– И чесноку не ест! – шепнула Вероника, все еще объятая своими суеверными думами.
Понял ли граф по-русски, осталось неизвестным, но ответ у него нашелся:
– Я многим обделен, господа. Кожа моя весьма ранима, десны, как изволите видеть, истончены… Я не могу выходить на улицу, когда светит солнце, не могу есть острого и кислого, внешность моя отпугивает людей, и я не имею возможности показаться в обществе. Сами судите, можно ли назвать такое существование полноценной жизнью.
Сегодня граф против обыкновения был многословен и громок – как монах, только что избавившийся от обета молчания и спешивший выговориться. Максимов хотел сказать в ответ что-нибудь чесночно-едкое, но сдержался. С того момента, когда открылась правда и оказалось, что Ингерас – никакой не посланец ада, его демонический ореол стал понемногу развеиваться. Максимова обуревала досада: ведь чуть было не поверил в инфернальность этого убогого калеки! Вследствие досады и рвались сейчас с языка обидные для графа слова. Произносить их, однако, не следовало. Не по-джентльменски это – ерничать над болезным…
Максимов вырвался вперед и опередил всех шага на три. Анита с Вероникой и графом Ингерасом очутились позади него в темноте, казавшейся особенно густой из-за того, что перед ними маячил источник света. Второпях граф споткнулся о выбоину в полу, едва не упал и звучно выругался.
Кровавые крапины меж тем редели – то ли рана была не слишком глубокой, то ли человек пытался на ходу зажать ее. Анита уже начала тревожиться: не оборвется ли цепочка в самый неподходящий миг? Но вот перед Максимовым, который шел впереди с подсвечником, как Прометей с факелом, возникла дверь. Она вела в комнату, расположенную в башне замка, под кабинетом графа.
– Чьи это апартаменты? – спросил Максимов негромко.
– Йонуца, – отозвался граф еще тише. – Я поселил его так, чтобы он всегда был недалеко от меня.
– Не желал бы я такого соседства… Нелли, подержи! – Максимов передал супруге подсвечник и вооружился револьвером.
Не консультируясь более с графом, он с силой ударил в дверь плечом. Она была не заперта и распахнулась сразу, ударившись ручкой о стену. Максимов шагнул в комнату, Анита прошмыгнула за ним и подняла подсвечник на вытянутой руке. Отблески огня запрыгали в углах тесной, аскетически обставленной каморки. Из мебели здесь были только деревянная лежанка, застеленная суконным одеялом, стол на одной ножке и пара табуретов. Да еще шифоньер у окна, выходившего на северную сторону замка. Как видно, Йонуц не привык к роскоши, довольствовался малым.
– Никого!.. – выдохнула Анита разочарованно, а Вероника за ее спиной прошуршала:
– Глядите! Кровь…
Бурых крапин в комнате было куда больше, чем снаружи, а в одном месте, возле стола, образовалась целая лужица. Здесь же валялись перепачканные ржаво-красным льняные лоскуты. На столе стояла склянка с чем-то коричневым. Анита поставила подсвечник на столешницу, вынула из склянки пробку, осторожно понюхала содержимое.
– Пахнет йодом.
Граф взял у нее склянку, смочил жидкостью один из лоскутов.
– Это и есть йод. Вернее сказать, его раствор. Препарат, разработанный Люголем. Его используют для дезинфекции ран.
– Крепко же ты приложила этого горбуна! – восхитился Максимов, с любовью глядя на Аниту.
– Думаешь, это он был в склепе?
– А кто же? Я видел… то есть слышал… как он вернулся днем из поездки. И зачем-то сразу полез в склеп. У этого уродца не все дома… он в деревенской харчевне набросился на Веронику!
При упоминании об этом Вероника насупилась.
– А и правда, ваше сиятельство, – повернулась Анита к молчавшему Ингерасу, – вы рассказали нам обо всех, а о нем – ни слова. Кто такой этот Ионуц?
– Валашский крестьянин, – произнес граф медленно, словно вспоминал нечто далекое. – Поселился у меня из тех же соображений, что и остальные. Дефектов у него предостаточно: горб, врожденная немота, а еще… – заминка, быстрый взгляд на Веронику, – повышенное сексуальное влечение. У него – одна из редчайших разновидностей хореи. Все дело в наследственных изменениях головного мозга…
– Я же говорю: с головой у него не все в порядке! – Максимов подошел к окну, раскрыл его, выглянул наружу. – Нет, ушел он не этим путем…
– Ему не было необходимости прыгать в окно, – заметила Анита. – Он перевязал рану и вышел через дверь.
– Где же он теперь?
– Не знаю. Возможно, уже покинул замок.
– Тогда его надо догнать! – Максимов схватил со стола подсвечник, свеча в котором уже догорала. – Скорее на улицу!
– Вы правы, – согласился граф. – Я не верю, что Йонуц причастен к каким-то преступлениям, но найти его надо как можно быстрее. Он ранен, ему, вероятно, требуется помощь…
Гуськом направились к выходу. Покуда спускались с башни и шли через нижний зал, граф комментировал:
– Йонуц – мой самый преданный слуга, я не раз убеждался в его надежности. Однажды он спас мне жизнь. Мы ехали через лес к замку, и на упряжку напала стая волков. Их здесь много, я уже говорил. Они загрызли лошадей, но Йонуц… у него неимоверная силища… он выворотил с корнем небольшое дерево и разогнал всю стаю!
– Былинный богатырь! – усмехнулся Максимов. – Илья Муромец!
– Он служит у меня уже три года. Некоторые люди в замке в знак признательности берут на себя некоторые обязанности. Нова-Лингу стряпает, Вэнь Юн – отличный сторож… Но Йонуц – самый незаменимый. Он у меня и за кучера, и за телохранителя, и за лаборанта, когда нужно провести какой-нибудь эксперимент.
– Тогда неудивительно, почему вы с ним так носитесь. Прощаете ему все на свете… Может, и убийство простите?
– Он никого не убивал! – выкрикнул граф, все-таки выведенный из себя неверием Максимова. – Зачем ему понадобилось обескровливать труп? У него нет моей болезни.
– Да, это ставит в тупик, – призналась Анита. – В среднем в человеке чуть больше галлона крови. Это же сколько потребуется времени, чтобы всю ее слить через маленькие надрезы?
– Не менее часа, – ответил граф.
– У вашего Квазимодо была бездна времени! – упорствовал Максимов. – Целая ночь. Он будто бы увез египтянина в деревню, а на самом деле никуда не ездил. Тюкнул его чем-нибудь по голове, оглушил, а после перетащил к себе в каморку или в тот же подвал и там выцедил из него всю кровь. Раз он подрабатывал у вас ассистентом при медицинских опытах, стало быть, имел доступ к нужным инструментам.
– Но зачем ему это понадобилось? И что он сделал с галлоном крови?!
Максимов не мог ответить на эти вопросы. Язык чесался сказать графу об услышанном от трактирщика рассказе про мавра, найденного деревенскими мужиками в таком же обескровленном виде. Получалось, что египтянин стал не первой жертвой Йонуца. Но графу не следовало знать, что Максимов тайным способом выбирался за пределы замка.
Выбежали на улицу. Порыв ветра мигом задул свечу, и мрак, всесильный, всеобъемлющий, опрокинулся на людей, ослепил и как будто парализовал их. Они остановились. Сразу расхотелось куда-то бежать и кого-то искать. Да и как найдешь в такой темени? А тут еще и стужа заползла под легкие одежды, ледяным языком прошлась по коже.
– Горе тому, кто пустится в путь в такую пору, – глухо промолвил граф Ингерас. – В нынешнем году зима аномальная, я не слышал, чтобы в этих краях выпадало столько снега.
Помолчали. Выла метель, да стучали зубы Вероники – других звуков не было.
– Алекс, посмотри, на месте ли лошади! – сообразила Анита.
Максимов кинулся к конюшне. Снег залеплял глаза, у дверей уже намело приличные сугробы, но он сумел отворить скрипучие створки. Кое-как разглядел в потемках жующих сено меланхоличных животных.
– На месте!
– Неужели он ушел пешком? В такой круговерти да без света следов не разглядеть…
– Он, может быть, прячется в замке…
– Господа, – вмешался граф, – вернемся в тепло. Недоставало нам еще подхватить простуду. Особенно madame с ее неокрепшим здоровьем…
Максимов обнял Аниту и увел в замок. Промерзшая до костей Вероника, презрев все страхи, умчалась наверх, чтобы подбросить дров в камин и поскорее отогреться. Остальные задержались в нижнем зале.
– Сегодня мы уже ничего не в состоянии предпринять, – сказал граф, вновь становясь самим собой – властным и убедительным хозяином замка. – Дождемся утра. Станет светлее, метель прекратится, тогда и возобновим наши поиски.
Возразить ему было нечего. Анита сухо пожелала его сиятельству спокойной ночи, Максимов промолчал. Они разошлись по своим комнатам, и в замке наступило безмолвие, нарушаемое лишь завываниями вьюги, доносившимися снаружи.
Максимов не страдал излишней нервозностью и после насыщенного дня уснул моментально. Издерганную Веронику тоже сморило, Анита же проворочалась без сна до самого утра. Едва в окне забрезжила заря, она встала, никого не будя, тихонько оделась и вышла из комнаты. Ей не терпелось повидаться с графом, расспросить поподробнее о Йонуце и других обитателях замка. Теперь, когда главная его тайна была раскрыта, ему не имело резона запираться.
Хотя на улице рассвело, снаружи в коридоры и залы замка не проникал ни единый луч света, а светильники, выставленные с вечера, давно прогорели. Поэтому Анита запаслась свечой и, выйдя из комнаты, зажгла ее. Прислушиваясь к тишине, дошла до лестницы, ведущей в башню графа, стала подниматься по ней и вдруг остановилась.
Сверху звучали голоса. Анита затаилась и на всякий случай погасила свечу. Стало очень темно, но в сгустившейся мгле, как она замечала уже не раз, звуки стали еще отчетливее. Один из голосов принадлежал графу, а другой – какой-то женщине. Анита, как могла, напрягала слух, но это было бесполезно – доносившиеся до нее слова оказались совершенно неразборчивыми. Собеседники разговаривали на неизвестном ей языке. Было в нем что-то мяукающее. Женщина говорила с надрывом, взахлеб, о чем-то умоляла, и ее речь то и дело прерывалась короткими всхлипываниями. Граф отвечал строго, но, судя по тону, не ругал, а скорее увещевал.