— Нет, прежде, чем уйти, я должна сказать ему пару слов!
Пару ласковых... и не очень ласковых слов!
Не слушая возражений и увещеваний, я решительно зашагала в сторону шатра, где еще оставалось несколько престарелых старцев из Высшего Совета.
Я ворвалась в их шатер, не обратив внимания на предупреждающие оклики охранявших вход молодых воинов из ширбасов. Я ворвалась, гонимая жаждой справедливости! Потому что...
— Ответьте! Ответьте мне немедленно! — грубо, без всяких приветствий, прокричала я, обводя взглядом четверых пожилых мужчин, из которых Гринвилд по виду был самым молодым. — Кто дал вам право распоряжаться чужими жизнями? Кто дал вам право решать за других — жить им или не жить? Прийти в этот мир или покинуть его? Кто дал именно вам право считать, что ТАК будет лучше?
Старцы без всяких эмоций смотрели на меня. Хотя нет, пожалуй, у того, кто сидел в самом центре шатра, в деревянном, похожем на трон, кресле, подслеповатые слезящиеся глаза улыбались. Но в этой улыбке мне не виделся смех, радость, скорее, это было холодная эмоция, насмешка надо мной, глупой.
— Кто даёт право предводителю вести в последнюю битву воинов? Кто даёт право матери своим телом закрыть ребенка, в которого летит стрела? Кто дает право птице летать по небу? Таков закон жизни. Кто-то должен принимать решения.
Я не знала, что на это возразить! Ну, вот просто из меня как будто выпустили воздух, который, как в воздушном шарике, раздувал мою ярость!
— Почему именно я? — чувствуя, что глаза снова наполняются слезами, пробормотала я.
— Магия — это соединение не только тела и разума, но и неких душевных качеств человека, — ответил тот же старец, а остальные, как болванчики, согласно закивали головами. — Бывает, человек получает ее от рождения. А бывает... Тело Эсми было неспособно к магии. И оставалось бы таковым, если бы в нем не проросло семя Коннорсов, древнего рода, в котором были величайшие маги камней! Этот дар, которым сейчас владеешь ты, тебе не принадлежит. И ты отдашь его, когда родишь младенца.
Все слова по-отдельности были ясны и понятны мне. Но при этом я каким-то чудом все равно с трудом улавливала смысл того, что он мне говорит! Может быть, мой разум просто отказывался понимать это?
— Я не понимаю! Не понимаю, — шептала, прижимая ладонь к трясущимся губам. — Это — дар ребенка? Дар моей девочки?
— Как известно, ребенок — это соединение отцовского и материнского. Того, что могла дать этой девочке Эсми для пробуждения дара было недостаточно. А вот в тебе этого было в избытке. Мудрость и жертвенность, решительность и трудолюбие, доброта... Искренность. Честность. Магия камней взрастает на самых лучших качествах души человеческой...
Меня похвалили! Я должна этому радоваться? По их восторженным улыбающимся взглядам, видимо, да, должна! Но разве мне было до радости?
— Именно поэтому вы и решили, что как только я передам это всё ребенку, то могу за ненадобностью возвращаться обратно?
— У всего есть срок. У каждой жизни. У каждой беды и у каждого счастья. Согласись, что и ты получила здесь немало. Поняла, ЧТО означают для каждой женщины семья — мужчина, дети... Вернешься и построишь свой маленький мир...
— Когда? — прохрипела я.
— После родов. Эсми бы их просто не пережила. Но ты сильна духом. Ты сможешь...
50 глава. Ускорение событий
К моменту нашего отъезда, поднялся ветер. Его порывы бросали в лица горсти колючего, впивающегося в кожу снега. Даже лошади под натиском непогоды с трудом тянули повозку, так что скоро пришлось слезть с нее даже мне и идти рядом с телегой, прикрываясь тканью капюшона.
Уже у самого входа в ущелье нас догнал Гринвилд в сопровождении того самого ширбаса Вардана, который приносил нам чай.
— Госпожа, мы вас проводим, — старик с трудом перекрикивал порывы ветра и с опаской посматривал на горные вершины, словно там, в далеких снежных шапках, притаился невидимый враг.
Мне отчего-то не хотелось даже разговаривать с ним, словно во всех бедах моих виноват был только он один. И я не ответила ничего, просто прошла мимо, с обидой посмотрев в покрытое морщинами лицо.
Рядом шли Джоди и Пиппа. И отголоски их разговора доносились до меня.
— Сейчас пройдем ущелье, — говорила Джоди. — Там будет спуск. Спускаться легче, чем подниматься. Да и ветер станет дуть сбоку, а не прямо. Мы должны успеть дойти до ближайшей приграничной деревни до темноты.
— Ой, сдается мне, ураган вот-вот начнется! Глянь, как завывает ветер!
Эта фраза меня удивила. Мне-то казалось, что ураган давно уже идет! Ветер дует, снег метет! Чем не ураган? А они всё ждут, когда он только начнется! Но расспрашивать я не стала — у меня просто не было на это сил. Да и приходилось сосредоточенно вглядываться в тропу, по которой мы шли. На ней то и дело, едва прикрытые снегом, попадались валуны и ямы, и стоило еще постараться, чтобы не угодить в последние ногой.
Я старалась думать о хорошем. О том, что завтра, скорее всего, мы вернемся домой. О том, как я начну еще до возвращения Дэймона работы по строительству. О том, что именно нужно сделать вначале. О том, кого и на какие работы посылать.
Мысли об этих хозяйственных мелочах отвлекали и от усталости, и от страха. Не отвлекали только от тоски. К ней нужно было привыкнуть. А сердце привыкать не желало! Оно желало получить всё и сразу — и любимого человека, и возможность жить так и там, где пожелает!
Темнело так стремительно, что, вынырнув из собственных мыслей, я с удивлением поняла, что едва вижу выход из ущелья, еще недавно казавшийся достаточно близким. По ощущениям, времени до ночи еще должно быть много!
Сбоку из-за огромного камня внезапно взлетела огромная черная птица, издав оглушительный резкий крик.
Лошади, запряженные в нашу телегу, шарахнулись в сторону. Угол телеги врезался в мой бок, сбивая с ног.
Падая, я ударилась головой и потеряла сознание.
Пришла в себя от собственного крика!
И только потом ощутила боль!
Нет, описать ее, как раздирающую тело надвое, было нельзя. Она сосредотачивалась в животе, да, но казалось, что всё остальное тело я как бы и не ощущаю больше, оно словно онемело, не желало слушаться и подчиняться мне.
Сравнить эту боль мне было не с чем. Ничего более сильного я не испытывала в жизни ни в то время, когда сломала руку, ни во время посещения стоматолога. Шокированный невиданным приступом боли мозг мог думать только одну-единственную мысль: "Господи! Господи! Когда ЭТО закончится?"
Спустя несколько минут ЭТО, действительно, стало ослабевать, и тогда я смогла оглядеться. Я лежала в маленькой палатке, стены которой ходили ходуном от ветра. Рядом, согнувшись пополам суетилась Пиппа — на маленьком костерке, огражденном по кругу камнями, в жестянке с широким горлом она топила снег, приговаривая что-то успокаивающее испуганным голосом.
— Пиппа! — позвала ее, пытаясь приподняться.
Я лежала на каких-то тряпках, постеленных на солому, явно снятую с повозки, потому что взять ее здесь, в ущелье было больше просто неоткуда.
Несмотря на то, что я была в одной нательной рубахе, холодно мне почему-то не было, во всяком случае, кроме стоп не мерзло больше ничего.
— Госпожа, укройтесь одеялом, — приказала Пиппа. — Не хватало только еще и простудить вас!
В моем теле ощущалось не только некоторое облегчение — боль отступила, оставив после себя легкие, вполне терпимые, отголоски — но и предчувствие, понимание того, что рано или поздно, а скорее всего, очень, очень рано, вернется обратно и, возможно, значительно усилившись!
Я попыталась нашарить одеяло, собираясь слушаться Пиппу во всем. Потому что мне было очень страшно! Потому что я, конечно, понимала, что со мной происходит! Видимо, удар и падение спровоцировали и так скоро предстоящие роды! А Пиппе я доверяла, и знала, что она сделает всё, что сможет, чтобы мне помочь.
Боже мой! Боже! Я боялась беременеть и рожать в нормальном развитом мире с высокотехнологичными клиниками, с аппаратурой и любыми лекарствами, с прекрасными докторами! Я всячески избегала серьезных отношений с мужчинами только затем, чтобы вдруг не забеременеть! И что случилось с моей жизнью?
Меня! Меня перенесли в другой мир! В тело беременной женщины! Чтобы именно я в муках и страданиях родила чужое дитя! Да еще где? В мире, где боль снимают камни, а единственным инструментом доморощенных "докторов" может стать только нож!
В это мгновение в сумраке палатки что-то блеснуло, и я увидела, что Пиппа, сняв с костра жестянку с водой, вытащила большой нож и поднесла его лезвие к огню.
— Пиппа, я принесла тряпки, — раздалось за стенкой.
Чуть отодвинув полог, Пиппа просто протянула руку и ей снаружи на нее повесили тюк,завернутый в чей-то плащ.
— Скажи Тее, пусть начинает читать свои заклинания! И Гринвилду. Пусть будет наготове. Если придется держать, я позову его...
Пиппа последнюю фразу прошептала, высунув голову наружу, но я каким-то наитием сумела ее уловить!
Всё так плохо? То есть меня придется держать, чтобы что? Чтобы разрезать живот?
Запаниковав, я попыталась встать.
Пиппа бросилась ко мне, и, обнимая за плечи, уложила обратно. Заговорила она спокойно и ласково:
— Госпожа, милая! Лежите! Всё будет хорошо. Пока всё идет правильно! И я уверена, так и будет! Ребеночек движется. А вы — сильная и крепкая! Вы выдержите. Просто ветер крепчает. Буря. Если она усилится, Гринвилд и парни будут держать палатку, пока мы с вами тут...
Она говорила что-то еще, но я больше ничего не слышала, потому что боль вернулась. И я была вынуждена прочувствовать её всю, до самого предела...
51 глава
Когда я пришла в себя в следующий раз, еще не открывая глаз, я почувствовала другие запахи, другие звуки, другое ощущение времени и собственного тела.
Зажмурившись, и закрыв ладонями уши, я зашептала, как заклинание, истеричным шепотом: