– Итак, Данте, – спокойно и взвешенно, как и всегда, говорит мой отец. – Чем вы зарабатываете на жизнь?
– У моей семьи несколько бизнесов, – отвечает Данте. Стоит отметить, что его голос столь же спокоен, как у tata, и парень без проблем выдерживает его взгляд.
– Что за бизнесы?
– Строительство. Недвижимость. Элитные рестораны.
– Разумеется, – говорит отец. – А также несколько прачечных самообслуживания и стриптиз-клуб, не так ли?
Я вижу, как ходят желваки на лице Данте. Отец ясно дал понять, что осведомлен о деятельности семейства Галло.
– Да, – отвечает парень. – Все так.
– Ваша семья уже несколько поколений живет в Чикаго, верно?
– Да.
– Дом на Норт-Уиленд-стрит просто… очарователен. Ваша семья, должно быть, владеет им не одну сотню лет.
– С 1902 года, – холодно отвечает Данте.
Мой отец откладывает ложку и складывает свои тонкие, красивые руки на столе перед собой.
– Что меня удивляет, – говорит он, – так это с чего ты взял, что я когда-либо позволю своей дочери связаться с итальянской мафией?
За столом воцаряется гробовая тишина. Мы все, кажется, застыли на месте. Моя мать замерла на своем стуле с широко раскрытыми глазами, Серва поднесла ложку ко рту, но так и не сделала глоток, а я так сильно впилась ногтями в ладонь, что, кажется, там уже выступила кровь. Мой отец пристально смотрит на Данте, а Данте пристально смотрит на него в ответ.
– Во всех семьях есть свои секреты, – говорит парень, и его грубый голос звучит полной противоположностью вежливому тону моего отца. – Вот вы, например, выросли в Аккре… вряд ли придется глубоко копать, чтобы отыскать пару родственников, которые перерезали чью-то глотку ради нескольких седи[24].
Отец не подает виду, но я вижу гнев в его глазах. Не знаю, понимает ли Данте, насколько близок к истине. У моего отца было два дяди, которые работали на местных бандитов. Однажды они предложили его сестрам работу горничными в богатом районе города. Девушки собрали вещи, планируя навещать семью по выходным. Но так и не вернулись – отец никогда не видел их снова.
Ладонь tata, лежащая на столе, дергается. Кажется, он собирается ответить, но Данте еще не закончил.
– Впрочем, должно быть, в Африке это обычное дело, – рычит парень. – А как насчет времени, когда вы переехали в Лондон? Вот где настоящие деньги. Хедж-фонды, слияния и поглощения, крупномасштабные сделки с недвижимостью… У мафии хорошо с деньгами. Очень хорошо. Но нам не сравниться с международными финансистами… Это преступления совершенно другого масштаба.
Отец цыкает, его верхняя губа приподнимается в презрительной усмешке.
– Уверен, тебе бы хотелось, чтобы это было правдой, – говорит он. – Может, мои руки и темные, но твои запятнаны кровью. Эти руки отныне не коснутся моей дочери.
Глаза Данте так темнеют, что становятся чернее, чем у моего отца, – радужки не видно вовсе, один сплошной зрачок.
Я боюсь, что он заявит tata, что его руки уже касались меня. Всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Я больше не невинная папочкина принцесса. Даже близко.
Но Данте никогда не предаст меня.
Вместо этого он говорит:
– Это не вам решать.
– Нет, мне, – отвечает tata. – Я ее отец. Симона подчиняется мне.
Данте переводит взгляд на меня. Наши глаза впервые встречаются с тех пор, как начался этот чудовищный ужин. И я впервые вижу трещину в его броне. Парень вошел сюда, словно темный рыцарь, суровый и непреклонный. Но теперь я вижу уязвимость в его взгляде. Вопрос: неужели мой отец прав?
Мои губы слишком пересохли, чтобы говорить. Я пытаюсь облизать потрескавшуюся кожу, но этого мало. Я не могу произнести ни слова.
Я вновь вижу желваки на лице Данте. Его брови опускаются от разочарования. Парень поворачивается к моей матери.
– Благодарю за гостеприимство, – говорит он.
С этими словами Данте встает и выходит из зала.
Я должна вскочить.
Я должна побежать за ним.
Вместо этого меня рвет прямо в суповую миску, наполненную нетронутым гаспачо.
Данте
Мне не стоило так вырываться из дома Симоны.
Я знал, что ее отец не даст мне спуску. Но я думал, что девушка будет на моей стороне. Я думал, мы будем вместе противостоять ее семье.
В мире нет человека, способного вырвать ее из моих рук. Мне казалось, она чувствует то же.
Поэтому, когда я обернулся и увидел сомнение в глазах возлюбленной… это разбило мне сердце. Я почувствовал, как оно разрывается у меня в груди.
Ради Симоны я готов пережить что угодно. До тех пор, пока мы проживаем это вместе.
Она стыдилась меня, и это было видно. Я так тщательно собирался, но этого оказалось недостаточно. Я не могу изменить свою внешность, свою суть.
Я чувствовал себя слоном в посудной лавке. Что бы я ни сделал, было неверным и неловким.
А затем я в гневе выбежал из дома, лишь доказав им, что я именно такой дикарь, каким они меня представляли.
После этого я пытался дозвониться до Симоны. Раз двадцать или тридцать. Но девушка так и не ответила. Я не знаю, игнорирует ли она меня или отец забрал ее телефон.
Я дни напролет наблюдаю за их домом, но еще ни разу не видел, чтобы Симона садилась в машину к шоферу. Только ее отец и однажды – мать.
Это сводит меня с ума.
Чем больше проходит времени, тем сильнее я убеждаюсь в том, что ужин был моей виной. Я ожидал слишком многого, думая, что Симона заступится за меня, когда сам вел себя как животное. Я с самого порога бросил вызов ее отцу – и какой могла быть ее реакция?
Я должен увидеть девушку.
Я жду наступления темноты и снова пытаюсь проникнуть на территорию.
Но на этот раз охрана не дремлет – она в полной боевой готовности. Повсюду установлены датчики, а вокруг рыщет чертов доберман. Тварь начинает лаять еще до того, как мне удается приблизиться к ней хоть на десять футов.
У меня не было никакого плана. Я лишь отчаянно хотел увидеть Симону. Я не продумал эту вылазку.
Меня немедленно гонят прочь, и я слышу, как один из охранников вызывает полицию. Я ускользаю, поджав хвост.
Я оглядываюсь на окно Симоны, которое выделяется ярким светящимся пятном на фоне темного дома.
Я вижу девушку, стоящую там, прижав руку к окну. Я вижу стройный силуэт и растопыренные пальцы на стекле. Но я не вижу ее лица. Я не знаю, хочет ли она, чтобы я ушел или чтобы я попробовал еще раз.
Я понятия не имею, о чем она думает.
Симона
Ссора, которая случилась у нас с родителями после ужина, была ужасной. Мы кричали друг на друга час – вернее, кричали мы с отцом. Мама же просто сидела там, бледная и притихшая, шокированная нашим поведением.
– Как ты могла так с нами поступить? – требовал ответа отец. – После всего, что мы сделали для тебя, Симона! Разве ты хоть в чем-то испытывала недостаток? Вечеринки, наряды, путешествия, лучшее образование, которое только можно получить за деньги! Ты избалована. Ужасно избалована. Подумать только – так нас обесчестить! Обесчестить себя! Бандит, преступник, mafioso! Это омерзительно. Я думал, мы хорошо тебя воспитали, думал, что у тебя есть моральные принципы. Этого ты для себя хочешь? Быть женой гангстера? До тех пор, пока он или кто-то из его дружков тебя не прикончат. Этого ты хочешь? Подорваться на бомбе в машине? Или тебе по душе сидеть в доме, купленном на кровавые деньги, пока твой муженек гниет в тюрьме?!
Его слова ранят, словно лезвия бритвы, летящие в меня со всех сторон. Эти порезы не способны убить, но я чувствую, как слабею от кровопотери.
Хуже всего то, что в этом крике я слышу свои собственные мысли. Свои собственные страхи.
– Даже если тебе плевать на собственное будущее, как ты могла так поступить с нами? После всего, над чем мы с матерью с таким трудом работали. И ты готова замарать наше имя и репутацию? А как же твоя сестра? Думаешь, Серва сумеет остаться в банковском деле, если станет известно о ее связи с итальянской мафией? Эгоистка! Ты настоящая эгоистка!
Мне приходится сесть на диван, так как его слова обрушиваются на меня тяжелым грузом.
Наконец mama прерывает молчание.
– Симона, я понимаю, что тебе кажется, будто ты влюблена в этого мужчину…
– Это действительно так, mama. Я люблю его.
– Ты еще не знаешь настоящей любви, ma chérie. Ты так молода. Ты влюбишься еще столько раз…
– Нет, mama. Только не так.
Я не могу им этого объяснить. Я не могу объяснить, что любовь может пройти, а моя связь с Данте вечна. Я пронизана им каждой клеточкой своего тела. Мое сердце бьется в его груди, а его – в моей. Я вижу его внутренний мир. А он видит мой.
Я знаю, что юна и неопытна. Но если я в чем-то и уверена в своей жизни, так это в том, что мои чувства к Данте неповторимы. Ни к кому другому я не смогу испытывать ничего подобного. Он мой первый, последний и единственный.
А теперь я настоящая пленница. У меня забрали телефон и ноутбук. Мне запрещено покидать дом под любым предлогом.
Я горю в агонии, представляя, как Данте пытается связаться со мной. Я в ужасе от мыслей о том, что сделает мой отец, если итальянец проявит настойчивость.
Я плачу в комнате до тех пор, пока не иссыхаю как выжженная пустыня. Во мне больше не остается слез. Лишь мучительные рыдания.
Mama приносит мне подносы с едой, которая остается нетронутой.
Лишь Серве я разрешаю входить в свою комнату. Она садится рядом со мной на кровать и гладит меня по спине.
– Это было смело с его стороны – прийти к нам в дом, – говорит она.
Хотя бы у сестры сложилось приятное впечатление о Данте после встречи с ним.
– Я не хочу, чтобы ты уезжала, – всхлипываю я.
Она улетает в Лондон через несколько дней, чтобы приступить к новой работе.
– Я останусь, если ты хочешь, – говорит сестра.