Она смотрит на меня, и создается ощущение, что ее лицо закрывается маской.
— Я пришла домой рано. У меня заболела голова, — говорит она удивительно холодным тоном.
— Ох! — говорю я.
Мы стоим, глядя друг на друга, и я понимаю, что попала в беду. При таком освещении она видит меня гораздо лучше, чем я ее. Я застыла под ее осуждающим взглядом.
— Отвезем вас домой? — говорит полицейский. — А завтра во всем разберетесь.
— Спасибо, — говорю я и залезаю в машину.
Мне видно, как Лесли уводит девочек в розовый дом. Аккуратный розовый домик, где есть место для каждого, где они все вместе живут и растут, дом, частью которого они являются. Входная дверь закрывается. Я сижу сама по себе, готовая заплакать, и роюсь в сумке в поисках салфетки. Рядом с салфеткой два билета. Это билеты на поезд до Эдинбурга — один взрослый и два детских. А я никак не могу вспомнить, почему они оказались здесь.
Веранда при входе в дом Джейка имеет внушительные размеры. Домашние растения, темно-зеленые и пышные благодаря льющемуся из окон солнечному свету и регулярному поливу, о котором не забывают заботливые руки Сьюзи, никогда не наводят на мысль о стихийных силах природы. У Сьюзи есть чувство стиля. Эти растения точно знают, до какой высоты им позволительно вырасти, на сколько широкими должны стать их гладкие листья. Здесь нашлось место и для двух плетеных белых стульев с яркими подушками из декоративной ткани. Это скорее зимний сад, нежели веранда, где Сьюзи и Джейк могут посидеть, посмотреть на проезжающие машины. Однако я уверена, что они этого не делают. Эти стулья, совсем как растения, являются лишь частью общего дизайна, свидетельством хорошего вкуса хозяйки.
К своему удивлению, я обнаруживаю, что входная дверь открыта. Я вхожу. У меня появляется соблазн, сдвинув стулья, сделать себе из них кровать, и от одной мысли о возможности лечь у меня начинает ломить все тело. Однако предпочтительнее было бы не встречаться с почтальоном и разносчиком молока в шесть утра. Не могу терпеть, когда меня кто-то разглядывает во время сна.
Я стучу тихонечко и отступаю от двери, стараясь рассмотреть, горит ли в доме свет. Это не так уж просто определить, так как на окнах тяжелые металлические жалюзи. Сьюзи работает в банке и хорошо знает, как важна безопасность.
Свет в доме есть, но я подозреваю, что это тот ночной свет, который оставляют для отпугивания воров, а не тот, что зажжен в честь моего прихода.
Уже за полночь, но Джейк непредсказуем. Он может крепко спать, заботливо укутанный Сьюзи, а может ночь напролет просидеть перед телевизором, мучась бессонницей. Пол утверждает, что это из-за угрызений совести, хотя он еще не определил, что же вызывает эти угрызения.
Я отступаю в конец веранды; здесь я вне досягаемости отпугивающего света. В Бирмингеме ночи иногда не бывают черными, так что и без света всегда можно отыскать для себя удобное местечко.
Я замерзла, продрогла насквозь. Я отхожу, беру дверной молоточек и очень осторожно стучу в дверь. Он не услышит меня, если спит, но может услышать, если лежит без сна; только бы не смотрел фильм ужасов. Опять страх начинает закипать у меня внутри, и я отчаянно стараюсь не плакать. Мне страшно. Я не знаю, что делать. Мне нужно спрятаться. Мне так хочется, чтобы Джейк появился прямо сейчас.
Я внимательно прислушиваюсь к тишине, которая на самом деле вовсе и не тишина. Я слышу стук своего сердца, шуршание изгороди, звук проезжающей машины — и вот другой шум, шаркающий звук внутри дома. Я задерживаю дыхание, надеясь, что это не Сьюзи.
Кто-то подходит к двери. Слышен звук выключателя, еще шаг — и все стихло.
— Кто здесь?
Меня пробирает дрожь.
— Джейк? Это я, Китти.
У меня стучат зубы. Не могу понять, слышит ли он меня. Я сама себя едва слышу.
Он отодвигает задвижку, отпирает врезной замок и, наконец, замок с защелкой. Дверь легко открывается, и я вижу взлохмаченные волосы Джейка, его сердитое лицо, темные, совсем не радостные глаза.
— Можно мне войти? Я не буду шуметь. Ну пожалуйста, Джейк, впусти меня.
Дверь открывается шире, и я прохожу внутрь. Джейк закрывает ее за мной и запирает все замки. Только после этого оборачивается. В темноте мне видна лишь бледность его лица.
— Проходи в гостиную, — шепчет он.
Я иду на цыпочках в полном неведении, следует ли он за мной или отправился спать.
Дверь закрывается, щелчок, загорается свет. Я стою, моргая, из-за внезапного, яркого света ничего не могу разглядеть.
— Что ты здесь делаешь, Китти?
Я пытаюсь сфокусировать взгляд. На Джейке бледно-розовый халат Сьюзи.
— Почему ты ходишь в халате Сьюзи?
Он и не собирается посмотреть, что на нем. А я начинаю беспокоиться о том, в каком глупом положении он окажется, когда поймет, что украшен розовыми цветочками. «Маркс энд Спенсер», первый этаж, женские костюмы и белье.
Он вздыхает и наклоняется, чтобы зажечь камин.
— Тебя искали, — говорит он. — Недавно звонил Адриан, спрашивал, не у нас ли ты.
Он тяжело опускается на диван около камина, ему, кажется, холодно.
Я подвигаю кресло поближе к камину и сворачиваюсь на нем калачиком. Не могу добиться, чтобы зубы не стучали.
— Знаю, — говорю я, чувствуя себя еще более несчастной, чем раньше. — А почему, ты думаешь, я пришла сюда?
Он улыбается, и мне становится легче. Сила Джейка в том и состоит, что он хорошо держится в критических ситуациях. Он может стать выше всех этих температур, и тонзиллитов, и воспалившихся вросших ногтей на пальцах, стать мудрым и серьезным, и ты чувствуешь его поддержку.
— Я тебя разбудила?
— Да нет, я не спал.
Мысленно я благословляю его бессонницу.
— Я не знала, куда мне пойти.
— Я бы пошел домой и включил музыку.
Я слабо улыбаюсь и рассматриваю языки пламени в камине. Какое хитрое изобретение — эти камины с поддельными угольками. Чтобы понять, что пламя внутри не хаотично, а подчиняется четко определенной схеме, нужно долго присматриваться. И даже это не дает тебе абсолютной уверенности.
Уже несколько дней я не разговаривала с Джеймсом.
Джейк перестает улыбаться.
— Китти, о чем ты думала, когда забирала девочек, никому ничего не сказав? Полагаю, сейчас они дома?
Я не могу смотреть ему в глаза. Вместо этого изучаю ковер. Он нейтрально бежевый, спокойный, без пятнышек, сделан из натуральных материалов, чтобы у Джейка не обострялась аллергия. Для Джейка и Сьюзи, которые живут в оболочке особой чистоты и никогда ничего не проливают, такой износоустойчивый ковер — излишняя предосторожность.
— Мы забыли куртку. Все было бы в порядке, если бы нам не пришлось за ней возвращаться.
— Ты не можешь вот так просто уходить с детьми. Они же такие маленькие.
Что он вообще знает о детях? Откуда ему известно, что и в каком возрасте они делают?
— Куда ты их водила? — Тон его обычен, но говорит слишком громко, и это выдает его нетерпение.
— На «Питера Пэна».
Он кивает понимающе, то ли стараясь показать, что он знает «Питера Пэна», то ли одобряя мой выбор.
На кофейном столике фирменная тарелка. Сьюзи всегда оставляет повсюду соблазнительные вкусные вещи. Думаю, ей просто нравится показывать всем, какая у нее выдержка, что она не будет есть ничего подобного, даже если все это у нее перед глазами. Я беру ириску и разворачиваю. Пока я жую, у меня возникает желание выбросить бумажку в огонь, но я тут же вспоминаю, что он ненастоящий. Я скручиваю ее, затем аккуратно укладываю у себя на коленях, разглаживаю все складочки и ровно складываю ее вновь и вновь.
— Я не разбудила Сьюзи? — спрашиваю я в конце концов.
Джейк вздыхает:
— Нет, не думаю. У нее весь день было плохо с желудком, но сейчас, слава богу, намного лучше.
— Ее тошнило?
— Да, очень сильно.
Мы сидим молча. На самом деле мне не хочется разговаривать с Джейком. Я пришла сюда потому, что мне нужно было куда-то прийти, а проводить на улице еще одну ночь не хотелось. Где-то внутри меня, глубоко в животе, засел вечный холод, который медленно поднимается кверху и расходится во все стороны, так что даже тепло камина не может меня согреть.
В моем сознании мгновенно всплывают те билеты на поезд: маленькие белые карточки, с аккуратными надписями, что расположились рядом с кошельком в моей сумке.
Откуда они там взялись?
Неужели это я их туда положила?
Зачем?
— Что-нибудь есть по телевизору?
— Джеймс знает о том, что происходит?
Я отрицательно качаю головой:
— Думаю, что нет. Но Адриан обязательно позвонит ему.
Он кивает и берет карамель, кофейную со сливками.
— Хорошо, когда кто-то любит кофейные со сливками, — говорю я.
— Я их не люблю. А ем, потому что их никто больше брать не хочет.
Мы жуем вместе, и содержимое фирменной тарелки постепенно исчезает. Завтра, когда Сьюзи встанет, она сразу узнает, что я была у них. В гостях я всегда сижу и очень много ем. Хотя есть надежда, что она не будет себя чувствовать настолько хорошо, чтобы заметить, что все съедено.
— С другой стороны, — говорю я, — Адриан сейчас совсем не в Бирмингеме, а в Лондоне.
Джейк кашляет. Мне слышно, как у него откашливается мокрота.
— Нет, он вернулся домой — пришлось уйти с церемонии награждения.
— Но почему?
— Лесли позвонила ему на мобильный телефон. Она подумала, что детей похитили. Понимаешь, люди обычно так и думают, когда не находят своих детей там, где им следует быть.
— Но ведь им же ничего не угрожало, — говорю я.
— Откуда это мог знать Адриан? Вас всех троих могли убить.
— Я написала записку, — сказала я и остановилась. — Хотя на самом деле забыла. — И опускаю глаза под его пристальным взглядом. Врать я умею плохо.
— Достаточно об этом.
— Кто же знал, что Лесли вернется домой так рано? Я все ей собиралась рассказать после того, как дети улягутся спать.
Он выбрал все кофейные карамельки и разложил их в ряд на ручке дивана. Потом начал есть одну за другой, аккуратно разворачивая бумажки и выбрасывая их в мусорную корзину. Не промахнулся ни с одной.