Лязг стали с каждым шагом становился всё звонче, ему вторил многоголосый, яростный вой. Так кричать могли лишь раненые звери или обдолбанные наркотиками гладиаторы Капюшонов. Но мы были далеко от столицы и её дивных подпольных забав.
Когда латный строй достиг вершины холма, нам открылся чудесный вид на происходящую у его подножия схватку. Дождь, словно повинуясь жесту неведомого колдуна, внезапно прекратился — его последние капли упали в лужи чёрной крови. Её вонь я отчётливо чувствовал даже отсюда. Человеческая пахнет иначе.
В пятидесяти метрах внизу одинокий мечник укрывал за спиной испуганную девочку лет пятнадцати, а на него с жуткими, пронзительными воплями неслись покрытые уродливыми шрамами дикари, вооружённые костяными клинками и копьями. Пятеро таких же уже распростёрлись на красноватой, мокрой от дождя земле у ног бойца, но сейчас почти два десятка Свежевателей грозили попросту завалить его телами. Мгновенно оценив обстановку, Кулак отдал приказ, и наш строй с дружным боевым кличем бросился вниз по холму на подмогу.
Было ясно, что мы не успеем. Почва стала скользкой от грязи, к тому же нам приходилось сохранять построение. Максимум, что было в наших силах, — это отомстить чудовищам в смертельной сече один против двоих. Но мы были гвардейцы. Мы давали присягу стоять до конца ради защиты границ и подданных короны. А потому Кулак даже не колебался. Пришла пора отрабатывать жалованье.
А затем северный воздух застыл ещё больше — от холодного смеха. Неизвестный воин неспешно двинулся навстречу неминуемой смерти, выставив перед собой наливающийся синевой клинок.
И тогда до меня наконец дошло. Одинокий боец, проходящий неподалёку от земель Свежевателей с ребёнком за спиной, либо наглухо долбанутый, либо смертельно опасный. А скорее всего, сочетает в себе оба этих критерия.
Догадка вскоре подтвердилась ослепительной лазурной вспышкой — следом за взмахом длинного меча.
Кулак скрипнул зубами и коротким жестом приказал перейти с опасного бега на быстрый шаг. Глядя, как сразу трое подставившихся Свежевателей разом лишились голов, я зачарованно следил за немыслимым боем, не забывая переставлять ноги.
Окружённый сиянием воин двигался с чудовищной скоростью, отклоняя удары вражеских копий с помощью своей ауры и разрубая древки вместе с уродливыми руками, что их держали. Каждый его взмах — штрих в заученной долгими тренировками симфонии разрушения. Каждый шаг — смертельный танец. Он не сомневался, не колебался и, казалось, давно забыл, что значит страх. Одиночка, бросивший вызов двум десяткам врагов, — он просто резал их, как стадо свиней.
Используя любую брешь в обороне, неизвестный воин двигался, словно лев посреди стаи шакалов, не забывая при этом защищать юную девчушку. Она выглядела на пару лет младше меня, но вместо того чтобы убежать с воплями, старалась держаться у него за спиной, как можно ближе.
Когда наш отряд наконец скатился с холма и врезался во врагов с фланга, их оставалось меньше десятка. Я принял выпад короткого костяного меча на щит. Удар получился сильным — меня немного тряхнуло. Несмотря на уродливый вид, прущая вперёд тварь превосходила взрослого мужчину по силе. Я заученным движением выбросил руку вперёд, загоняя копьё во врага, пронзив его печень. А затем, не позволяя наконечнику увязнуть, рванул копьё назад, разрывая края жуткой раны.
Тварь не свалилась, не взвыла от жуткой боли. Она зло заревела и прыгнула на меня, с перекошенной мордой. Несмотря на общую схожесть с человеческой, назвать это покрытое струпьями и волдырями уродство — лицом было решительно невозможно. Я не эстет, но от пасти, полной игольных клыков, меня чуть не стошнило.
Умбон щита впечатался в уродливую рожу, заставив зубы разлететься вместе с остатками мозга. А затем мы с товарищами синхронно шагнули вперёд, потеснив оставшуюся четвёрку тварей.
Свежеватели либо не догадались бежать, либо попросту не успели. Схватка закончилась рубящей крест-накрест синей вспышкой, оставленной взмахом длинного меча незнакомца. Его сияющий клинок проходил сквозь древки копий и искажённую плоть, не встречая сопротивления, рассекая тела на жуткие, агонизирующие куски мяса. Окинув поле боя долгим взглядом, я безмолвно признался самому себе: это было нечеловечески прекрасно.
Флегматично добив извивавшихся в грязи выживших, мы повернулись к хранившему безмолвие рыцарю и с лязгом ударили латными перчатками в центр нагрудника, напротив сердца. В его статусе никто не сомневался. Только мужчины благородного происхождения могли владеть Волей — той самой сияющей силой, что позволила незнакомцу так лихо нарезать монстров в мелкий салат.
Обычные люди испытывали перед аристократами панический трепет, но мы, гвардейцы, учились быть готовыми ко всему. Но несмотря на это, вскользь брошенный на нас взгляд подавлял.
Холодный, высокомерный, бездушный. Глаза цвета глубокого, синего моря, в которых не осталось ничего человеческого. Только бесконечная, безликая пустота. Как ночное небо без единой звезды. Я едва заставил себя опустить голову и сделать шаг назад, чтобы освободить дорогу сержанту. Руки дрожали, а в сердце нарастала жгучая зависть и злоба.
— Ваше благородие! Десятник гвардии Грузд, служу короне! — бодро, но без особого подобострастия представился сержант. — Как к вам обращаться?
— Грузд… Я тебя помню. Ты гостил у отца. Вы много пили, вспоминая сечу у крепости Красной Лиры. — Голос аристократа был мелодичным, но бесцветным. Без эмоций. Ни слишком высоким, ни низким — похожим на звон бронзовых кубков во время пира.
— Я барон Ланнард Грейсер. А это моя младшая сестра Сэра.
Он повернулся и изысканным жестом указал на свою спутницу — девочку, что дрожала, вцепившись в край его плащ.
— У меня скорбная весть для Хардебальда. Прошу проводить меня в Равен. — Ровно, чётко, без тени сомнения продолжил барон. Затем он откинул капюшон, и длинные серебристые волосы рассыпались по плечам.
"Просит? Не требует?" — мысленно офигел я.
Этот парень был слишком вежлив для аристократа, слишком красив для мужчины и слишком спокоен для того, кто только что едва не погиб. Мне он сразу не понравился. Я знал таких. Видел их среди клиентов борделей, где прошло моё детство.
Все эти ублюдки были конченными садистами и извращенцами. Без исключений.
— Лорд Хардебальд, к сожалению, отбыл в столицу, но скоро должен вернуться. — Кулак выпрямился, цепким взглядом окинул аристократа и его спутницу, а затем осторожно поинтересовался: — Не сочтите за дерзость, должен заметить, что ваша сестра сильно изменилась с момента моего последнего визита, мой лорд. Как, впрочем, и вы сами. Я едва узнал вас обоих. Как здоровье вашего славного отца, барона Байрна Грейсера?
— Наш особняк сгорел. Отец погиб во время пожара. А нас, сержант, вы не видели более десяти лет. Это долгий срок. Неудивительно, что не признали. — Барон ответил безучастно, словно заученный текст повторял.
Затем склонился и поправил длинный, серый от налипшей грязи дорожный плащ на своей спутнице. Под ним виднелось только порванное крестьянское платье со следами алой крови.
— Сопроводите нас к форту Равен. Я подожду Освальда там.
— Поймайте лошадей, остолопы! — рявкнул Кулак, указывая на разбрёдшихся по холмам испуганных лошадок. — Айр! Ты самый здоровый! Уступи свою кабылу господину барону и его сестре. Обратный путь проделаешь на своих двоих!
Кивнув в знак подтверждения, я бросился исполнять приказ. Мне "повезло" с самого начала оказаться у сержанта в "любимчиках" — по неизвестной мне причине. И старый ветеран тиранил меня изо всех сил на протяжении уже полугода. Так что забег в доспехах вслед за лошадьми был для меня просто очередным вторником.
Обратный путь барон проделал на удивление тихо. Не жаловался на усталость ног, не ныл про отбитую о седло задницу, не задал ни единого вопроса. Не хамил. Ну то есть вел себя совершенно неблагородно, чем возбуждал у меня еще большие подозрения. Последним тревожным звоночком стало то, что со своей “сестрой” по пути он вообще не разговаривал. Девочка была абсолютно седой. И совершенно не походила на изнеженную аристократку. Скорее уж — на запуганного зверька, которому недавно крепко досталось.
Её ветхое платьице с чужого плеча едва скрывало синяки, расползшиеся по всему телу, и следы оков на шее и запястьях. Но цеплялась она за "брата" так, словно он был её единственным спасением. Свет в окошке. Соломинка в бушующем море. От постоянных пыток люди быстро ломаются. И начинают считать своим спасителем палача. Особенно дети. Особенно женщины. Я видел это слишком часто. И больше не собирался спускать подобное с рук.
Но вот справиться с благородным в бою? Ха. Даже мечтать не стоило. Поэтому я решил внимательно понаблюдать за этим голубокровым упырём. В конце концов, были и другие способы решить проблему. Окромя честной схватки клинок против клинка. Ну и кроме того… вдруг боги прозрели? Вдруг злодеяния этого аристократа раскроет да осудит наш господин-барон Хардебальд? Я едва удержался от ехидной ухмылки. Ворон ворону глаз не выклюет.
На середине обратного пути нам пришлось сделать привал в оставленной деревушке, чтобы дать передохнуть лошадям. Подхватив девочку на руки, барон ловко выпрыгнул из седла и кинул мне поводья.
— Поводи лошадь, дай отдышаться, лишь затем напои, — требовательно произнёс он и кивнул на колодец в центре поселения. — Благодарю, что позволил воспользоваться своим скакуном и отдохнуть. Остаток дороги мы изволим пройти пешком.
Я покорно кивнул и погладил усталую кобылку по гриве повел ее неспешным шагом. Причин оспаривать приказ барончика у меня не было. Желает пройтись — дык кто я такой, чтобы спорить? А вот девчушку было жалко. Испуганно озираясь, она мелко дрожала и затравленно смотрела на парней из нашего десятка, что сейчас набирали воду в колодце, выставив двоих на охранение.