– Тебе предписано обильное питание, а у нас в кладовой мыши повесились, – пояснил он и чуть не прибавил: «слепые».
На деле-то с продовольствием все обстояло не так уж плохо. Гвардии поручик Баклан исправно снабжал замок свежей дичью. Но Максимов воспользовался уже опробованным предлогом, чтобы заглянуть к Лилит, которая, поди, извелась от страха и неизвестности. Так надолго он ее еще не покидал с самого момента их знакомства.
Нет, его не тянуло к ней, он был уверен, что переборол свою страсть, или что оно там было. Однако ж не по-людски это – бросать девушку на произвол судьбы. Он пообещал ее поддерживать, а обещания надо выполнять. Зайдет на пять минут, отнесет упитанного дикого гуся и бутылочку хереса из запасов графа, спросит, не нужно ли чего еще, и без задержек покинет ее будуар. Никаких сантиментов, никаких томлений и воздыханий.
Пока он собирался, Вероника перед зеркалом причесывала госпожу. Анита, глядя на свое отражение, не без удовлетворения отмечала, что выглядит гораздо лучше, чем в начале года, когда только-только поднялась с, казалось бы, смертного одра. Следы миновавшей болезни уже стерлись с лица, а небольшое отворение жил, случившееся на днях, никак не сказалось, да и не могло сказаться на внешности. В свои неполные тридцать она выглядела великолепно. Женщина в самом соку, в расцвете.
Когда Максимов удалился, она поднялась со стула, приказала Веронике подать выстиранную амазонку. Не мешало бы надеть что-нибудь посвежее, не очень ношенное, но беда в том, что дорожный гардероб не предполагал широкого выбора, а во владениях графа Ингераса дамская одежда, еще и подходящего размера, была в большом дефиците. Вот и приходилось носить стираное. Слава небесам, что амазонка, пошитая из прочного шотландского твида, после стольких-то приключений нигде не порвалась.
– Вы куда это? – встрепенулась Вероника. – Лексей Петрович наказывали, чтоб вас из комнаты не пущать.
– Глупая… Я обещала ему не гулять без сопровождения. А сопровождение у меня будет.
Пока Вероника возилась с амазонкой, выгребала из камина горячие угли на чугунную сковороду и проглаживала жакет и юбку, Анита подошла к окну, стала смотреть на улицу. Увидела Алекса, который, увязая в глубоком снегу, пробирался меж запорошенных кустов. За спиной у него болталось длинное ружье. На охоту он всегда ходил в эту сторону – как будто нарочно, чтобы Анита могла его увидеть. А вот возвращался другим путем. Говорил, что делает по лесу полукруг и выходит сразу к центральным воротам. Анита делала вид, что верит.
– Лексей Петрович-то какой! – умильно щебетала Вероника, орудуя сковородой. – Пока вы лежать изволили, за вами как за маленькой ухаживал… Ох и любит он вас!
– Да, – ответила Анита задумчиво. – Любит… Гляди, юбку не прожги, ворона!
Когда она переодевалась, в дверь учтиво постучали. Это не мог быть граф – тот входил бесцеремонно, едва стукнув и не дожидаясь ответа, и, конечно, не поручик Баклан – тот врывался без стука, с крестьянской непосредственностью.
– Сейчас! – крикнула Анита. – Кто это?
– Я подожду, – донесся из-за двери голос ирландца О’Рейли. – Тысяча извинений, если помешал.
– Нет, я вас ждала. – Анита подтянула брючки, надетые под юбку, и сунула ноги в голенища высоких сапожек. – Входите!
Синий ирландец появился на пороге, удивленно моргая:
– Ждали меня? Откуда вы знали, что я зайду?
– Вам, разумеется, было ведомо, что у меня легкое недомогание. Но вы меня не навестили. Стеснялись Алекса?
Ультрамариновый старик скосил глаза на Веронику. Промямлил:
– Мне подумалось… будет не очень деликатно…
– А сегодня вы увидели, что он отправился на охоту… ваши окна выходят на ту же сторону, что и мои… и решили почтить меня своим визитом. Так?
– Вы поразительно догадливы.
– Не нужно быть Огюстом Дюпеном, чтобы выстроить такие элементарные логические связи… Видите, я готова для выхода. Как вы отнесетесь к небольшому променаду вокруг замка?
Зима – долгая, тягостная, наполненная драмами и страданиями – заканчивалась. Лес все еще покрывала белая пелена, а на небе властвовали темные тучи, но в природе что-то неуловимо поменялось. То ли ветер уже не был таким обжигающе-ледяным, то ли слышнее стали птичьи трели… словом, Трансильвания пробуждалась от спячки, сонно потягивалась, постепенно сбрасывая с себя оковы многомесячной дремы.
Анита и О’Рейли медленно шагали по скрипучему насту, огибая величественную каменную химеру. Поверх амазонки Анита накинула шерстяной полушалок. Было чуть выше нуля по Цельсию, и холод ее не беспокоил, зато дышалось исключительно легко и свободно.
– Почему вы так боитесь Алекса, мистер О’Рейли? – спросила она.
– Боюсь? С чего вы взяли?
– Вы всегда избегаете появляться, когда он недалеко от меня.
Словоблудие, конечно. Ответ она прекрасно знала, и весь этот сентиментальный сироп был ни к чему, но требовалось как-то втянуть О’Рейли в нужное русло, заставить его смущаться и краснеть. Лучшего подхода она не придумала.
– Это из-за ваших чувств ко мне, да?
– Да. – Он покраснел, отчего сделался не то фиолетовым, не то бордовым. – К чему вы об этом спрашиваете? Вы, наверное, смеетесь надо мной…
Еще как смеюсь. Трухлявый пень, подгнивший баклажан – а туда же: в любовь ему поиграть захотелось! Анита уже не сопливая девчушка, ее ни интеллектом, ни красотой (если б она у него и была) не соблазнишь. В обычных обстоятельствах она бы вежливо, но твердо указала на причитающееся ему место, но сейчас было выгоднее немного подыграть ему, оставить в некоторой неопределенности. Пусть думает, что надежда есть. Заодно и посмотрим, насколько сильна его привязанность.
– Что вы! – Анита скользнула по своему спутнику томным взором. – Как я могу над вами смеяться? Если кто и скрашивает мое пребывание в этом ужасном месте, то только вы.
– Как вы сказали? – заволновался ирландец. – Я скрашиваю ваше пребывание здесь?
– Боже, как мужчины невнимательны! Вы не замечаете разве, как мне приятно с вами беседовать? С кем еще я могу обсудить, например, книги? Мой Алекс не любитель чтения, а я обожаю все новое в литературе… В этом мы с вами сходны, не так ли?
– Так… – пробормотал опьяненный ее речами О’Рейли. – А я и подумать не мог, что для вас это имеет такое значение.
Анита добавила во взгляд порцию укоризны.
– Вы считали меня безмозглой салонной барышней, которая интересуется исключительно нарядами и танцами? Лестного же вы мнения о моей персоне! А я надеялась, что вы – тот, кто способен проникнуть в мою душу, постичь все ее потребности и порывы… О, как я жестоко заблуждалась!
Анита без затруднений проговаривала трескучую дребедень, вычитанную в книгах Ричардсона и Карамзина. Дежурные фразы, отточенные и возведенные в канон флиртовавшими парами на протяжении веков, сами срывались с уст. О’Рейли проглатывал их безропотно, смаковал, как сладкие конфеты. Воистину любовь даже умного человека превращает в осла!
– Нет! – возопил он тоном театрального трагика. – Я ценю вас по достоинству. Потому и позволил себе испытывать к вам симпатию. Вы вскружили мне голову… вы заставили меня потерять покой и волю…
Ну вот, завел шарманку. Это надо прекращать, а то уйдет в словесные джунгли, откуда его не скоро вытащишь. А насчет потери воли – это хорошо, это мы используем.
– Тише! – Анита подняла руку, улыбнулась. – Мне иногда кажется, что эти старые стены умеют слушать. Давайте о чем-нибудь нейтральном. Вот, допустим, о той же литературе. Вы как-то обмолвились, что переводили для графа иноязычные книги…
– Я обмолвился? – рассеянно произнес ирландец, все еще пребывая во власти любовных грез.
– А что конкретно переводили?
Он опомнился, лицо его сделалось серьезным.
– Зачем это вам?
– Так… Граф тоже заходит ко мне… как врач… а я и не знаю, на какие темы с ним можно поговорить.
О’Рейли молчал, переживал внутреннюю борьбу. Тогда Анита подбросила дров в очаг его страсти:
– Вы утверждаете, что я вам симпатична, но почему-то таитесь от меня. Это неприятно.
– Вы правы, – вздохнул он. – Но дело в том, что граф просил… В общем, он занят какими-то исследованиями, в которые не хочет посвящать посторонних.
– Мне нет дела до его исследований. Я спрашиваю о мелочах! – Анита остановилась. – Хорошо. Если вы так понимаете симпатию…
Только б не пришлось снова нести чушь из романов, от нее уже оскомина.
Нет, смешной синий старикашка испугался, и лишних слов не понадобилось.
– Не уходите! Да, согласен… это мелочи. Вряд ли моя болтливость навредит его сиятельству. Но и вам она не пригодится.
– Почему?
– Потому что графа не прельщает художественная литература. У него очень узкие интересы. Я переводил для него сугубо профессиональные книги.
– Он ведь и сам знает довольно много языков. Зачем ему ваша помощь? Тем более если он никого не хочет посвящать в свои исследования.
– Тут требовалось знание не столько современных языков, сколько мертвых. Древнегреческий, древнеперсидский, латынь…
– И что это за книги? Труды по медицине?
– В основном да. Сочинения Митридата Евпатора, Сорана Эфесского, Галена, Ибн Сины, Ар-Рази… Но не только. Его сиятельство приносил мне книги по теологии, по древней истории… в частности, работы Гестеса и Полихистора… сборник месопотамских легенд, алхимические трактаты…
– Алхимические?
– Да. Вы бы видели, какой ворох старинных пергаментов я перевел!
– А вы говорите, он мыслит узко. Ничего себе разброс знаний!
– Разброс широкий, но у меня сложилось впечатление, что все это каким-то образом между собой связано.
– А где сейчас эти книги и ваши переводы?
– У его сиятельства. Он все забрал, как только работа была окончена. Это его правило.
То же что и с китайцем. Конец вожделенной нити мелькнул на мгновение, подразнил и тотчас скрылся. Не ухватить его никак. И все старания обернулись пшиком. Ладно еще, что на этот раз обошлось без членовредительства.