Гидеон направился со мной к зеленому дивану в центре комнаты и усадил рядом.
— Я бы хотел знать об этом раньше, — сказал он огорченно. — Тогда я сумел бы тебя предупредить. Тебе холодно? У тебя стучат зубы.
Я покачала головой, прислонилась к нему и закрыла глаза. На какой-то момент мне захотелось, чтобы время остановилось, здесь, в 1953 году, на зеленом диване, где не было ни проблем, ни вопросов, ни лжи, — только Гидеон и его утешительная близость, которая окутывала меня. Но, к сожалению, мои желания не имели обыкновения сбываться, что показал мой горький опыт. Я открыла глаза и посмотрела искоса на Гидеона.
— Ты был прав, — сказала я жалобно. — Это, пожалуй, единственное место, где они не могут нам помешать. Но у тебя будут неприятности.
— Наверняка, — улыбнулся слегка Гидеон. — Прежде всего потому, что я Марли… ну… скажем, не слишком мягко помешал вырвать у меня из рук хронограф. — Его улыбка на короткое мгновение стала жесткой. — Операция Черный Турмалин и Сапфир должна будет пройти в другое время. Хотя сейчас у меня еще больше вопросов к Люси и Полу, и встреча с ними была бы самым правильным поступком в настоящий момент.
Я подумала о нашей последней встрече с Люси и Полом у леди Тилни, и мои зубы громко застучали, когда я вспомнила, как Люси на меня смотрела и шептала мое имя. Господи, я же ни о чем не догадывалась!
— Если Люси и Пол — мои родители, значит мы… мы с тобой родственники? — спросила я.
Гидеон опять улыбнулся.
— Я тоже в первую очередь об этом подумал, — сказал он. — Но Фальк и Пол для меня кузены третьей или даже четвертой степени. Они происходят от одного, а я от другого близнеца из пары Карнеолов.
У меня в мозгах снова закрутились шестеренки, цепляясь одна за другую. Внезапно в горле у меня возник комок.
— Перед тем как он заболел, папа вечерами всегда пел для нас и играл на гитаре. Мы очень это любили, Ник и я, — сказала я тихо. — Он всегда говорил, что я наследовала его музыкальные способности. При этом он не был даже моим родственником. Темные волосы у меня — от Пола.
Я сглотнула. Гидеон молчал, на его лице было сочувствие.
— Если Люси мне вовсе не кузина, а мать, тогда моя мама — моя двоюродная бабушка, — продолжила я. — А моя бабушка в действительности — моя прабабушка. И дедушка — вовсе не мой дедушка, а дядя Гарри! — Последнее было уже слишком. Я стала безудержно плакать. — Я терпеть не могу дядю Гарри! Я не хочу, чтобы он был моим дедушкой! И я не хочу, чтобы Каролина и Ник перестали быть моими сестрой и братом. Я их так люблю!
Гидеон позволил мне какое-то время поплакать, а потом стал гладить мои волосы и успокаивающе бормотать:
— Ну, хорошо, хорошо, Гвенни. Сейчас это не имеет значения. Они ведь остались теми же людьми, неважно, какие родственные связи между вами.
Но я безутешно всхлипывала, не замечая, что Гидеон мягко тянет меня к себе. Он обнял меня обеими руками и крепко прижал.
— Они должны были мне сказать, — с трудом выговорила я. Футболка Гидеона стала мокрой от моих слез. — Мама… должна была мне рассказать.
— Может быть, она когда-нибудь и рассказала бы. Но стань на ее место. Она любит тебя — и поэтому точно знала, что правда причинит тебе боль. Она, скорее всего, просто не решилась. — Гидеон гладил меня по спине. — Это должно было быть ужасным для всех, а для Люси и Пола особенно.
У меня опять потекли слезы.
— Но почему они меня оставили? Хранители никогда бы меня не обидели. Почему они просто не поговорили с ними?
Гидеон ответил не сразу.
— Я знаю, что они пытались, — сказал он медленно. — Наверное, тогда, когда Люси поняла, что беременна, и им стало ясно, что ты станешь Рубином. — Он откашлялся. — Но тогда у них не было еще доказательств их теории о планах графа. Их рассказы были сочтены детскими фантазиями, которые должны были оправдать неразрешенные путешествия во времени. Об этом можно прочитать в Хрониках. Особенно дед Марли возмущался по поводу их обвинений. Он писал, что Люси и Пол запачкали светлую память о графе.
— Но мой… дедушка! — Мой разум отказывался думать о Лукасе иначе, кроме как о моем дедушке. — Он-то все знал и точно верил Люси и Полу! Почему он не помешал их побегу?
— Не знаю, — Гидеон пожал мокрыми от наплаканных слез плечами. — Без доказательств даже он не мог что-то серьезное предпринять. Он не мог рисковать своим положением во Внутреннем Круге. И кто знает, мог ли он доверять всем Хранителям. Мы не можем исключить вероятность того, что и в настоящем мог быть кто-то, кто был в курсе настоящих планов графа.
Кто-то, кто, в конечном итоге, даже убил моего дедушку. Я покачала головой. Для меня все это было слишком много, но Гидеон еще не закончил.
— Какова бы ни была причина — может, твой дедушка даже поддержал идею послать Люси и Пола в прошлое с хронографом.
Я шмыгнула носом.
— Они могли взять меня с собой, — сказала я. — Еще до моего рождения!
— Чтобы родить тебя в 1912 году и растить под вымышленным именем? Незадолго до первой мировой? — Он покачал головой. — Кто бы взял тебя, если бы с ними что-нибудь случилось? Кто бы заботился о тебе? — Он погладил меня по волосам. — Я даже приблизительно не могу себе представить, как должно быть больно узнать такое о себе, Гвен. Но я могу понять Люси и Пола. Они могли положиться на твою маму, в ее лице у них был тот человек, который будет тебя любить, как собственную дочь, и воспитает в безопасных условиях.
Я кусала нижнюю губу.
— Не знаю. — Я села, совершенно обессилев. — Я вообще уже ничего не знаю. Я хотела бы повернуть время назад — пару недель пусть я не была самой счастливой девушкой в мире, но была… нормальной. Не путешественницей во времени. Не бессмертной! И уж точно — не дочерью двух подростков, живущих в 1912 году.
Гидеон улыбнулся мне.
— Да, но посмотри — есть парочка и положительных изменений. — Он провел бережно большим пальцем у меня под глазами, наверное, для того чтобы вытереть огромные лужи, полные туши для ресниц. — Я считаю, ты очень смелая. И… и я люблю тебя!
Его слова растворили тупую боль у меня в груди. Я обняла его за шею.
— Можешь повторить? А потом поцеловать меня? Так, чтобы я забыла обо всем остальном?
Гидеон опустил взгляд от моих глаз до губ.
— Я попытаюсь, — пробормотал он.
Его попытки были успешны. Если можно так сказать. Я, например, не возражала бы против того, чтобы провести так весь остаток дня и, может даже, всю мою жизнь — в его объятиях на зеленом диване в 1953 году. Но в какой-то момент он немного отстранился от меня, оперся на локти и посмотрел сверху вниз.
— Я думаю, нам лучше остановиться, иначе я за себя не ручаюсь, — сказал он, с трудом дыша.
Я ничего не сказала. Почему он должен чувствовать себя иначе, чем я? Разве что я вряд ли бы сумела остановиться. Я подумала, не стоит ли мне по этому поводу обидеться. Но долго размышлять на эту тему я не смогла, потому что Гидеон глянул на часы и подскочил как ужаленный.
— Э-э-э… Гвен, — сказал он торопливо. — Время почти вышло. Тебе нужно что-то сделать с прической — скорее всего, они уже собрались в кружок вокруг хронографа, чтобы встретить нас, когда мы вернемся.
Я вздохнула.
— О боже, — сказала я несчастным голосом. — Но нам еще нужно обсудить, что будет дальше.
Гидеон нахмурил лоб.
— Им придется отложить операцию, а может, мне удастся их уговорить отправить меня на оставшиеся два часа в 1912 год. Нам необходимо поговорить с Люси и Полом, причем срочно!
— Мы можем сегодня вечером вместе отправиться к ним, — сказала я, хотя мысль об этом вызывала у меня тошноту. Приятно с вами познакомиться, мама и папа.
— Забудь об этом, Гвен. Они никогда не пустят тебя со мной в 1912 год, разве что граф даст недвусмысленное распоряжение.
Гидеон протянул мне руку, помог подняться на ноги и неловко попытался разгладить волосы, которые он сам же и спутал.
— Как хорошо, что у меня дома случайно есть собственный хронограф, — сказала я, так небрежно, как только могла. — Который, кстати, прекрасно работает.
Гидеон уставился на меня.
— Что?!
— Да перестань. Ты знал — иначе как я могла встречаться с Лукасом?
Я положила руку на живот, где как раз возникло чувство, будто я катаюсь на карусели.
— Я думал, ты нашла какой-то способ встречаться с ним во время элапсации…
Гидеон растворился в воздухе. Я последовала за ним через несколько секунд, успев пару раз пригладить волосы.
Я была уверена, что когда мы вернемся, в комнате будет полно Хранителей, рассерженных самодеятельностью Гидеона (тайно я надеялась увидеть мистера Марли с синяком под глазом, стоящего в углу и настаивающего, чтобы на Гидеона надели наручники), но на самом деле меня встретила тишина. В комнате были только Фальк де Вилльер и мама. Она сидела на стуле и мяла руки. Это была жалкая картина. Она посмотрела на меня заплаканными глазами. На щеках были размытые пятна от туши для ресниц и теней для век.
— А вот и вы, — сказал Фальк. Его голос и выражение лица были нейтральными, но я не исключала, что под этим спокойным фасадом клокотал гнев. Его волчьи янтарные глаза странно блестели.
Гидеон, стоявший рядом со мной, непроизвольно выпрямился и поднял подбородок, готовясь получить головомойку. Я быстро схватила его за руку.
— Он не виноват, это я не хотела одна элапсировать, — зачастила я. — Гидеон не специально нарушил план…
— Всё хорошо, Гвендолин. — Фальк устало улыбнулся. — Сейчас многое идет не по плану. — Он потер лоб и искоса бросил взгляд на маму. — Нам очень жаль, что ты услышала наш разговор сегодня днем… что ты таким образом узнала… Мы совершенно не хотели такого… — Он опять посмотрел на маму. — Такую важную информацию следовало бы преподнести намного бережнее.
Мама молчала и изо всех сил старалась сдержать слезы. Гидеон сжал мою руку.
Фальк вздохнул.
— Я думаю, Грейс и тебе — вам есть, что сказать друг другу. Мы оставим вас одних, — сказал он. — Перед дверью стоит адепт, он отведет вас наверх, когда вы закончите. Ты идешь, Гидеон?