Я не мог никуда деться. Мне некуда было спрятаться.
Я ненавидел Чикаго. Я ненавидел свою работу. Я ненавидел даже свою семью, хотя в случившемся не было их вины. Я ненавидел все то, из-за чего Симона меня оставила. Все, что делало меня недостойным ее.
Я больше не хотел быть собой – мужчиной, который любил ее и не встретил взаимности.
Поэтому я вступил в армию.
Я перелетел полмира и оказался в гребаной пустыне, только чтобы найти место, где меня не будет преследовать ее лицо.
И все равно оно преследовало меня. Я видел ее лицо в бараках, в песчаных дюнах, на звездном небе. Оно проплывало перед моими закрытыми глазами всякий раз, когда я пытался уснуть.
Мне казалось, я помню каждую черточку.
И все же при взгляде на Симону на митинге у меня перехватило дыхание. В моей памяти она даже близко не была так красива, как в жизни.
Сегодня вечером Симона была еще прекраснее в простом белом платье с открытыми плечами и изящным разрезом вдоль левого бедра. Каждый раз, когда она двигалась, я видел ее длинную ногу и темно-бронзовую кожу на фоне сияющей белизны.
Ее талия под моей ладонью казалась узкой и гибкой. Но ее фигура стала полнее. Поэтому Симону прозвали «Тело» – такого тела еще не бывало на свете. Все остальные женщины мира лишь жалкая имитация Симоны. Словно все они были сделаны по ее образу и подобию, но создателю не хватило мастерства. Она – творение Пикассо, а все остальные – лишь открытки с репродукцией.
Почему она оставила меня?
Я знаю, почему. Я знаю, что подвел Симону той ночью, оставил одну в темном и страшном парке. Я знаю, как она была напугана, когда я появился, ошалевший и покрытый кровью. И я знаю, что девушка и без того сомневалась в наших отношениях, потому что я не был тем мужчиной, которого она планировала полюбить, которого хотела для нее семья.
Так что, пожалуй, вопрос, на который я действительно хотел бы знать ответ, это: «Почему она не любила меня таким? Почему она не любила меня так же сильно, как я ее?»
Я думал, что любила. Я смотрел в ее глаза, и мне казалось, что я вижу в них отражение собственных чувств. Я думал, что вижу ее насквозь и понимаю, что именно она чувствует.
И я был не прав.
Теперь Симона вернулась, будто ангел, который спускается на землю раз в десять лет. А я дурак, который хочет припасть к ее ногам и умолять забрать меня с собой на небо.
Такой мужчина, как я, не заслуживает небес.
Музыканты заканчивают свое выступление, и организаторы начинают настраивать микрофоны, видимо, чтобы пригласить Яфью Соломона на сцену.
Я помню, что он говорил что-то про «поблагодарить публично». Меня это интересует в наименьшей степени. Мне не нужна ни его благодарность, ни всеобщее внимание.
Так что я начинаю двигаться в сторону выхода.
Глупо было вообще приходить сюда. Я не знаю, почему позволил Рионе втянуть меня в это. На что я рассчитывал? Что Симона извинится передо мной? Что будет умолять начать все сначала?
Она не сделала этого во время митинга, с чего бы ей делать это сегодня вечером?
Да мне это и не нужно.
Она не хотела меня тогда, не хочет сейчас и подавно. Ее статус взлетел, словно ракета. А я все тот же гангстер, которым был, – немного облагороженный, но все с теми же разбитыми костяшками, если приглядеться.
Я уже почти у выхода, когда дорогу мне преграждает Риона.
– Куда это ты собрался?
– Не хочу слушать речь Соломона.
Риона отбрасывает прядь ярко-рыжих волос. Она сегодня красива – она всегда красива. Но платьями и каблуками меня не обманешь. В глубине души девушка настоящий питбуль. И я вижу, что она раздумывает, насколько сильно еще может на меня надавить, после того как уже заставила прийти сюда сегодня вечером.
– Я видела, как ты танцевал с Симоной, – говорит она.
– Ага.
– Что она сказала?
– Ничего. Мы почти не разговаривали.
Риона вздыхает.
– Она здесь всего на пару дней, знаешь ли…
– Отлично, – грубо отвечаю я. – Значит, я, скорее всего, больше ее не увижу.
Я проталкиваюсь мимо Рионы и выхожу из «Хэритейдж-Хауса».
После жары и толкотни на танцполе прохладный ночной воздух освежает. Риона подхватила меня по пути сюда, так что не будет возражать, если я уеду без нее.
Пересекая парковку, я вижу, как Миколай Вильк и Несса Гриффин садятся в джип Нессы. Мико устраивается за рулем, и Несса льнет к нему, чтобы положить голову на плечо. Она над чем-то смеется, и даже на худом бледном лице парня можно увидеть улыбку. Его светлые волосы кажутся призрачными в полутемном салоне машины, а татуировки на шее напоминают темный воротник.
Я поднимаю руку, чтобы помахать, но они не видят меня, поглощенные друг другом.
Черт возьми. Я не хочу завидовать, но трудно не испытывать горечь, когда даже такая немыслимая парочка нашла друг друга, а у нас с Симоной ничего не вышло.
Миколай ненавидел Гриффинов всеми фибрами души. Он похитил Нессу, их младшую дочь, и убил Джека Дюпона, телохранителя и лучшего друга Кэллама. И все же каким-то образом после всего этого они с Нессой полюбили друг друга, поженились и даже помирились с Гриффинами.
Видимо, дело во мне.
Мне недостает чего-то необходимого, чтобы стать счастливым.
Потому что единственный раз я испытывал счастье только в те недолгие несколько месяцев, пока мы с Симоной были вместе. И она, по всей видимости, не испытывала того же.
Я беру такси. Свет в доме большей частью погашен – papa ложится спать рано, а Неро, наверное, встречается со своей девушкой Камиллой. Светится только окно в спальне Себа – высоко на третьем этаже, словно маяк в темном море зелени.
Я бегу трусцой по дорожке перед домом. Тротуар потрескался. Двор завален опавшей листвой. Старые дубы выросли такими высокими и густыми, что в доме слишком тенисто – постоянный полумрак даже днем.
Это все еще прекрасный старинный особняк, но век его недолог.
Сын Аиды вряд ли когда-нибудь будет тут жить.
Возможно, если у Неро и Себа будут дети, они станут еще одним поколением, живущим в этих стенах.
Я вряд ли когда-нибудь обзаведусь детьми. Хоть мне едва за тридцать, я чувствую себя старым. Словно вся моя жизнь уже прошла.
Поднимаясь по парадным ступеням, я замечаю на пороге пакет. Он небольшой, размером с коробку от кольца, и обернут в коричневую бумагу.
В моем мире ты не подбираешь неизвестные пакеты. Но этот слишком мал, чтобы быть бомбой. Впрочем, там вполне могут быть споры сибирской язвы.
Прямо сейчас мне все равно. Я поднимаю его и срываю упаковку.
Я слышу, как внутри коробки что-то брякает. Судя по звуку, оно маленькое и твердое. Слишком тяжелое для кольца.
Я открываю крышку.
Это пуля пятидесятого калибра – выточенная вручную на токарном станке. Отлитая из бронзового сплава. Пахнущая маслом и порохом.
Я достаю ее из коробки, проворачивая прохладный скользкий цилиндрик между пальцами.
Там записка, завернутая в вату. Маленькая, квадратная, написанная от руки.
И слова: «Я знаю, кто ты такой».
Симона
Я завтракаю с родителями в их номере. У нас смежные апартаменты, так что пройти через дверь между ними, не снимая пижамы, и сесть за стол, уставленный подносами, не составляет труда.
Mama всегда заказывает слишком много еды. Ей не по себе от мысли, что кто-то может остаться голодным, даже если она сама ест как птичка. Так что стол ломится от тарелок со свежими фруктами, беконом, яйцами, ветчиной и выпечкой, а также от чайников, кофейников и кувшинов с апельсиновым соком.
– У меня тут еще вафли для Генри, – говорит она, когда я сажусь за стол.
– Он еще спит.
После благотворительного вечера мы с Генри свернулись в обнимку перед телевизором и допоздна смотрели фильм. После танца с Данте я была в расстроенных чувствах. Единственное, что могло меня успокоить – это ощущение кудрявой макушки моего малыша у меня на плече и его мирное спокойное дыхание во сне.
– Что вы смотрели? – спрашивает mama. – Я слышала взрывы.
– Прости, – говорю я. – Надо было сделать потише.
– Все в порядке. – Mama качает головой. – Твой отец был в берушах, а я все равно читала перед сном.
– Мы смотрели «Человек-паук: Через вселенные», – говорю я. – Это любимый фильм Генри.
Мне он тоже нравится. Майлз Моралес напоминает мне сына – умный, добрый, целеустремленный. Порой он ошибается, но никогда не сдается.
Кем была бы я в этом фильме?
Наверное, Питером Паркером. Тот облажался с собственной жизнью, но смог хотя бы стать добрым наставником.
Вот это по мне. Я совершила слишком много ошибок, но сделаю что угодно, чтобы обеспечить Генри хорошую жизнь. Я хочу подарить ему мир и свободу искать себя в этом мире.
– Как ты спал, tata? – спрашиваю я отца.
– Ну, – отвечает он, попивая кофе, – ты знаешь, я могу спать где угодно.
Мой отец, кажется, добивается всего одним усилием воли. Он никогда бы не позволил таким обыденным вещам, как комковатый матрас или уличный шум, помешать ему заснуть.
– Чем мы сегодня займемся с Генри? – спрашивает mama.
– О… – теряюсь я.
Я хотела покинуть сегодня Чикаго. На следующей неделе у меня фотосессия в Нью-Йорке, и я думала прилететь туда с Генри пораньше, чтобы посмотреть вместе шоу на Бродвее.
– Ты ведь не улетаешь сегодня, правда? – жалобно спрашивает mama. – Мы вас почти не повидали.
– Ты свободна до следующей недели, – говорит отец. – К чему такая спешка?
Я ненавижу, когда он связывается с моей ассистенткой. Нужно запретить ей делиться с отцом моим расписанием.
– Пожалуй, я могу задержаться еще на пару дней, – признаю я.
В этот момент раздается стук в дверь.
– Кто это? – спрашивает mama.
– Должно быть, Карли, – отвечаю я.
Комната девушки дальше по коридору. Мы все проспали сегодня допоздна и давно пропустили время, когда они с Генри обычно садятся за уроки.