путь к чаше, но на широкие поиски ни у кого не было достаточно сил и средств. Аненербе начала поиск в 1943 году, когда нацисты оккупировали южную Францию, и закончила в 1944-м.
— Вы это всерьез?
Гость некоторое время пристально смотрел на него. Затем взял со стола книгу и показал Кузьме лицевую сторону обложки.
— Прочли?
Кузьма кивнул.
— Что-нибудь поняли?
— Почти ничего. Может перевод плохой?
— В оригинале она такая же. Вам не кажется странной эта история? — Радкевич положил книгу обратно. — Молодой, талантливый немец, которого одни исследователи называют жертвой нацизма, а другие — оберштурмбанфюрером СС (верно и то и другое), в самом начале тридцатых годов (заметим, идеология нацизма к этому времени уже устоялась) приезжает в южную Францию. Там он знакомится с самыми авторитетными исследователями истории катаров и вместе с ними тщательно и педантично исследует гроты и пещеры, где укрывались от инквизиции последние еретики. После чего пишет книгу, где ничего конкретного, но полно романтического тумана.
— Немцы в душе романтики.
— Когда речь идет о любви. Почему-то бюргер с пивным брюхом, из-за которого не видит собственных ног, мечтает о любви возвышенной и неземной. Но во всем остальном… Если бы машины, на которых мы ездим, делали романтики…
Кузьма согласно хмыкнул.
— Вот именно, в этом отношении скорее романтики мы. Немцы написали великолепные исторические исследования, вспомните хотя бы Момзена. И вдруг поэтический бред… Зачем поэту так тщательно исследовать гроты и пещеры? Ему достаточно воображения. Тут дело в другом. Отто Ран нашел, что искал, то есть следы реликвии, но написать об этом в открытую не смог — тайна партии. Но и скрыть своего восторга не сумел. Так появилась эта странная книга. Но нацисты даже ее не смогли ему простить. Поэтому в 1935 году Рана находят мертвым на горной вершине и в этом же году, заметьте, появляется Аненербе.
— И вы уверены, что нацисты нашли чашу?
Радкевич усмехнулся:
— Как вы думаете, почему они начали поиски, что подтверждено документально, только в 1943 году?
— Раньше было не до того.
— В какой-то мере. В 1939 году немцы повторили ошибку 1914 года, начав войну со всем человечеством. У них была самая лучшая в мире армия — это, нехотя, признают даже советские историки, не говоря уже о западных, и самое совершенное в мире оружие. Но, даже обладая ими, невозможно завоевать мир. Это стало ясно в 1943 — м, после Сталинграда и Курска, и они поняли, что спасет их только чудо. Под благовидным предлогом (а благовидный предлог найти не проблема) была оккупирована южная Франция, которой управлял маршал Петен…
— Это и было их «чудо-оружие»?
— Именно.
— А как же ракеты «фау», реактивные истребители?
— Никакое самое передовое оружие спасти нацизм не могло. Речь шла только о чуде.
— Считается, что это пропагандистский трюк Геббельса.
— Даже такой гений черного пиара, как Геббельс, не смог бы столь долго и уверенно твердить о «чудо-оружии». Мифы легко создавать победителям. Когда фронт разваливается, самая лучшая армия в мире бежит или целыми дивизиями сдается в плен, а перед глазами уже маячит призрак петли… Нужна уверенность в чуде, и у верхушки нацистов она была. Это отмечают в своих воспоминаниях все, кто был с ними рядом. Они нашли чашу.
— Но им она не помогла.
— Они никому не помогла выиграть войну, вспомните тех же катаров. Но нацистам хотелось верить. Ничего другого им не оставалось.
— Что было потом?
— Чаша хранилась в Берлине менее года. В 1945 году были уничтожены все документы и часть персонала Аненербе. Реликвии спрятали. Чашу, к примеру, поместили в свинцовый ящик и опустили в ледник Циллерталь в Тироле.
— Но, как я понимаю, Аненербе не прекратила существования? Слайс говорил, что до него на леднике погибли четверо, а потом и его двое…
— Все-таки рассказывал? — гость обдал Кузьму ледяным взглядом. Тот невольно поежился.
— Только то, что я сказал. А чаше, к примеру, ни слова, о вас — тоже. Только «реликвия», «серьезные люди» и «хрен им теперь будет, а не реликвия!».
— Похоже на Слайса, — кивнул Радкевич. — Насчет «хрена» мы еще посмотрим, а что касается Аненербе, то она жива, и тайны свои охраняет. Деньги, что от нацистов остались, есть, теперь это практически семейное предприятие. Так денег больше, и тайна крепче. Их мало, но вы видели какие…
— А почему они сами чашу в леднике не нашли?
— Трудно сказать. Может, просто людей мало для поиска. Может, специалиста не было, который смог бы точно рассчитать, куда ледник со временем свинцовый ящик вынесет. Может, считали, что так надежнее. Суть в другом: я дал Слайсу деньги, карты ледника с расчетами, пообещал еще много денег, а он обманул всех.
— Почему?
— Раз вы прочли эту книгу, — кивнул гость в сторону стола, — то должны знать, что это не просто антикварный предмет. Из-за нее когда-то чуть ли не всю страну сожгли. Думаю, у Слайса произошел сдвиг в сознании. Такое нередко бывает с владельцами древних вещей и старателями, что ищут драгоценные камни. Заполучив желанное, они потом ни за что на свете с ним не расстанутся.
— А вам, простите, она зачем? В коллекцию? Суперраритет, уникум, которого нет ни у кого? Даже у папы Римского в Ватикане всего только копия с копии…
Радкевич обдал собеседника ледяным взором, но в этот раз Кузьма спокойно встретил его взгляд. И гость опустил глаза.
— У меня есть еще визитка, — Радкевич достал из кармана и положил перед Кузьмой плотный белый прямоугольник. — Магистр восточноевропейской ложи ордена розенкрейцеров. И если вы так начитаны, то знаете, что розенкрейцеры имеют полное право на эту реликвию, как духовные наследники катаров или альбигойцев, полностью уничтоженных шесть веков назад.
— Восточноевропейские розенкрейцеры? — Кузьма не скрыл своего удивления. — Я читал о немецких и голландских…
— Наша ложа организовалась недавно, — сухо отозвался гость.
— Я никогда не слышал, чтобы розенкрейцеры заявляли свои претензии на чашу, — задумчиво продолжил Кузьма. — Если говорить о правах, то заявить их может монастырь Сан-Хуан де ла Пенья в Испании, где чаша была с 713 года.
— Испанцы отдали ее катарам в 1134 году, спасая от нашествия арабов, — раздраженно заметил Радкевич, которому явно не понравился поворот разговора. — И никогда не требовали назад, таких фактов история не зафиксировала. Поэтому, когда папа Бенедикт XII потребовал от короля Арагона отправить чашу в Ватикан, они послали копию. Не потому, что хотели перехитрить папу, а потому, что настоящей у них давно не было. Копию, как вы знаете, случайно разбили в Ватикане в 1744 году. Чаша по праву принадлежала катарам, которые называли себя Добрыми Людьми, а всех Добрых Людей в течение века после падения Монсегюра извели вчистую. Это выморочное имущество, и по законам практически всех стран Европы принадлежит тому, кто его найдет.
— И почему бы в таком случае не восточноевропейским розенкрейцерам? — сощурился Кузьма. — Позвольте, я выскажу предположение. Есть группа людей, стремительно и непонятно для Старого Света разбогатевшая в последние годы. Эти люди не хотят жить в странах, где родились, выросли и заработали свои миллионы. Интегрироваться в светскую жизнь Европы они не могут: здесь с подозрением относятся к новоявленным богачам с сомнительного происхождения состояниями. И тут такая блестящая идея — розенкрейцерство, многовековое духовное движение, уважаемые в Европе люди. Но на новых розенкрейцеров в Старом Свете смотрят настороженно. И тут у них — чаша! Ради такой святыни забудут все, короли будут стоять в очереди, чтобы позволили хотя бы взглянуть и (великая милость!) прикоснуться! Гениальный ход! Вы придумали?
— Я сегодня уже говорил, что вы непростой парень, — задумчиво проговорил гость. — Жаль, что судьба не свела нас раньше. Торговаться вы умеете бесподобно. Что ж, откроем карты. Братья ордена собрали на благое дело шесть миллионов долларов. Один попал к Слайсу, его уже не вернуть. Осталось пять. Хотите, переведем в любой банк по вашему выбору, хотите — наличными в течение двух дней.
— А почему Слайсу — шесть, а мне только пять? — в глазах Кузьмы прыгали искорки, но Радкевич в эту минуту не смотрел ему в глаза.
— Слайс все-таки искал ее. Рисковал жизнью.
— А я? — Кузьма выразительно показал на дырку в стене. — И вы ведь не думаете, что чаша лежит у меня в столе?
— Не думаю, — гость бросил на него быстрый взгляд. — Если бы так, разговор получился другой. Или вообще никакого. Но вы знаете, что она где-то здесь. И вы уже ищите ее. Иначе, зачем все эти чтения? — Радкевич двумя пальцами приподнял книгу. — Вы найдете ее, как нашли деньги Слайса. Он что-то сказал вам, не мог не сказать. Он знал, что у него нет времени и искал, кому ее передать. Вы вспомните, не можете не вспомнить. А, вспомнив, найдете. Я неплохо разбираюсь в людях, Кузьма Иванович, иначе не был тем, кто я есть. И поэтому не буду спорить о цене. Я нанимал Слайса, мне и платить. Шесть миллионов. Договорились?
Кузьма некоторое время молчал, не зная, что ответить. Наконец, спросил хрипло:
— Знать бы хоть, как она выглядит.
— В книгах есть описание. Чаша, выточенная из цельного куска зеленого минерала, то ли изумруда, то ли вулканического стекла, размером с половинку большого апельсина. Я видел копию в Ватикане, — гость рассеянным взглядом обвел комнату и вдруг оживился: — Вон, у вас в шкафу очень похожие! Я знаю этот набор, — тонкие губы его тронула легкая улыбка. — Когда-то, давным-давно, и у меня был такой. Знали бы ты тогда на советском стекольном заводе, копию чего они делают…
— Могу уступить. Недорого. Шесть штук за десять процентов объявленной цены…
Однако гость шутки не принял. Встал, взял свою визитку и на обратной стороне вывел «6 000 000 $».
— Это, чтобы вы не забыли, — пояснил. — Меня можно найти в президентском номере отеля «Столица». Звоните в любое время. Но поторопитесь. Завтра утром я уезжаю. И тогда к вам придут другие…