– Юра!!! – захохотала Сычева. – Так ты, Леший, и есть тот самый Юрий Петрович Лесков – правая рука Зельманда, который был задержан недавно с партией изумрудов, выпущен под подписку о невыезде, но тут же скрылся?! Как я раньше не догадалась! Что, после того, как Зельманд отдал концы, вы с Овечкиным не можете разобраться, кто из вас займет место главаря банды? Не поделите власть?!
– Уведите всех, – подтвердил приказ Овечкина Леший и только после этого парни в камуфляже послушались.
– Глеб мой, ты обещал! – подскочила Инга, но Лесков оттолкнул ее так, что она отлетела и упала на пол.
Парни подхватили Сычеву, Афанасьеву, Татьяну и Глеба под руки, подвели к двери, а потом потащили по длинному неосвещенному коридору.
– Отпустите меня, я ничего не знаю, – бормотал Афанасьев.
– Врагу не сдае-о-отся наш гордый «Варяг»! – фальшиво и громко запела Сычева.
– Всех не перевешаете! – упираясь изо всех сил, выкрикнула зачем-то Таня знаменитые слова русских революционеров.
– А чем вы нас на ужин кормить будете? – со светской любезностью пристала Татьяна к своему конвоиру. – Учтите, я пью только кофе, пропущенный через желудок мелкого грызуна лювака и ем исключительно консервированные личинки тутового шелкопряда!!
В подвале было сыро и холодно.
Одна радость – под потолком горела тусклая лампочка. Нет, была еще одна радость, – их не развели по разным «камерам», а всех запихнули в одну.
– Остается только надеяться, что они там поубивают друг друга, – вздохнула Сычева. – Правда, нам от этого легче не станет. – Она провела рукой по бетонной стене, словно пытаясь найти хоть малейшую щель, через которую можно попытаться сбежать. На руке осталась холодная влага.
Пол тоже оказался бетонный, сырой и холодный. – Вляпались мы, девки, по полной программе! – подвела Сычева итог своим изысканиям.
– Зачем ты стала их злить?!! – заорал на нее Глеб. Он сел на пол и схватился за голову. – Зачем ты сказала, что знаешь, кто убил Игнатьева? Зачем?! Теперь нас точно живыми не выпустят!
Не обращая на него внимания, Сычева продолжала обследовать стены, пол и углы «камеры».
– Девочки, как вы думаете, они действительно будут снимать с нас скальпы? – тоном, каким говорят о погоде, спросила Таня и пощупала свои волосы, стянутые на затылке в женственный узел.
– Замолчи!! – застонал Глеб. – Замолчи, я тебя прошу! Ты не знаешь, вы не знаете, что мне пришлось пережить!! – Он вдруг вскочил, подбежал к двери и начал колотить в нее ногами. – Выпустите меня! Выпустите меня!!
Железная дверь ответила ему гулким грохотом.
Его мужская истерика была отвратительна и Тани, не сговариваясь, разом отвернулись от Афанасьева.
– Ну почему, почему они не вкололи нам то лекарство, которое вкололи мне первый раз! – взвыл он. – С ним было не страшно, с ним было весело...
– Тише! – закричала Сычева. – Тихо. Слышите, кто-то в стенку стучит?
Все замерли, стараясь не дышать.
В стенку справа действительно кто-то дробно, тихонько и очень интимно постукивал.
– Это Пашка! – прошептала Татьяна. – Это он!! – закричала она. – Он услышал, как кого-то тащат по коридору, узнал наши голоса и теперь пытается достучаться! Па-ашка-а!! – Татьяна кулаками начала стучать в стену, но звука не получилось, она только отбила себе кулаки о бетон.
– У меня есть ремень, шнурки и галстук, – прошептал Глеб. – Я повешусь!
Сычева захохотала, сняла с себя «лодочку» и шпилькой оттарабанила в стенку бравурный марш.
С той стороны кто-то старательно повторил ритмический рисунок.
– Точно Пашка! – засмеялась Сычева. – Если, конечно, у них тут не самая густонаселенная тюрьма Москвы и Московской области.
Таня отняла у нее туфлю, выстучала свой ритм и дождалась ответа, прильнув ухом к стене.
Афанасьев стоял, прижавшись спиной к металлической двери и думал о том, что баба по имени Смерть опять усмехается ему прямо в лицо и никто, – никто! – из этих трех якобы любящих его женщин не пытается его ободрить, успокоить и приласкать.
Судьба снова усмехалась ему загадочной, нездоровой, ехидной, убийственной улыбкою Моны Лизы...
– А знаете, девки, – вдруг тихо, но твердо сказала Сычева, – все с нами будет в полном порядке. Мне как-то в детстве одна бабка нагадала, что я доживу до ста лет и еще отравлю брюзжанием жизнь своих близких.
– Это ж тебе нагадали! – вздохнула Татьяна.
– Девочки, главное – это не застудиться, – Таня деловито стянула с себя теплую кофту и протянула Сычевой. – На, обвяжи вокруг поясницы. На мне теплые колготки, а у тебя, как всегда, джинса, топик и голое пузо.
Сычева послушно взяла кофту и обвязала рукава вокруг пояса.
– А обо мне позаботиться никто не хочет?! Никто не боится, что я застужу себе... что-нибудь в этом подвале?! – Глеб старался говорить насмешливо и спокойно, но в голосе предательски проскальзывали истерические нотки. – Что вы все «девки», да «девочки», «мы», да «мы»!! Кто-нибудь обо мне подумал?!! – он сорвался на крик.
– Ты же вроде вешаться собрался, Афанасьев? – спросила Сычева. – У тебя же шикарный набор – ремень, шнурки и галстук! А мы еще пожить хотим, правда, девки? Давайте, соображайте, как выбираться отсюда будем!
– Танюха, расскажи, как ты догадалась, что это дом Овечкина, – тихо попросила ее Афанасьева.
– Понимаешь, наш главный, по большому счету для всех сотрудников – темная лошадка. Никто не знал даже толком, женат он или не женат. Он был образцовый руководитель – деловой, чуткий, требовательный, но без излишних придирок. Его все так ценили и уважали, что даже не сплетничали по поводу его руководящий персоны. Все знали, что у него квартира где-то в центре, но никто не знал точно – где. Как-то раз Овечкин заболел, не смог выйти на работу, но ему срочно понадобились какие-то документы из редакции. Он позвонил своей секретарше, распорядился, чтобы бумаги передали с курьером, которого он пришлет, и продиктовал адрес своего загородного дома. Его курьер застрял по дороге в редакцию в многокилометровой пробке. Тогда я вызвалась отвезти бумаги главному сама. Ехала на такси по жуткой жаре часа два, но дорогу хорошо запомнила. Очень удивилась, что у главного такой роскошный загородный дом, а он это скрывает. Передавала бумаги я не ему лично, а какому-то молодцу, который вышел за ворота. Я так поняла, что это прислуга. Думаю, Овечкин тогда так и не узнал, что приезжала с документами я, а не его курьер. Когда нас в джип запихали и сюда повезли, я все поняла... Только поздно было. Какой я идиоткой была! Да еще Карантаев меня заверил, что у Овечкина на момент убийства Игнатьева есть неоспоримое алиби.
– Чем неоспоримее алиби, тем больше вероятности, что оно подстроено, – сказала Татьяна.
– Как жаль, что такой приличный, приятный человек оказался преступником! – вздохнула Таня и огляделась по сторонам, прикидывая, куда можно сесть. Ни скамеек, ни табуреток в этом бункере не было. Зато в углу, освещенная тусклым светом, сидела огромная крыса. Она щурилась, шевелила усами и... улыбалась.
Афанасьева завизжала, отпрыгнув к противоположной стенке.
– Крыса!!! Там крыса!!! – заорала она.
Сычева с Татьяной ринулись к ней и тоже завизжали. Они стояли обнявшись, в углу, и так слаженно, дружно визжали, что Афанасьев понял: все, хана, спелись, – ох, как же они спелись, свизжались, срослись! И не осталось ему ни капельки места в этом бабском сообществе. А еще говорят, что женской дружбы не существует!
Он расстегнул ремень, рывком выдернул его из брюк и, замахнувшись, бросился на крысу.
Что ему была какая-то крыса после драчливого петуха Коли!
Крыса метнулась и скрылась куда-то, хотя ни одной щели вроде бы нигде не было.
Крыса исчезла, и одновременно с этим где-то в глубине дома раздались звуки яростной перестрелки.
Над головой раздался топот десятков, сотен, нет, – тысяч! – ног.
Глеб замер с занесенным над головой ремнем. Тани перестали визжать и замерли с открытыми ртами.
Выстрелы то приближались, то удалялись, они были и одиночные, и длинными очередями, иногда они перемежались звоном бьющихся стекол и мужским громким матом.
– Что это? – прошептала Таня.
– Стреляют, – пожала плечами Сычева.
– Что-то как-то очень уж чересчур, – пробормотала Татьяна. Она подняла с пола туфлю и постучала каблуком в стенку. Ей немедленно ответили бодрой морзянкой.
– Они что, между собой так... не поладили?! – Таня подбежала к двери и припала к нее ухом.
– Господи... – Афанасьев по стенке сполз вниз. – Господи, спаси и сохрани, у меня дома Арсен один, он сдохнет, если я не вернусь!
– Кто... у тебя дома? – дрогнувшим голосом спросила Татьяна.
Автоматные очереди становились все ближе, топот сильнее, а маты отъявленнее. Уже нужно было кричать, чтобы услышать друг друга.
– Лицо кавказской национальности, – ответила Сычева за Глеба. Она отобрала у Татьяны туфлю и одела на ногу. – Афанасьев же сказал вам, что много натерпелся за это время! Ох, испортили парня, армян домой водит!..
Автоматные очереди стихли и некоторое время были слышны только одиночные выстрелы.
– Арсен – это кролик, – закрывая глаза, сказал Глеб. – Маленький, худенький, черненький...
– Кролик, – задумчиво протянула Сычева, – кро-лик...
В стенку опять застучала морзянка.
– Нет, это Пашка! – воскликнула Таня и вдруг в голос, навзрыд заплакала, роняя слезы на бетонный пол: – Нет, девочки, это точно он! Только Попелыхин может болтать без умолку даже в застенках!!
– Танька, не плачь! – заорала Сычева и топнула на нее ногой. – Тут и так сыро! А гадалка мне предсказала...
Неожиданно снаружи все стихло.
Минуту стояла полная тишина, потом за стенкой раздались энергичные шаги и мужские веселые голоса что-то закричали друг другу.
– Ой, девки, ой!!! – прошептала Сычева. – Это же...