— Я имею в виду того, вчерашнего ребенка. Откуда он?
Я не знаю, что сказать. Мне нужно было за все это время придумать какое-то объяснение, но мне это как-то не приходило в голову.
— Я нашла ее, — говорю я. — Это не мой ребенок.
— Где же ты ее нашла?
Я делаю глоток кофе, но все же ничего не могу придумать.
— В кроватке.
Меган кивает и, похоже, принимает такое объяснение.
— Многие дети лежат в кроватках или в колясках.
Я меняю тему:
— Твоя мама работает?
— Что это значит? — говорит она, смущенно поглядывая на меня.
— Ну, уходит она на работу? То есть ходит зарабатывать деньги?
Ее лицо проясняется.
— Она получает деньги. На почте получает.
— Ну а что с папой?
Лицо сразу мрачнеет.
— Нет у меня папы.
Я думаю о том, почему она так настойчиво отрицает существование папы.
— Может, у тебя есть другой папа? Отчим?
Она смотрит в сторону, и я понимаю, что моя догадка верна.
— Какая же ты дура! Он не считается.
— Тебе нужно расширять свой словарный запас, — говорю я. — «Дуру» можно заменить на «зануду».
— А я-то думала, что мы ехали на море, — говорит она.
Когда мы выходим, яркое утреннее солнце совсем закрыли тучи, а ветер так и не прекратился. Те самые темные тучи, которые казались такими далекими, когда мы были в поезде, теперь висят почти над головой. Я дрожу от резкого порыва ветра, пробравшего нас, как только мы вышли из кафе. Обеспокоенно смотрю на Меган, но она, кажется, и не чувствует ветра в своем новом пальтишке. У нее есть капюшон, так что если пойдет дождь, то ей он не страшен. Смотрю на свое легкое пальто. На мне юбка и колготки, это менее всего подходит для прогулки по пляжу.
— Куда идти? — спрашивает Меган.
— Не знаю.
— И как же мы туда доберемся?
Я неуверенно озираюсь.
— Пойдем спросим у кого-нибудь, — говорю я и иду обратно к кафе.
Когда мы вместе идем к морю, Меган берет меня за руку, и меня пронизывает ощущение счастья. Мне достаточно этого. Я могу так идти без конца. Мысль, четко оформившись, бьется у меня в мозгу. А что, если Маргарет никогда не была хорошей матерью? Все это время в моем сознании жил образ моей матери, доброй и заботливой, и я думала, что эта мать — Маргарет, но думала так ошибочно. Я ничего не знаю о Маргарет. Никогда с ней не встречалась.
Новая мысль прочно застревает в моем сознании. Возможно, Дина отказывалась подчиняться именно потому, что ее мать не понимала ее. А что, если отец был прав и нам всем было лучше без матери?
— Что, мы почти пришли? — спрашивает Меган.
Море виднеется прямо за низкой стеной в конце дороги.
— Да, — говорю я.
Мы переходим дорогу, и морской берег оказывается прямо перед нами. Несколько человек сидят на пляже за старательно установленными щитами, но для купания слишком холодно. Чайки парят на ветру, падают вниз и вновь взмывают вверх. На какую-то секунду я останавливаюсь и смотрю на них. Что-то такое есть в их пронзительных криках, что проникает прямо в меня, входит именно в то отверстие, что образовалось у меня внутри с тех пор, как умер Генри. Внутри меня пустота. Во мне ничего не осталось для создания ребенка: там, где следовало зародиться новой жизни, существует всего лишь пустое место.
Меган оглядывается по сторонам.
— Это здесь? — спрашивает она, и в ее голосе слышится разочарование.
Я смотрю на море.
— Вперед! — кричу я.
Тяну ее к ступенькам, ведущим к пляжу. Она слегка сопротивляется, но все-таки идет, и мы спрыгиваем в мягкий песок.
— Кто быстрее добежит до моря? — кричу я и бросаюсь вперед, увязая в сыпучем, вязком песке; ноги скользят назад при каждом шаге. Оборачиваюсь посмотреть, где же Меган, но она почти не отстает. Как только мы добираемся до спрессованного песка, она выбегает вперед, и мы мчимся к воде.
— Осторожно! — кричу я, когда большая волна разбивается о берег.
Я подхватываю Меган и поднимаю ее прямо над тем местом, которое моментально заливается прибывающей водой.
— Опусти меня! — кричит она, и я ставлю ее подальше от воды.
Она бежит обратно, прямо в море.
— Меган! — кричу я. — Ботинки!
Но уже слишком поздно. Она шлепает по пене и морским водорослям, дико хохочет, перепрыгивая через волны, склоняясь, поднимает обрывки водорослей.
— Посмотри, — говорит она. — Что это такое?
— Морские водоросли, — говорю я, смеясь.
— И для чего они?
Я качаю головой:
— Ни для чего. Просто так.
Она выходит из воды, таща за собой водоросли. Ее ботинки и джинсы снизу совсем промокли.
— Я немного промокла, — говорит она.
— Да, — говорю я. — Не расстраивайся. Можно будет еще что-нибудь купить из одежды.
Она смотрит на меня с изумлением, я и сама поражена смелостью собственной, такой расточительной идеи. Обычно я так себя не веду. Всегда отношусь к деньгам бережно.
Наклоняюсь за ракушкой и меняю тему.
— Посмотри. — Мы разглядываем ее вместе; маленький завиток прекрасной формы, совершенная по своей исключительной точности модель, ярко сверкающая после своего путешествия по морю.
Меган зачарована, она начинает поиск собственных сокровищ. Скоро их у нее полные горсти.
— Нам необходимо ведерко, — говорю я.
— Зачем это?
— Чтобы складывать ракушки. Давай поднимемся обратно на дорогу и посмотрим, нет ли вдоль берега магазинчиков.
Мы складываем свои ракушки в аккуратную кучку и вновь вступаем в противоборство с песком. Он набивается мне в туфли и оказывается на удивление холодным. Находим магазинчик и покупаем два ведерка и две лопатки — специальное предложение: 1 фунт 99 пенсов за набор. Когда мы выходим из магазина, я показываю на мороженое.
— А потом купим мороженое, — говорю я.
— Почему?
— Потому что у моря всегда покупают мороженое.
Порывистый ветер так и кружит вокруг нас, пока мы стоим, глядя в сторону моря.
Идем обратно, останавливаясь по пути, чтобы рассмотреть слои высохших водорослей, оставшихся на мели после предыдущего прилива, и подбирая новые ракушки. Ветер поднимает легкий песок в воздух, закручивает его и в неясном вихревом танце несется вокруг нас. Он быстро замирает и вдруг взлетает снова, колет и обжигает ноги.
Мы долго остаемся у воды, строим окруженный рвом замок, украшаем его ракушками, перо заменяет нам флаг, морские водоросли — траву; двустворчатые раковины — перекидной мост. Меган полностью поглощена работой, но когда поднимающийся прилив идет в атаку на наше создание, размывая все защитные укрепления, у нее начинается истерика.
— Нет! — кричит она, яростно копая, чтобы направить воду в другое русло.
Но море побеждает, сглаживая и холмики песка, и каналы между ними. Она стоит и смотрит на развалины. Она так светилась радостью, и вот вся живость моментально исчезла, и она опять кажется усталой и бледной. Поворачивается к морю спиной.
— Дурацкое море, — говорит она и направляется обратно к дороге.
Смотрю на песчаные дюны, тянущиеся вдоль берега, беру ее за руку, которая оказывается холодной и мокрой. Я дрожу уже довольно давно, но ей, казалось, все это время было не холодно.
— Посмотри, — говорю я, указывая на дюны. — Если мы туда дойдем, то сможем укрыться от ветра.
Кажется, дюны ее заинтересовали, и она подчиняется.
— А почему трава на берегу?
— Это песчаные дюны. Так всегда бывает, на них обычно растет трава. Думаю, потому они и дюны, что на них растет трава.
Как раз в тот момент, когда мы подходим к дюнам, блестящий солнечный луч прорезает тучи. От этого все становится заманчиво прекрасным. Мы находим в центре местечко пониже; здесь нам теплее и уютнее.
— Мы сможем построить другой замок? — спрашивает Меган.
Я качаю головой:
— Здесь слишком сыпучий песок.
— Нет, не сыпучий.
— Что ж, попробуй, — говорю я.
Какое-то время она медленно копает, накладывая песок в ведерко. Потом переворачивает ведерко вверх дном, стучит по нему лопаткой и поднимает. Песок струится вниз.
— Дурацкий песок, — говорит она и с силой пинает ведерко.
— Зато мы можем выкопать норку, — говорю я.
— И кто только захочет выкапывать дурацкую норку?
Если она скажет «дурацкий» еще раз, мне придется уйти. Делаю вдох, глотаю воздух и берусь за лопату.
— Давай я покажу тебе.
Начинаю копать, и когда она понимает, что норка может быть действительно большая и выкопать ее довольно просто, она присоединяется ко мне.
Какое-то время мы копаем, вытаскивая кусочки древесины, банки из-под кока-колы, ракушки, сухие водоросли, и раскладываем все это в отдельные кучки.
— Почему здесь деревяшки?
— Может, это от кораблей, которые утонули и разбились на части, а может, кто-то принес из дома, чтобы приготовить барбекю.
— Что такое барбекю?
Неужели она действительно не знает или только притворяется?
— Знаешь, это когда ты готовишь мясо, сосиски и всякие другие продукты вне дома.
Она кивает и продолжает копать. Через некоторое время она снимает пальтишко, а затем и ботинки с носками. Я раскладываю их на островках, освещенных изменчивым солнцем в надежде, что они подсохнут. Но проходит немного времени, и она валится от усталости.
— Мне очень жарко, — говорит она.
— Когда перестаешь копать, нужно надевать пальто, — говорю я. — Иначе тебе опять будет холодно.
Она смотрит на меня сбоку, и я вновь стараюсь понять, когда она говорит правду, а когда притворяется.
— Мне жарко, — опять говорит она. — Я думала, что мы будем есть мороженое.
— Хорошая мысль. Надевай ботинки с носками, и мы за ним отправимся.
— Не хочу идти. Я побуду здесь. Ты принеси.
— Тебе придется пойти со мной.
— Нет.
Ее решительность меня останавливает. Как будто она умеет разрушать логические связи в моем сознании, и это мешает мне ясно мыслить. И как же заставить ребенка делать то, чего он не хочет?
— Пожалуйста, — говорю я.