по душе? – с холодной вежливостью спрашивает отец. – Я могу попросить приготовить что-нибудь другое. Что вы предпочитаете?
Он произносит это так, словно Данте употребляет в пищу только пиццу и картофель фри. Словно оценить нормальную человеческую еду тому не по силам.
– Суп великолепен, – рычит Данте. Он снова берет ложку и торопливо глотает пять или шесть ложек. В спешке немного красного супа проливается на белоснежную скатерть. Данте краснеет и пытается промокнуть пятно салфеткой, отчего становится только хуже.
– О, не беспокойтесь, – говорит mama.
Она сказала это без всякой задней мысли, но прозвучало снисходительно, будто за столом сидит немецкий дог, от которого ничего лучшего ожидать и не приходится.
Мне кусок в горло не лезет. Суп пахнет отвратительно, словно в него насыпана железная стружка. Я едва сдерживаю слезы.