Я смотрюсь на себя в зеркало и задаюсь вопросом, что увидел Данте, когда снова взглянул на мое лицо. Подумал ли он, что я изменилась? Стала выглядеть старше? Печальнее?
Я была чертовски молода, когда мы встретились.
Быстро и яростно я начинаю наносить макияж.
Вряд ли Данте будет сегодня, но, если он все же придет, я хочу выглядеть на максимум. Я знаю, что больше не интересую мужчину – возможно, он даже ненавидит меня. Но я не собираюсь выглядеть жалкой.
Я слышу, как в соседней комнате кричит mama. Не то чтобы кричит, конечно, но определенно говорит на более высоких тонах, чем обычно. Она не в восторге от того, что tata собирается на прием.
– Кто-то пытался тебя убить! – вскрикивает она. – Если и это не повод пропустить один вечер, то что вообще тогда повод?
Генри отрывается от своей игровой приставки. Он лежит на моей постели и играет в «Капхед».
– Кто-то правда пытался убить дедушку? – спрашивает он меня.
Я знаю, что время от времени родителям приходится врать своим детям, но Генри появился на свет в обстановке такой суматохи и секретности, что у меня не осталось сил на еще большую скрытность. С самого раннего возраста я говорю ему правду почти обо всем.
– Да, – отвечаю я. – Кто-то выстрелил в него, пока он говорил свою речь.
– Кто?
– Я не знаю.
– Полиция его не поймала?
– Пока нет.
– Хм-м-м, – мычит в ответ Генри, снова погружаясь в игру.
Дети не понимают, что такое смерть. Они знают, что взрослые придают ей большое значение, но для них это подобно компьютерной игре. Детям кажется, что они всегда смогут вернуться, даже если придется начинать уровень сначала.
– Со мной останется бабушка? – спрашивает Генри.
– Нет, – отвечаю я. – Она пойдет вместе с нами. Сегодня ты с Карли.
– Можно заказать еду в номер?
– Да. Только возьми на этот раз курицу или лосося, а не одну лишь картошку фри.
Генри с ухмылкой смотрит на меня.
– Ты же знаешь, что картофель – это овощ?
– Я в этом не уверена.
– Что же это тогда?
– Не знаю… корнеплод?
Генри вздыхает.
– Это пасленовые, мам. Пасленовые.
Я не понимаю, когда он шутит надо мной. У Генри своеобразное чувство юмора, возможно из-за того, что он слишком много времени проводит со взрослыми, а не с другими детьми. К тому же я думаю, что сын гораздо умнее меня, так что я не могу быть ни в чем уверенной, когда спорю с ним. У Генри всегда найдется в запасе какой-нибудь странный факт, который он только что вычитал в книге. И когда я после этого сверяюсь с Гуглом, обычно оказывается, что он прав.
Я пробегаю пальцами по его мягким кудряшкам, целуя теплую макушку. Сын быстро тянется ко мне, чтобы приобнять, не отрывая внимания от игры.
– Увидимся через пару часов, – говорю я ему.
Я не собираюсь задерживаться на вечеринке. Я хочу сама уложить Генри в постель, когда вернусь в отель.
Mama уже собрана, когда я выхожу в гостиную. Она выглядит не слишком довольной.
– Поверить не могу, – быстро обняв меня, произносит она. – Я говорила твоему отцу, что нам следует пропустить прием…
– Он проходит в выставочном комплексе, – напоминаю я. – Не на открытом воздухе.
– И все равно…
– Мы пойдем, – говорит своим повелительным тоном отец. – Можешь остаться, если хочешь, Элоиза.
Моя мать вздыхает и поджимает губы.
– Я пойду, – говорит она, бледная от стресса.
Мы берем такси до выставочного комплекса «Хэритейдж-Хаус». Как только отец выходит из машины, его окружает толпа журналистов и ослепляют вспышки камер. Очевидно, новости о стрельбе распространились. Вопросы сыплются со всех сторон.
– Вы знаете, кто хочет вас убить, мистер Соломон?
– Это первый раз, когда вы подверглись атаке?
– Это связано с вашей кампанией в поддержку «Фонда свободы»?
– Вы продолжите продвигать свою коалицию?
– У вас есть что сказать стрелку?
Отец выпрямляется во весь рост, обращая лицо к камерам и микрофонам.
– У меня есть что сказать, – отвечает он. – Человеку, который стрелял в меня сегодня, – вы промахнулись. Я все еще здесь. И даже если бы вам удалось меня убить, мое дело не умрет никогда. Это всемирная коалиция, всемирное движение. Человечество решило, что мы больше не станем мириться с рабством и жестоким обращением с наиболее уязвимыми из нас. Я никогда не перестану бороться за прекращение торговли людьми, как и мои союзники здесь, в Чикаго, и по всему миру.
Не знаю, готовил ли он эту речь или придумал на ходу. Мой отец всегда произносит свои реплики с точностью профессора и пылом проповедника. Его глаза горят, он похож на олицетворение силы природы.
Меня пугает эта речь. Отец словно подначивает снайпера. Этот человек до сих пор на свободе. Если ему заплатили за работу, он наверняка попробует снова. Мне не нравится стоять на этих ступеньках у всех на виду и совершенно без защиты.
Я чувствую облегчение, когда tata заканчивает обращение и мы наконец можем зайти внутрь.
«Хэритейдж-Хаус» совсем не похож на дом, как следует из его названия. Скорее на огромный отреставрированный амбар со стенами, обшитыми кедровыми панелями, железными люстрами, гирляндами и панорамными окнами, выходящими в сад. Это живописное помещение в стиле рустик, оно намного красивее, чем обычный бальный зал отеля.
Вместо привычного струнного квартета играют совсем другие музыканты. Это девушка-блондинка в белом хлопковом платье и ковбойских сапогах с гитарой через плечо и трое мужчин, играющих на контрабасе, фиделе и банджо. Их музыка ничуть не напыщенная, а, наоборот, довольно приятная. Поначалу голос девушки звучит низко и с хрипотцой, а затем становится высоким и чистым, как звон колокольчика.
Официанты разносят бокалы с шампанским и шипучим лимонадом с полосатыми трубочками. Я понимаю, что почти ничего не ела за день и очень голодна. Я направляюсь к фуршетному столу, с радостью отмечая, что там есть настоящая еда, а не только канапе. Я начинаю наполнять тарелку виноградом, клубникой и креветками и замечаю рядом женщину на позднем сроке беременности, которая делает то же.
Когда мы одновременно тянемся за сэндвичем с курицей, она поворачивается и говорит:
– О, и снова здравствуй!
Я тупо смотрю на девушку, силясь понять, почему это лицо кажется мне таким знакомым. Затем вспоминаю, что мы вместе были на сцене, но она сидела с противоположной стороны, так что я видела ее мельком.
– Вы жена Кэллама Гриффина, – говорю я.
Девушка громко и заразительно смеется.
– Ты не узнала меня, Симона? Все из-за живота?
Она поворачивается ко мне боком, чтобы продемонстрировать свой беременный живот во всей красе.
Но я не могу отвести взгляд от ее лица – эти яркие серые глаза на фоне загорелой кожи и широкая белозубая улыбка.
– Аида! – выдыхаю я.
Она была тощей дикой девчонкой, почти зверенышем. Я не могу сопоставить тот образ, который помню, – ободранные коленки, спутанные волосы, грязная мальчишеская одежда – с этой элегантной женщиной, стоящей передо мной.
– Ты такая красивая! – не подумав, говорю я.
Аида смеется лишь сильнее. Похоже, я сказала самую смешную шутку в мире.
– Спорим, такого ты не ожидала! – говорит она. – Никто не думал, что я вырасту в горячую штучку, когда я носилась по округе, как Маугли, терроризируя соседских детишек. Как-то я целое лето не носила обувь и не чистила зубы.
Мне хочется ее обнять. Мне всегда нравились Аида и Себастиан, и даже Неро. Энзо тоже тепло ко мне относился. Они все были добры ко мне – куда больше, чем я того заслуживала.
– Читала твои интервью в «Вэнити Фэйр», – говорит Аида. – Я все надеялась, что ты передашь мне привет, но не повезло…
– Боже, я ненавижу эти штуки, – качаю я головой.
– Самая высокооплачиваемая модель 2019 года, – продолжает она. – Я за тобой слежу.
Я чувствую, что краснею. Никогда не любила свою популярность. К счастью, даже топ-модели не так знамениты, как актеры и музыканты. И нас не так легко узнать без команды парикмахеров и визажистов, так что бо́льшую часть времени я могу сохранять анонимность.
– Кто номер один в этом году? – поддразнивающе спрашивает Аида. – Ты уже ненавидишь эту сучку?
– Я правда не особо слежу за всем этим, – качаю я головой. – В смысле, я благодарна за работу, которая у меня есть, но…
– Ой, да брось, – говорит Аида. – Мне нужны все грязные подробности. Кто хороший, а кто тот еще говнюк? Кто с кем спит, о чем я ни за что не догадаюсь?
Не могу поверить, что Аиде удалось сохранить ту необузданную энергию, которая была у нее в детстве. Она такая оживленная и игривая. В ней есть вся joie de vivre[47] мира, в то время как во мне, кажется, ее больше нет ни сколечко.
Я пытаюсь подыграть, думая о том, что могло бы удивить девушку.
– Ну, – говорю я. – Был один фотограф…
Прежде чем я успеваю закончить, к нам подходит Кэллам Гриффин.
– Прошу прощения, у нас не было возможности познакомиться как следует, – говорит он, пожимая мне руку.
– Да, – отвечает ему Аида притворно-надменным тоном. – Как неосмотрительно с твоей стороны было не представиться посреди этой пальбы, дорогой.
– Я вижу, вы уже познакомились с моей женой, – говорит Кэллам. Судя по всему, он уже привык к подколам Аиды.
– Вообще-то мы знакомы уже давно, – говорит она.
– Вот как? – Кэллам поднимает густую бровь.
– Точно. А ты и не знал, что я лучшая подружка самой красивой женщины в мире, верно?
– Я женат на самой красивой женщине в мире, – с улыбкой отвечает Кэллам.
– О боже! – Аида сжимает его руку. – Ну что за очаровашка. Неудивительно, что тебя все избирают.
– Спасибо, что посетили сегодняшний митинг, – обращается ко мне Кэллам. – Это благое дело.
– Да, спасибо, Симона, – торжественно произносит Аида. – Я знаю, что большинство людей в мире выступают