Ракоци предпочел не ответить на этот вопрос, что меня не удивило. Он относился к типу людей, которые никогда не признают свои ошибки. Молча он взял в руки факел, кивнул нам и скользнул в боковой проход, ведущий к лестнице. Сверху слышались скрипка и гул голосов, которые становились все громче, и незадолго до конца лестницы Ракоци распрощался с нами, сказав: «Я со своими людьми буду охранять вас из тени». Он исчез, бесшумно, как леопард.
— Наверное, он не получил приглашения, — сказала я в шутку. На самом деле от мысли о том, что в каждом темном углу стояли люди Ракоци и наблюдали за нами, у меня волосы вставали дыбом.
— Да нет, разумеется, он приглашен. Но он, скорее всего, не хочет расставаться со шпагой, а в бальном зале это запрещено. — Гидеон изучающе осмотрел меня. — На твоем платье не осталось паутины?
Я возмущенно глянула на него.
— Нет. Но, может быть, в твоих мозгах, — сказала я, протиснулась мимо него и осторожно открыла дверь.
Я переживала, получится ли у нас незаметно зайти в фойе, но, оказавшись в шуме и толкотне, царивших в бальном зале, спросила себя, зачем вообще нужны были эти сложности с подвалом. Скорее всего, просто по привычке. Мы спокойно могли прыгнуть прямо сюда — никто и не заметил бы.
Жилище лорда и леди Пимплботтом было действительно великолепным — тут мой друг Джеймс ни капельки не преувеличил. Под камчатными обоями, лепными украшениями, картинами и покрытым фресками и украшенным хрустальными люстрами потолком мою старую школу нельзя было узнать. Полы были сделаны мозаикой и покрыты толстыми коврами, и по дороге на второй этаж мне показалось, что коридоров и лестниц было больше, чем в моем времени.
К тому же было тесно. Тесно и шумно. В наше время вечеринку закрыли бы из-за переполненности, или соседи пожаловались бы на Пимплботтомов за нарушение ночной тишины. А это были пока только фойе и коридоры. Бальный зал оказался еще круче. Он занимал половину второго этажа и был набит битком. Гости стояли группками или образовывали длинные ряды в танце. Зал гудел голосами и смехом, как пчелиный улей, причем это сравнение мне показалось даже недостаточным, поскольку громкость достигала приблизительно уровня шума взлетающего самолета в Хитроу. В конечном итоге, все четыреста человек должны были перекрикивать друг друга, а оркестр из двадцати музыкантов, расположившийся на балконе, пытался перекрыть их всех. Все это было освещено таким количеством свечей, что я непроизвольно оглянулась в поисках огнетушителя. Короче говоря, разница между балом и суаре у Бромптонов, была примерно такая же, как между ночным клубом и чаепитием у бабушки Мэдди, и я вдруг поняла, откуда взялось выражение «шумный бал».
Наше появление не вызвало особого внимания, поскольку постоянно кто-то входил и выходил. Но все-таки некоторые с любопытством повернулись к нам, и Гидеон сжал мою руку чуть сильнее. Я почувствовала, что меня рассматривают с ног до головы, и мне страшно захотелось еще раз глянуть на себя в зеркало — не осталась ли действительно паутина на моем платье.
— Все в порядке, — сказал Гидеон. — Ты изумительно выглядишь.
Я смущенно откашлялась. Гидеон ухмыльнулся, глядя на меня сверху.
— Ты готова?
— Я готова, если ты готов, — ответила я, не раздумывая. Эти слова вырвались у меня, и на короткий момент я вспомнила, как мы радовались, прежде чем он меня мерзко предал. Хотя так много радости тоже не было.
Несколько девушек начали шептаться, когда мы проходили мимо них, я только не знала — то ли мое платье так понравилось, то ли Гидеон. Я старалась держаться прямо, как только могла. Парик был на удивление хорошо сбалансирован, он не доставлял проблем при любом движении головы, хотя по весу его наверняка можно было сравнить с кувшинами для воды, которые женщины в Африке носят на голове.
Пока мы пересекали зал, я оглядывалась в поисках Джеймса. Этот бал устраивали его родители, значит, он тоже должен быть где-нибудь поблизости, не так ли? Гидеон, который был на голову выше большинства гостей, быстро нашел графа Сен-Жермена. Тот стоял неповторимо элегантно на одном из узеньких балкончиков и разговаривал с невысоким, пестро разодетым мужчиной, который мне показался смутно знакомым. Недолго думая, я присела в глубоком реверансе, о чем пожалела в следующий же момент, вспомнив, как в прошлую встречу граф Сен-Жермен мягким голосом разбил мое сердце на тысячи крохотных осколков.
— Мои дорогие дети, вы пунктуальны вплоть до минуты, — сказал граф и махнул, чтобы мы подошли поближе. Мне он милостиво кивнул (наверное, оказал честь, если вспомнить, что я как женщина была одарена коэффициентом интеллекта, хватающим как раз, чтобы пройти от балконной двери до ближайшей свечки). Зато Гидеона он сердечно обнял.
— Что скажете, Алеотт? Вы узнаете в чертах этого красивого молодого человека что-либо от меня?
Одетый как попугай мужчина с улыбкой покачал головой. Его узкое длинное лицо было не только напудрено, нет, он еще наложил на щеки румяна — как клоун!
— Я нахожу, что в осанке есть определенное сходство.
— Да и как можно сравнить это юное лицо с моим стариковским? — Граф скривил в самоиронии губы. — Годы не пожалели мои черты, иногда я сам себя не узнаю в зеркале. — Он обмахнулся носовым платком. — Кстати, позвольте представить: почтенный Альберт Алеотт, в настоящее время — Первый секретарь ложи.
— Мы уже встречались при различных обстоятельствах в Темпле, — сказал Гидеон, слегка поклонившись.
— А да, правильно, — улыбнулся граф.
Теперь и я знала, почему «попугай» мне показался знакомым. Он встречал нас в Темпле при первом визите к графу и предоставил нам карету до дома лорда Бромптона.
— Вы, к сожалению, пропустили прибытие герцогской пары, — сказал он. — Прическа Ее Светлости вызвала у многих зависть. Боюсь, что с завтрашнего дня у лондонских парикмахеров не будет отбоя от заказов.
— Герцогиня действительно прекрасна! Жаль, что она считает, что должна вмешиваться в мужские дела и политику. Алеотт, можно позаботиться о том, чтобы вновь прибывшие получили что-нибудь из напитков? — Как обычно, граф говорил тихо и мягко, но несмотря на окружающий нас шум весьма отчетливо. Меня охватил озноб, и причиной этому был наверняка не холодный ночной сквозняк из балконной двери.
— Разумеется! — Первый секретарь услужливостью напомнил мне мистера Марли. — Белое вино? Я мигом вернусь.
Черт. Никакого пунша.
Граф подождал, пока Алеотт исчезнет в зале, затем опустил руку в карман и достал оттуда запечатанное письмо, которое передал Гидеону.
— Это письмо твоему Главному магистру. В нем подробности нашей следующей встречи.
Гидеон спрятал письмо и в ответ передал графу другой запечатанный конверт.
— Здесь находится подробный отчет о событиях прошедших дней. Вас наверняка обрадует услышать, что кровь Илэйн Бэргли и леди Тилни в настоящий момент внесены в хронограф.
Я вздрогнула. Леди Тилни? Как это он умудрился? В нашу последнюю встречу мне не показалось, что она когда-нибудь добровольно отдаст свою кровь. Я искоса с недоверием взглянула на Гидеона. Не насильно же он взял у нее кровь? В моей голове мелькнула картинка, как она отчаянно швыряет в него вязаным поросенком.
Граф похлопал его по плечу.
— Таким образом, не хватает лишь Сапфира и Черного Турмалина. — Он оперся на трость, но в этом жесте не было ничего от дряхлости. Наоборот, он производил чрезвычайно властное впечатление. — О, если бы он знал, как мы близки к тому, чтобы изменить мир!
Он кивнул в сторону зала, на другой стороне которого я увидела лорда Аластера из Флорентийского Альянса, как и в прошлый раз, всего увешанного украшениями. Сверкание камней в его многочисленных кольцах было видно и на расстоянии. Сверкали и его глаза — ледяные и наполненные ненавистью — даже на этом расстоянии. Позади него угрожающе высилась фигура в черном, но в этот раз я не сделала ошибки, приняв ее за одного из гостей. Это был призрак, сопровождающий лорда Аластера, как маленький Роберт сопровождает доктора Уайта. Когда он меня заметил, губы его задвигались, и я обрадовалась, что не могла слышать его ругательства. Вполне достаточно, что он являлся в моих снах.
— Стоит там и мечтает проткнуть меня шпагой, — сказал граф и выглядел при этом почти довольным. — Он действительно не думает ни о чем другом уже много дней. Ему даже удалось пронести контрабандой шпагу в этот зал. — Он потер подбородок. — Поэтому он не танцует и даже не садится, а стоит, застыв, как оловянный солдатик, и ждет удобного случая.
— А мне нельзя было взять шпагу с собой, — сказал Гидеон укоризненно.
— Не волнуйся, мой мальчик, Ракоци и его люди не спустят с Аластера глаз. Предоставим храбрым куруцци проливать сегодня кровь.
Я снова взглянула на лорда Аластера и одетого в черное призрака, который сейчас кровожадно махал мечом в мою сторону.
— Но он же не станет… перед всеми гостями… я имею в виду… в восемнадцатом веке же тоже нельзя было безнаказанно убивать? — Я сглотнула. — Лорд Аластер не станет рисковать тем, что окажется из-за вас на виселице, или?
Тяжелые веки на мгновение скрыли глаза графа, как будто он сосредоточился на мыслях противника.
— Нет, для этого он слишком хитер, — сказал он медленно. — Но он знает, что у него будет не так много удобных моментов, чтобы встретить вас обоих одновременно. Он не станет упускать один из них. Поскольку я сказал тому, кого считаю предателем — и только ему! — в какое время вы — невооруженные и в одиночестве — будете возвращаться в подвал для обратного прыжка, увидим, что произойдет…
— Э-э-э… — произнесла я. — Но…
Граф поднял руку.
— Не волнуйся, дитя! Предатель не знает, что Ракоци и его люди не спускают с вас глаз. Аластеру видится совершенное убийство: трупы практически растворяются в воздухе. — Он засмеялся. — Со мной это, конечно, не сработает, поэтому для меня он запланировал другую смерть.
Ну, отлично. Едва я успела переварить полученную информацию, что мы, так сказать, объявлены дичью, на которую можно охотиться, что мое отношение к балу вообще и в частности не слишком изменило, вернулся пестрый секретарь — я успела забыть его имя — с двумя бокалами белого вина. За ним следовал еще один старый знакомый — толстяк лорд Бромптон. Он чрезмерно радовался нашей встрече и целовал мне руку чаще, чем разрешали приличия.