— Ребенка Сьюзи. В какую больницу ее направили?
— О чем вообще ты говоришь?
У меня комок подступает к горлу, но я стараюсь говорить ровным голосом.
— О малыше, Джейк. О твоем малыше, о ребенке Сьюзи, которого вы ждете через семь или восемь месяцев.
Голос его становится чужим и жестким.
— Китти, иди домой и поговори с Джеймсом. Я ничего не могу поделать. Адриан был прав.
Он отворачивается от меня, как чужой. Что случилось с моим добрым, сострадательным братом, который не так давно дал мне убежище? Почему же у каждого есть еще и второе лицо?
Он зажимает скрипку подбородком и меняет натяжение в смычке.
— Так где же Сьюзи? В какой больнице?
— Иди домой, Китти! Ты меня отвлекаешь. Если хочешь, позвони позже. Сейчас я занят.
— Но где она?
— Конечно же на работе. А где она, по-твоему, должна быть?
Он отворачивается от меня и проводит смычком по струнам — яростно, но с абсолютным контролем. Музыка, что звучит на этот раз, глубокая и страстная. Скрипка почти разговаривает; это смычок так касается струн, так оттягивает, продлевая, низкие ноты. Незамедлительно собирается новая толпа, привлеченная полным страдания звуком, и какое-то время я смотрю на них, пытаясь понять, что же они слышат. Увлекает ли их Джейк на свою дорогу или открывает каждому его собственную дверь?
Джейк играет для меня, для Сьюзи, для ребенка, хотя и не признается в этом даже самому себе. Он не поворачивается в мою сторону, потому что знает, что я еще здесь. Теперь его музыка настолько глубока и темна, что я чувствую нестерпимую боль где-то внутри.
Я ухожу, но, удаляясь, продолжаю слышать музыку и ощущаю постепенно заползающий в меня холодный страх. Мне приходится остановиться и перевести дыхание, потому что я начинаю понимать, что именно говорит мне скрипка.
…Я вхожу в банк, где работает Сьюзи, и сразу же вижу ее. Она в другом конце помещения, среди столов с канцелярскими принадлежностями, деловито пожимает руку мужчине среднего возраста с седеющими волосами во внушающих доверие очках. На ней зеленый костюм — юбка чуть выше колен — и белая шелковая блузка, зеленые геометрические фигурки которой сочетаются с костюмом прямо-таки совершенно. Ее волосы, вымытые и небрежно откинутые назад, — безукоризненны. Выглядит она очень хорошо.
Ее взгляд скользит по мужчине, и она замечает меня.
— Китти! Что ты здесь делаешь? Надеюсь, ты не подумываешь о еще одной закладной?
— Почему ты опять на работе? — мягко говорю я.
Вначале она теряется, затем улыбается:
— А, ты имеешь в виду проблему с желудком. Все прошло сто лет назад. И длилось-то всего двадцать четыре часа.
Я внимательно изучаю ее лицо. Теперь, рассмотрев поближе, замечаю, что она выглядит бледнее обычного и кажется усталой. Как будто плохо спала.
— Муки совести, — говорю я.
Она хмурится:
— О чем ты, Китти?
Но она выдает себя. По ее глазам вижу, что я права; существует только одно возможное объяснение ее препирательства. Музыка Джейка пульсирует внутри меня. Так хочется закричать не нее.
— Ребенок, — говорю я и наблюдаю за ее реакцией. — Где он?
Несколько секунд она молчит. Она поняла.
— О чем ты? — повторяет она снова.
— Ты знаешь.
Нервно смотрит на часы.
— Посмотри, Китти. У меня через две минуты назначена встреча. Мы не сможем поговорить попозже? Обсудим все, что захочешь.
— Нет, — говорю я, и мой голос звучит громче прежнего. — Я хочу обсудить это сейчас.
На нас смотрят люди. Молодые мужчины с открытыми, доброжелательными лицами, в костюмах в тонкую полоску, молодые женщины-кассиры, что сидят за пуленепробиваемыми стеклами, очень много улыбаются и умеют каждому говорить «доброе утро» чрезвычайно любезно.
Сьюзи с теплой, естественной улыбкой поворачивается к соседнему столу. Ее голос профессионален и выразителен:
— Джон, через пару минут должен подойти мистер Вудалл, ты знаешь его?
Джон кивает.
— Не мог бы ты попросить его подождать меня минут пять? Я не совсем укладываюсь в расписание.
— Конечно, — говорит Джон, — нет проблем.
— Идем со мной, — говорит она и выводит меня из общего зала.
Мы проходим через красную дверь («Пожалуйста, не забудьте закрыть за собой») и поднимаемся по лестнице вверх. Две пожарные двери, еще одна дверь — и мы прибыли в маленький кабинет с письменным столом, компьютером, двумя стульями и шкафом с картотекой. Должно быть, это комната, куда они удаляются, если превышен кредит или отказано в ссуде. Комната неприятностей.
Оказавшись здесь, мы садимся; Сьюзи за стол, а я на более низкий удобный стул.
— Теперь посмотри, Китти. Так не годится. Сейчас самый разгар рабочего дня. Я очень занята, и если не буду выполнять свои обязанности вовремя, то подведу многих людей. Я не могу просто так ото всех отвернуться и говорить о ерунде, да еще показывать при этом, что якобы очень рада тебя видеть.
— А я и не жду от тебя проявлений любезности, я жду от тебя правды.
— И что это за правда, которой ты ждешь? Почему ты вообще здесь?
— Ребенок.
— Что за ребенок?
— На днях, когда я видела тебя, ты была беременна, не так ли?
— Не устраивай комедию. Я болела.
— Нет, — говорю я медленно. — Я умею различать такие вещи. Мне известно, как чувствует себя беременная женщина, и что такое болеть, я тоже себе представляю.
Она берет ручку и начинает что-то машинально чертить на листке из блокнота.
— Глупости, Китти. Я же сказала тебе, что болела.
— Нет, — говорю я. — Ты была беременна.
— Я не беременна.
— Нет, — говорю я. В музыке Джейка не было фальши. — Сейчас — нет. Тогда была.
Ее лицо теряет все краски, слова звучат жестко и злобно:
— Ты абсолютно не права. Но даже если бы все было так, как ты говоришь, тебе-то какое до этого дело? Кто ты такая, что позволяешь себе являться сюда среди бела дня, бросаться обвинениями, устраивать сцену на виду у всех? — Она жмет на авторучку все сильнее и сильнее, со злостью двигая ее по бумаге и оставляя уродливые вмятины.
Она все признает. Она злится, потому что я сказала правду.
— Я не могу поверить… — Я говорю это, и мой голос дрожит, — не могу поверить, что ты могла… — Я не в силах выговорить это слово. Не хочу, чтобы оно вышло из моего рта.
— И что в этом такого ужасного?
Она бросает слова с раздражением и, раздосадованная, уже не сидит в удобной позе — нога на ногу. Здесь, со мной, она чувствует себя очень неловко, и я начинаю понимать, что она, по всей вероятности, все еще страдает.
— У всех на этот счет разные мнения, разве не так? Иначе это не было бы легальным. Кто ты такая, чтобы указывать мне, должна я или не должна иметь ребенка? У тебя своя жизнь, у меня — своя. Тебе нравится твоя работа. А мне нравится моя. Я с ней успешно справляюсь. И хочу продолжать работать. У меня уже есть дома один ребенок. Его зовут Джейк. Ему нужна моя забота, он отнимает у меня массу времени. Как смеешь ты приходить сюда и предъявлять мне обвинения, которых не можешь обосновать, да еще даешь указания, как мне следует жить?
Я смотрю на нее. Она — мимо меня, через мое плечо, как будто кто-то стоит сзади. Мне кажется, что она сдерживает слезы.
Она переводит дух.
— Послушай, Китти, — говорит она более мягко, — мне очень жаль, что так получилось. Я просто попробовала объяснить тебе, что существуют разные вещи. Мне хотелось бы как-то помочь тебе, но я не знаю, как это сделать.
Больше я не могу с ней разговаривать. Внутри меня закипает ярость — незнакомая и пугающая. Мне хочется сделать большой прыжок и вцепиться в ее совершенную прическу, схватиться за ее профессиональный костюмчик и разорвать его на части, а потом трясти ее, трясти и трясти, из-за той ужасной вещи, которую она сделала. Не могу больше смотреть на нее. У меня дрожат руки.
— Думаю, теперь тебе пора идти, — говорит она, вставая и открывая дверь.
По лестнице я иду за ней молча. Внизу она отворяет пожарную дверь, и я выхожу. Покидая банк, вижу, как она подходит к мужчине с портфелем. Она говорит ему: «Мистер Вудалл», — и протягивает руку для приветствия. Она выглядит очень профессионально. Улыбка ее — широкая и доброжелательная, голос — теплый. И только два красных пятна на ее щеках говорят о том, что она, вероятно, слегка была выбита из колеи моим появлением.
Смотрю на нее и понимаю, что я была права.
Жму на звонок у двери Джеймса. Ключ у меня есть, но я хочу, чтобы он знал, что я иду.
Он открывает дверь так, как будто ждал меня все это время.
— Мы больше не сможем видеться с Джейком и Сьюзи, — говорю я. — У меня осталось только два брата.
Слезы вырываются наружу. Он ведет меня в спальню. Я ложусь прямо в одежде. Он снимает с меня туфли и накрывает меня одеялом. Потом долго держит за руку. Он не задает вопросов. Он никогда не задает вопросов. Просто держит меня за руку. Он хороший мужчина. Если б не я, он был бы замечательным мужем.
Следующие несколько дней никто не звонит. Я остаюсь у Джеймса и все плачу и плачу из-за малыша, которому не дали возможности родиться. Малыша, который мог бы стать моим, если уж им он был не нужен. Я все думаю и думаю о том, что это несправедливо. Ведь это так несправедливо! Иногда Джеймс приходит и спит со мной рядом. Иногда нет. Время от времени он приносит мне теплое питье, и я с жадностью на него набрасываюсь, пытаясь хоть как-то согреть себя внутри. Но это тепло кратковременно. Из той еды, что он приносит, я съедаю совсем немного и большую часть оставляю на тарелке.
— Скорее всего, у тебя грипп, — говорит он. — Может, показаться врачу?
— Да нет. Все само пройдет.
— Хорошо, — говорит он. — Но если будет продолжаться больше недели, ты должна обязательно сходить к врачу.
— Да, да, — соглашаюсь я.
Сьюзи не звонит, да и Джейк тоже не звонит, чтобы отчитать меня за то, что я ее так расстроила. Значит, она ему не сказала. Или сказала, но у него тоже чувство вины. В любом случае выходит, что я права.