Меня накрывает неприятное чувство шока.
Дюпон звонит мне с номера Симоны. Это значит, что ее телефон у него. А, возможно, и сама девушка.
– Где Симона? – требую я ответа.
– Прямо здесь, со мной, – мягко говорит он.
– Дай мне поговорить с ней.
– Нет… это вряд ли… – лениво отвечает мужчина.
Мысли в моей голове бешено скачут, как и сердце. Я пытаюсь сохранять спокойствие и не провоцировать его. Мой голос подобен стальному тросу, натянутому до предела.
– Не вздумай навредить ей, – рычу я.
Дюпон снова издает тот невнятный смешок, на этот раз громче.
– Она настоящая красавица, – говорит он. – Даже красивее, чем на фото. Я был удивлен.
Я держу телефон так крепко, что, боюсь, могу его раздавить. Генри смотрит на меня во все глаза. Он не слышит, что говорят на том конце, но выражения моего лица достаточно, чтобы напугать его.
– Чего ты хочешь? – требую я ответа.
– Это интересный вопрос, – говорит Дюпон. Я не вижу мужчину, но по звуку его голоса можно представить, как он сидит, задумчиво откинувшись в кресле, смакуя сигару или просто глядя в потолок. – То, чего я действительно хочу, невозможно. В конце концов, нам не дано воскрешать мертвых. Так что мне приходится рассматривать другие варианты. Что-то еще, что сможет немного заглушить горечь потери…
– Симона не имеет к этому отношения! – рявкаю я.
Дюпон не реагирует на мой гнев, оставаясь совершенно спокойным.
– Я в этом сомневаюсь, Данте. Знаешь, я приехал сюда с простой целью – отомстить и собирался сделать все чисто. Кэллам Гриффин, Миколай Вильк и Марцель Янковский. Коля Кристофф, разумеется, тоже заслуживал смерти, но Фергус Гриффин уже позаботился об этом. Так что я собирался пройтись по своему списку и закончить на этом. Но ты встал на моем пути.
– Я даже не знал, кого ты пытался застрелить на митинге, – сообщаю ему я.
– Вот что значит «судьба», да, Данте? – шипит Дюпон. – Я знал о тебе все в Ираке еще до того, как оказался в одном полку с вашим наблюдателем. Ты был героем для этих мальчишек. И для меня тоже, когда я только попал туда. Я хотел с тобой познакомиться. Пару раз это чуть не случилось. Однажды вечером мы оба были на базе в Таджи, достаточно близко, чтобы я мог видеть, как ты сидишь перед костром спиной ко мне. Но всякий раз что-то мешало мне приблизиться к тебе. И через некоторое время я начал думать, что так даже лучше. Потому что я хотел побить твой рекорд. Я решил, что будет куда забавнее, если при нашей первой встрече лицом к лицу я смогу сказать тебе об этом. Потом ты демобилизовался, и я подумал: «Отлично. Теперь я точно знаю, какую цифру мне нужно побить».
Я выслушиваю всю эту херню в полной агонии. Я не желаю ничего знать об этом нелепом соревновании, которое существует только в его голове. Я хочу знать лишь о том, где сейчас находится Симона. Мне нужно услышать ее голос, чтобы понять, что девушка в порядке. Но я собираю все крупицы спокойствия, что у меня остались, чтобы не разозлить этого психопата еще больше, чем уже разозлил.
– А потом они отправили меня назад, – с горечью говорит Дюпон. – И я так и не побил эту цифру.
Я уже знаю, что его не просто «отправили назад». Его уволили за то, что он был психом. Но я сомневаюсь, что Кристиан это признает, и мне, конечно, не стоит поднимать эту тему.
– Я было думал, что на этом наши пути разошлись, – вздыхает он. – Пока не узнал о смерти Джека.
– Ты знаешь, что я не убивал его, – говорю я. Не потому, что меня волнует мнение Дюпона, но потому что не хочу, чтобы он вымещал гнев на Симоне.
– Я знаю, что именно там случилось, – резко бросает Дюпон. – Хотя мне понадобились месяцы, чтобы докопаться до сути. Вы все прикрывали свои задницы, стараясь не светиться в прессе. Позволили им написать, будто Джек был преступником, как вы сами. А он НЕ БЫЛ!
– Он был телохранителем Кэллама, – говорю я, не уточняя при этом, был ли Джек частью ирландской мафии или только наемным работником. – Они были друзьями.
– Друзьями, – презрительно произносит Дюпон. – Ты развозишь своих друзей, как какой-то слуга? Ты открываешь перед ними дверь? Эти ирландские ублюдки обращались с ним, как с псом, хотя родословная нашей семьи раз в десять больше, чем у них.
Нет смысла с ним спорить, хотя я знаю, что Джек был не безразличен Кэлу. После гибели друга тот несколько месяцев был подавлен, чувствуя свою вину за случившееся. Ему потребовалось время, чтобы простить Мико, даже после того, как Миколай женился на его сестре. Возможно, Кэллам никогда бы не простил его, если бы поляк не спас жизнь Нессы.
Но ничто из этого не уменьшит злость Дюпона на наши семьи. Для нас эта битва обошлась без жертв. Но не для Кристиана.
– Чего ты хочешь? – повторяю я, чтобы вернуться к делу. Мне плевать на его обиды, меня волнует только Симона.
– Дело не в том, чего я хочу, – говорит Дюпон чуть спокойнее. – Дело в замыслах судьбы. Это она снова свела нас, Данте. Это она столкнула нас лицом к лицу, как тогда в Ираке.
Следить за размышлениями сумасшедшего утомительно. Я знать не знал Дюпона в Ираке. Но он считает, что у нас было какое-то соперничество. Как и предполагал Неро, похоже, он хочет возобновить его здесь и сейчас. Кристиан хочет решающей схватки, в которой ему было отказано.
– Соревнование? – спрашиваю я. – Этого ты хочешь?
– Это кажется самым честным способом разрешить наш конфликт, – мечтательно произносит Дюпон. – Завтра утром в семь часов я выпущу прекрасную Симону в лес. Я собираюсь поохотиться на нее, как на оленя. И я собираюсь пустить пулю ей в сердце. Я назвал тебе время и пришлю тебе адрес. У тебя будет шанс остановить меня. Посмотрим, чья пуля первой достигнет цели.
Не это я хотел услышать. Моя рука дрожит, сжимая трубку. Я бы отдал все на свете, чтобы дотянуться сквозь нее до Дюпона и разорвать его глотку.
– Я не буду играть в твои гребаные игры! – кричу я. – Если ты хоть пальцем ее тронешь, я выпотрошу всех до последнего Дюпона на этой гребаной планете, начиная с этой старой суки Айрин! Я найду тебя и вырву твой позвоночник, ты…
Кристиан уже повесил трубку. Я кричу в пустоту.
Вернее сказать, я кричу на своего сына, который все это время следил за мной своими огромными темными глазами, вцепившись в плед, все еще лежащий у него на коленях на заднем сидении.
Я дрожу от гнева и ничего не могу с этим поделать.
Этот псих забрал Симону. Завтра утром он хочет застрелить ее прямо у меня на глазах.
– Кто-то хочет причинить маме вред? – шепотом спрашивает Генри.
– Нет! – отвечаю я ему. – Никто не причинит ей вреда. Я найду ее и верну домой. Я обещаю тебе, Генри.
Это первое обещание, которое я дал сыну.
Я сдержу это обещание даже ценой собственной жизни.
Симона
Я лежу в кузове фургона со стянутыми за спиной руками.
Это ужасно неудобно, потому что Дюпон не самый аккуратный водитель. Несколько раз, когда он поворачивал слишком резко, я перекатывалась, врезаясь то в нишу для колес, то в лестницы, ведра и сумки, которые он здесь возит.
Дюпон заклеил мне рот, хотя я и так не стала бы с ним разговаривать. Достаточно и того, что мужчина всю дорогу что-то мурлычет себе под нос, причем довольно фальшиво и монотонно. Иногда он еще не в такт постукивает своими длинными пальцами по рулю.
Сзади воняет красками и другими химикатами. Я пытаюсь дышать медленно и не плакать, потому что, если у меня заложит нос, я боюсь, что задохнусь с этой липкой лентой на губах.
Я слышу разговор Дюпона с Данте. Он хотел, чтобы я его слышала.
Это все похоже на какую-то безумную шутку. Поверить не могу, что он действительно собирается меня отпустить, только чтобы застрелить.
Я не понимаю, почему Дюпон делает это. Я не имею никакого отношения к смерти его двоюродного брата. Меня даже не было в стране в то время.
Хотя, конечно, он похитил меня вовсе не из-за этого.
Он хочет помучить Данте.
И думает, что я лучшая для этого жертва.
Дюпон не знает, что мы поссорились. И слава богу. Меня охватывает дрожь при мысли, что, если бы он знал о ссоре, если бы знал, о чем мы говорили… то мог бы похитить Генри. Мужчина не знает, что у Данте есть сын, и это единственное, за что я благодарна сейчас. Единственное, что помогает мне сохранять некоторое подобие спокойствия.
Конечно, я не знаю точно, где сейчас Генри… но я должна верить, что он в безопасности – либо с Данте, либо где-то в отеле, а, значит, снова вернется к моим родителям. Где бы он ни был, это лучше, чем болтаться в кузове фургона.
Боже, я должна отсюда выбраться. Я не могу позволить этому психопату меня убить. Я нужна Генри, он ведь еще так мал. Мой сын уже потерял Серву, он не может потерять еще и меня.
Я дико осматриваюсь в поисках того, что можно схватить. Что-то, что можно использовать для побега – обычный нож или даже канцелярский – да что угодно.
Но здесь ничего нет. Только забрызганный краской брезент и спортивные сумки, которые я не могу расстегнуть так, чтобы Дюпон этого не заметил.
Когда фургон делает очередной резкий поворот, я слышу дребезжащий звук. По голому металлическому полу катается какой-то шуруп.
До него трудно дотянуться. Я стараюсь двигаться в нужном направлении по сантиметру за раз, чтобы Дюпон не заметил. Чтобы ухватить шуруп, мне приходится ползти к нему спиной, но в тот момент, когда я уже почти добралась, он снова откатывается в сторону.
Дюпон начинает возиться с радиоприемником. Я пользуюсь возможностью, чтобы хорошенько упереться в нишу для колес и подвинуться к шурупу. Мои руки слишком туго стянуты за спиной, и онемевшие пальцы неловко скользят по желанной добыче. Я хватаю шуруп, роняю его, затем хватаю снова. Крепко сжав его в кулаке, я нервно смотрю на Дюпона, чтобы убедиться, что он ничего не заметил.
Тот находит нужную станцию и удовлетворенно откидывается в кресле. Из радиоприемника льется громкий и пугающе жизнерадостный голос Билли Джоэла. Дюпон начинает подпевать ему, по-прежнему не попадая ни в одну ноту.