– Что будете брать, мисс?
Клер без раздумий ткнула пальцами в первое, что подвернулось: ребрышки, сочащиеся кровью. Она даже не смотрела, как их взвешивают и упаковывают, потому что кое-кто кроме нее проявил вдруг такой же жадный интерес к мясной лавке. Он стоял прямо за прозрачной витриной с какими-то неразборчивыми надписями. Его глаза алчно и подозрительно смотрели на мясо, при этом наливаясь красноватым огнем. Хоть его голова и была прикрыта каким-то рваным капюшоном или просто тряпицей, но Клер успела разглядеть, как сильно он искалечен. Бродяга или нищий? Клер смотрела на него так же внимательно, как он следил за работой мясорубки. Его узловатые, искореженные какой-то болезнью пальцы коснулись витрины. На них вовсе не было колец. А ведь Клер ожидала снова увидеть блеск драгоценных камней. Должно быть, любой бродячий калека теперь напоминал ей о ее ночном кошмаре. Любого человека в шрамах или инвалида она начинала невольно сравнивать с тем, кто являлся ей во сне. Вот почему ее так пугал вид любого изувеченного.
Хотя этот бродяга был довольно странным для современного мира. Сейчас ведь уже не те времена, когда средневековые улочки полнились юродивыми и прокаженными. Теперь такое почти недопустимо. И все же она видела это сгорбленное существо, скорее похожее на кровожадного монстра, поджидающего свою добычу у выхода из мясной лавки. Она заметила, как блестят его глаза при виде только что разрубленных окороков. Он смотрел на мясорубку и ножи, как на что-то игрушечное, далекое от реальной опасности. А потом он перевел взгляд на нее. Клер так и не поняла, что его больше привлекло: ее лицо или плоть, которую можно будет легко срезать с костей, если за это взяться. Что бы он о ней ни подумал, но через миг его как ветром сдуло. Но Клер запомнила его злобный оскал.
Когда она выходила из лавки, казалось, что дневной свет померк. Она чуть не забыла расплатиться за покупку, но, к счастью, вовремя опомнилась. Нечестность не входила в ее привычки. Странно, что никто даже не попытался задержать ее на выходе. Продавец вначале даже не понял, за что она ему отдает деньги. Он как будто тут же о ней забыл. Обычно люди, однажды увидев ее, потом долго о ней не забывали. Уж такой запоминающейся была ее красивая внешность. Так что же случилось теперь? Неужели она и сама стала похожа на того изувеченного калеку, раз люди, едва на нее взглянув, поскорее спешат выкинуть ее образ из головы?
Клер невольно подумала: а каково это быть таким обезображенным? Наверное, такой человек должен стесняться сам себя, прятаться и, конечно же, ненавидеть зеркала. И все-таки тот изувеченный, которого она знала, жил именно в зеркале. В ее собственном зеркале. И он смеялся над ней оттуда, как будто заранее знал, что грядет час, когда и она станет ничуть не красивее его.
При солнечном свете Клер внимательно разглядела оставшийся поперек локтя шрам. Довольно уродливая линия. Ее засохшие края казались обугленными. Нанесенная рана была глубокой, шрам тоже остался довольно заметным. Клер не знала, жалеть ли ей об этом. Ведь с тех пор, как она нанесла себе рану, никто больше не погиб. И ее уже не пронзала боль от вида незнакомых людей. Все как будто кончилось. Но надолго ли?
Клер чувствовала, что с тех пор, как она порезалась, мир вокруг стал немного безопаснее. Она могла вздохнуть спокойно, а вот странное изувеченное существо в ее сознании будто потеряло силы. Соблюдены какие-то пропорции или она ошибалась? И сколько ран потребуется себе нанести, чтобы убийца из зазеркалья навсегда ее покинул и перестал убивать людей? Что, если для этого ей придется убить себя? Клер затаила дыхание, заметив сгорбленную тень, метнувшуюся на задворках ближайших зданий. Слишком проворные движения для калеки. Наверное, она обозналась. Да и как можно запомнить человека, которого видела лишь секунду и лицо которого напоминает изрезанную маску?
Клер все же огляделась по сторонам в надежде еще раз его увидеть и по возможности внимательнее рассмотреть. Но его нигде не было. А вот запах из мясной лавки все еще казался ей невыразимо притягательным. Особенно учитывая то, что в кусках мяса ей чудились части изрезанных тел.
Глава 18. Злополучная невеста
Венеция, столетия назад
Анджела! В ней не было совсем ничего ангельского. Вопреки имени. Красивое, но озлобленное лицо скорее отталкивало, чем привлекало. Корделия начала замечать, что Анджела красива, лишь после того, как узнала, что именно на ней собирается жениться Донатьен. До этого смуглая невыразительная брюнетка вовсе не казалась ей привлекательной. Правда, говорили, что Анджела происходит из одного из самых знатнейших семейств Венеции и настолько богата, что одна лишь цифра ее приданого для многих заменит самую сказочную красоту.
Для многих. Но не для Донатьена. Он и сам очень богат. Если он выбрал ее, то исключительно за ее внешность. И что же в этой внешности такого особенного? Слишком строгие черты лица, слишком крупные губы, слишком темные глаза, слишком черные волосы и слишком худая фигура. Если это и красота, то довольно своеобразная. Правда, художники на портретах умудрялись изобразить Анджелу довольно миловидной, хотя и стараться для этого им приходилось немало.
Может, вся ее привлекательность заключалась в стройной фигуре и царственных манерах? Но Корделии не нравились эти четко очерченные скулы и непропорционально большой рот. Анджела любила подводить его ярко-красной помадой. Крупные губы концентрировали на себе все внимание, и лицо с мелкими чертами начинало казаться чем-то соблазнительным. Смолянисто-черные волосы часто были убраны под драгоценную сетку, что придавало им особый шарм. Одного пальчика на левой руке как будто не хватало, но Анджела умело скрывала этот недостаток манжетами. Говорили, что пальчик она потеряла во время соколиной охоты. Вроде бы ручной сокол опустился ей на руку именно в тот момент, когда она потеряла перчатку. Но как он мог отклевать ей целый палец? Для Корделии, как и для многих других сплетниц, это оставалось загадкой.
Вот и она стала сплетницей. Корделия с унынием складывала катушки ниток и обрезки тканей в свой короб для шитья. Платье было почти готово. Ей недолго еще тут оставаться. Она и так не ночевала в палаццо, а приходила сюда только на день для работы. Правда, ее рабочее время не было ограничено только дневным временем, и иногда приходилось вышивать вечером при свечах. Это было весьма неудобно. Свечи и лучины давали так мало света, что иногда она боялась ослепнуть, несмотря на свои тайные моления и заговоры, которые обычно помогали ей всегда и от всего. К тому же в оживленных покоях дворца с наступлением темноты все как будто вымирало. Не было слышно ни музыки, ни смеха гостей, ни звуков шумного застолья, что для такого большого палаццо было довольно странно. В богатые дома гостей приглашали так часто, как только могли. Хотя бы раз в день. А здесь их не было даже раза в неделю. Днем дворец выглядел красивым и залитым солнцем, а вечером напоминал мавзолей.
Корделия боялась оставаться здесь по ночам, поэтому старалась закончить шитье как можно раньше. Вот и сейчас ее испугал вид заката. Она неосторожно рванула кружево подола и оторвала целый лоскуток. Что ж, тут ничего не поделаешь. С недавних пор она начала отрывать целые куски от верхних юбок наряда. Благо пышное платье было так присборено и обильно расшито различными украшениями, что отсутствие кружева то здесь, то там незаметно. Подвенечный наряд напоминал морозный снежный узор с вкраплениями жемчуга и витых золотых нитей. Платье, достойное снежной королевы. Его должен был оттенять золотой налобный обруч с фатой, но сама Корделия охотнее смастерила бы к нему венок из снежинок. В Венеции среди вычурных гондол и каналов такой наряд будет выглядеть экзотическим, но Донатьен именно этого и добивался. Он хотел, чтобы невеста была похожа скорее на привидение, чем на будущую жену будущего дожа. Иногда казалось, что он сам еще не знает, для какой именно женщины заказал это платье. У Корделии создалось впечатление, что ему хотелось, чтобы ярды атласа были скроены, как роскошный саван, а не как торжественный свадебный наряд. И казалось, что он ищет не невесту, а жертву.
Корделия вспомнила, как они познакомились. Как он целовал ее руку, измазанную кровью. Прямо здесь, над этим платьем. Капли крови все еще алели на нем чуть пониже увитой золотым шитьем талии. Поскольку отчистить их оказалось невозможным, девушка прикидывала, чем бы их можно было зашить: кружевной лентой, галуном, шелковым цветком или бисером. А может, вышить в этом месте инициалы невесты. Почему-то последняя идея показалась ей неприемлемой.
– Оставь как есть, – снисходительно бросил Донатьен. Его кровавые пятна на подвенечном платье совершенно не волновали, как будто само собой разумелось, что они должны там быть.
Корделию удивила его беспечность. Ведь он-то женится первый раз в жизни. Это его нареченная уже не раз успела побывать замужем. А он сам – юный и холостой. Загляденье для всех горничных и служанок, работавших здесь. И вместе с тем он почему-то вызывал у них некоторую боязнь.
Невеста или жертва? Корделия поиграла оборками свадебного платья. Они были приятны на ощупь и все же, казалось, обдирают ей пальцы. Раньше она бы пела за шитьем свои песни, похожие на наговоры, и вместе с тем вплетала в нити и ткани нерушимость супружеской верности. Теперь в ней проснулась зависть. Петь больше не хотелось, из пальцев выскальзывали иголки, нити рвались. Корделия не могла управиться с работой в срок, потому что не старалась так, как обычно. А ведь ей платили сверх всякой меры. Однако и помощниц взять не разрешили. По каким-то непонятным девушке причинам ее наняли с непременным условием, что она должна выполнить всю работу одна. Если учесть ее особые способности вплетать в нить наговоры, то в этом не было ничего удивительного. Слухи об ее редкостном умении ползли по Венеции. Ее считали особенно благодатной, поэтому инквизиция не интересовалась ее редкостным умением.