Анита заставила себя отойти от стены. Предметы вокруг колыхались, но уже потише – если представить, что это каюта корабля, то шторм сменился умеренным волнением с высотою волн не более двух-трех ярдов. Анита не стала дожидаться штиля, прижала к себе обломки стульев и на неверных ногах вышла из комнаты. Торопилась, как могла, несколько раз ее сильно шатнуло, она ударилась о бронзовый рожок для свечи, торчавший сбоку, уронила пару обломков. Нагнулась, чтобы поднять, и в глазах вновь помутнело.
– Что вы делаете, сударыня?! – раздался знакомый голос.
О’Рейли! Синим привидением отделился от каменной толщи и подплыл к Аните.
– Извините, сударь, я спешу, – процедила она, поднимая выроненные обломки.
– Не нужна ли вам помощь? – Он протянул руку, но тут же отдернул. – Постойте… Это вы развели огонь на стене?
– Точно так.
– Этого нельзя делать! Ни в коем случае! Вы разве не знаете о предсказании?..
Он понес, захлебываясь, какую-то белиберду, которую Анита слушать не стала – оттерла его в сторону и выбралась наверх.
Костер, к ее великому облегчению, не угас. Вероника тоже не сидела сложа руки, подгребала выпавшие из огня полусгоревшие поленья так, чтобы ни единой унции дерева не пропало даром. Анита вывалила в пламя принесенные обломки, колени ее подогнулись, и она чуть не упала туда же, в сплетение желто-алых, пышущих жаром змей. Спасибо Веронике – поддержала, отвела в сторонку, сунула в руку копье (то самое!) вместо трости. Анита оперлась на него, как старуха на клюку, отдышалась.
Из невидимого во мраке леса раздался выстрел, а за ним еще один. Выстрелы были далекими, но они вернули Аните утраченную энергию.
– Алекс! – завопила она, срывая голос. – Алекс, сюда!
Подбежала к костру, воткнула копье в спинку стула, охваченную огнем, и подняла ее над головой. Стала размахивать, как сигнальщик флажком. На голову сыпались искры, волосы обугливались, но Анита об этом не думала. Алекс… где-то там блуждал в потемках Алекс! Она обязана была указать ему дорогу!
Маневр с костром-маяком, предпринятый Анитой, в самом деле выручил и Максимова, и графа Ингераса. Когда сумрак лег на густолесье, они потеряли лыжню и сбились с пути. Граф хоть и любил темноту, но не обладал способностью видеть в ней. Максимов стал стрелять из револьвера в воздух, понимая, однако, что никто не сумеет прийти к ним на подмогу. Тут-то и различил меж зарослей звезду, оказавшуюся огнем, разведенным на стене замка.
– Вы спасли мне жизнь, – с достоинством сказал граф Аните, едва ступив на порог своих владений, до коих уже не чаял добраться.
Анита, оставив Веронику тушить костер, который, впрочем, к тому времени и так прогорел, спустилась вниз и ждала в зале-прихожей. Максимов крепко обнял и поцеловал ее, она ответила ему тем же. А на реплику графа ответила:
– Вы спасли мою, я – вашу. Квиты.
Граф степенно кивнул, соглашаясь с таким балансом, и удалился к себе в башню.
В комнате, накинув на плечи мужа суконную шинель и сунув ему в руку бокал бурбона, Анита принялась расспрашивать его относительно похода, который мог завершиться трагически. Максимов рассказал обо всех обстоятельствах обнаружения замерзшего Йонуца.
– Как видишь, – прибавил он в конце, – бояться больше нечего. Этот психопат умер. Когда немного сойдет снег и можно будет выехать отсюда, мы возьмем у его сиятельства карету и переберемся в более цивилизованное место, безо всякой чертовщины.
Максимов не рассказал жене о слышанной им намедни песенке про трех слепых мышат, а жена, в свою очередь, не рассказала о покушении на нее, совершенном в его отсутствие. Каждый решил, что волновать дражайшую половину по пустякам не стоит. Недосказанность чувствовали оба, но никто не решился на откровенный разговор, который обещал быть долгим и утомительным, что было бы очень некстати после тяжелого, насыщенного треволнениями дня.
Максимов не успел лечь в постель, как его сморил богатырский сон. Марафонский забег на лыжах вымотал даже такого тренированного человека, и тело потребовало полноценного отдыха.
Анита по обыкновению встала первой, если не считать Вероники, которая еще с рассвета шаркала ветошками, заканчивая прерванную вечером уборку. Анита велела ей не будить барина, сама наскоро умылась, оделась и вышла. Вероника пробовала допытаться, куда это госпожа направляется ни свет ни заря, но ответа не получила. Бормоча что-то сердитое, служанка закончила драить комнату и спохватилась: запас дров иссяк, они все ушли на поддержание сигнального огня. Пришлось сменить засаленный халат, который она использовала в качестве рабочей одежды, на приличный сарафанчик (оно и перед тутошними уродами грех чернавкой показываться!) и спуститься в дровяник, что располагался в хозяйственной пристройке.
Максимов проснулся минут через пять после ее ухода, обнаружил, что рядом никого нет, был немного удивлен, но не более. Сон еще не совсем отпустил его, медовая истома сладко разливалась по мышцам, хотелось лениво перекатываться с боку на бок и потягиваться до хруста в суставах. Но это приятное занятие было прервано… стуком не стуком, а аккуратным поскребыванием в дверь. Максимов привстал, насторожился.
Поскреблись еще раз. Он встал, накинул шлафрок, подошел к двери.
– Кто?
Ответа не последовало.
Максимов приоткрыл дверь на длину мизинца. За ней не было никого.
– Эй! Кто тут дурака валяет?
Взгляд скользнул вниз. Снаружи у порога лежал листок бумаги. Максимов поднял его. Думал, записка, но на листке не значилось ни единого слова, зато была начерчена углем схема: узкая полоска, загибающаяся крючком, а вдоль полоски стрелочка, указывающая направление. Можно обойтись и без проницательности Аниты, чтобы понять: это план коридора, в который выходила дверь комнаты, где находился сейчас Максимов. А по стрелочке предлагалось идти. Но куда?
Максимов шагнул через порог, посмотрел в один конец коридора, потом в другой. Темно, черт побери, как в кротовой норе…
Внезапно из-за угла показалась фигура в черном балахоне, скрывающем и голову, и лицо. Максимов не разглядел бы ее – темную на темном фоне, – но фигура шевельнулась, издала шипение, похожее на гадючье, и поманила к себе рукой. После чего скрылась за углом.
– Погоди! – рванулся за ней Максимов. – Ты кто?
Безрассудно поступил – не запер за собою дверь, не захватил оружие, – но слишком неожиданно все случилось, и очень хотелось догнать невесть откуда взявшегося беса… или кто он там такой.
А тот как будто испарился. Максимов мчался быстро, но, завернув за угол, обнаружил, что коридор пуст. Либо бес обладал сверхъестественным проворством, что неудивительно для его нечеловеческой природы, либо скрылся в какой-то потайной лазейке.
Максимов остановился, раздумывая, вернуться или двинуться дальше, и тут заметил под ногами еще одну бумажку, такую же, как первая. На ней был изображен следующий фрагмент коридора, и опять стрелочка указывала направление. Человек в балахоне не показывался, но Максимов был уже достаточно раззадорен и продолжил путь без понуканий. Только шлафрок запахнул.
Стало холоднее и светлее. Он мысленно поблагодарил того, кто додумался открыть в коридоре два окна (не знал, что это накануне сделала Анита). Под одним из окон обнаружился третий листок с новыми указаниями, а шагов через тридцать – четвертый. Так Максимов и шел по подсказкам, захваченный этой дивовидной игрой и словно бы очутившийся в детстве, когда вот так же играл с дворовыми детьми в поиски сокровищ.
Лабиринт как бы засасывал его, уводил все дальше и дальше. Уже и не найти было дорогу назад, но сейчас она интересовала Максимова меньше всего. Важно было узнать, что же там впереди и какой приз ждет в финале.
Шел, шел и уперся в дверь. Низенькую, обитую железом. Листка перед ней не было, зато возле фигурной ручки в виде львиной головы был нарисован крест. Максимов без раздумий отворил дверь и очутился в крохотной конурке без окон и с низким потолком, который почти касался темени. Подумал сперва, что это чуланчик для какой-нибудь рухляди, но, приглядевшись, увидел такое, от чего стало нехорошо.
В конурке была печурка с открытой топкой. В ней полыхал огонь, он и давал свет, позволявший рассмотреть интерьер. А интерьер был чудной. По стенкам висели отрезанные бычьи хвосты, с ними плети, сделанные из воловьих жил, и прочие орудия для избиения. Тут же красовались железные когти для сдирания кожи, воронки, через которые мастера инквизиции заливали в глотки жертвам расплавленный свинец. Клещи, колодки, «груши страданий»… О, это был не просто чуланчик, а всамделишная камера пыток, использовавшаяся по назначению, наверное, в эпоху Влада Цепеша!
В углу камеры стоял стул с ремнями на ножках и подлокотниках – для фиксации рук и ног, а возле него на металлической подставке курились желтоватым дымом мелко нарубленные листья неведомого растения. Они распространяли удушливый запах, от которого сразу закружилась голова.
Максимов хотел выйти, повернулся к двери, но она захлопнулась, и в замочной скважине со скрежетом повернулся ключ. Западня!
Максимов забарабанил в дверь кулаками, выдав попутно целый каскад самых заковыристых проклятий, какие только знал. Эффекта это не принесло. А скоро и тело его стало обмякать под действием дурмана. Максимов сделал шаг к дымящимся листьям, хотел разметать и затоптать их, но вместо этого рухнул на пол. Его сковал столбняк, руки-ноги не повиновались, да и голова вот-вот должна была отказать. Ее заполнил едкий туман.
Снова повернулся ключ, в камеру вошел человек в черном балахоне. Он приподнял лежавшего на полу, без усилий пересадил его на стул. Руки у человека были небольшие, но очень сильные. Максимов видел все это сквозь пелену, сопротивляться не мог. Не мог даже возразить, язык отнялся вместе с прочими органами. Ведьмак в черном примотал лодыжки пленника к ножкам стула, а предплечья привязал ремнями к подлокотникам. Максимов был уверен, что засим последует какая-н